Тайна двух чемоданов - Роман Ронин

вымышленных замков, драконов, а теперь пытаетесь в них играть взрослым оружием, забывая, что оно убивает совершенно неповинных людей вокруг вас – женщин, детей. И никаким героизмом, никакой войной этого оправдать нельзя. Помните, как граф Толстой говорил? «Счастье всего человечества не стоит слезы одного обиженного ребенка»! Впрочем, что вам дети, что Толстой…

Любовь замолчала, ожидая реакции чекиста на намеренно запутанную фразу.

– Граф Толстой? Странно, он на меня не произвел впечатления такого уж радетеля за всё человечество, – явно смутился Арсений Чен, – скорее уж наоборот, показался рафинированным эгоистом и бонвиваном. Про себя же он подумал иное: «Странно, что она не знает, что это говорил Достоевский, а не Толстой. Или проверяет меня?»

– Кто? – теперь пришла пора удивляться женщине. – Граф Толстой – бонвиван? И где это он на вас произвел впечатление? Когда? Да постойте, вы о том ли человеке говорите?

– Красный граф – Алексей Николаевич Толстой, – краснея, ответил Чен, решивший играть японца до конца. – Мы встречались несколько раз. На разных мероприятиях.

Любовь Вагнер снова нервно расхохоталась, как перед этим при упоминании о «Красном японце».

– Нет, вы точно не русский человек. Эту пустышку, бастарда Алешку Толстого он знает, да еще «красным графом» величает, а настоящего графа Льва Николаевича, похоже, даже не читал. Как, впрочем, и Достоевского. Да, чувствую я, придется мне поделиться с господином Накаямой своими догадками относительно того, кто такой Красный японец.

– Я рад, что мы наконец-то перешли от отвлеченных никчемных разговоров к делу, – холодно и сухо оборонил Чен, – и впредь давайте не будем забывать о том, что нас с вами связывает прежде всего именно оно – дело.

– Да уж, в эффективности вам не откажешь… – попыталась было продолжить дискуссию Любовь Вагнер, но Чен довольно резко прервал ее, и она сразу осеклась.

– Любовь Петровна, вы давно и довольно успешно работаете с японскими дипломатами и журналистами. Фактически благодаря именно вам нам удалось выяснить, что работающий в Москве под видом журналиста японец Курихара на самом деле является офицером военной разведки и планируется в дальнейшем для долгой работы на территории Советского Союза. Косвенным образом вы даже содействовали исполнению этих планов, так хорошо обучив его русскому языку, – улыбнулся Чен.

– Ну, уж извините – плохо работать с детства не приучена!

– Извиняю. Но есть вещи, которые я пока не извинить, ни понять, ни даже оценить толком не могу.

– Какие же, например?

– Например, то, что вы сами, по своей собственной инициативе вдруг установили личный контакт с военным атташе посольства подполковником Накаямой. С чего бы это вдруг, Любовь Петровна? По какой причине? Кто вам дал эту идею? Кто санкционировал контакт? Точно не я. А ведь мы с вами когда-то договаривались, помните? Никакие контакты – встречи, разговоры, даже взгляды в сторону – ничего не должно осуществляться без моей санкции! Забыли? Я напоминаю вам об этом. И напоминаю, что я за вас точно так же, а возможно, еще в большей мере, отчитываюсь перед своим начальством.

– А я-то думаю, что вы обо мне так заботитесь! А вы испугались! Дрожите вон, как осиновый лист!

– Я не дрожу, Любовь Петровна, это вы напрасно. И переживаю не только за себя, но и за вас.

– Вот как? Почему же?

– Вы невнимательно меня слушали. Я в начале разговора рассказывал о синоби. И, хотя говорил и о нашей службе тоже, все же нельзя забывать, что синоби – явление японское. С вами, точнее, против вас и против нас, работает одна из мощнейших разведок мира. Работают не просто профессионалы, а прирожденные мастера. Часто даже мастера по наследству – не удивлюсь, если у господина Курихары или у господина Накаямы предки занимались этим же искусством. На Дальнем Востоке вообще большинство профессий передаются по наследству – это повышает уровень овладения ими в каждом последующем поколении. Японцы же обожают стремиться к совершенству, даже когда знают, что оно недостижимо.

– У нас тоже были раньше проститутки «по наследству». Ваша власть искоренила эту пагубную традицию, да, видно, не до конца, – усмехнулась женщина.

– Не передергивайте. И не уходите от ответа на вопросы: кто стал инициатором вашего знакомства с подполковником Накаямой? И кто санкционировал вам это знакомство? Или вы решили проявить инициативу? В таком случае, вы знаете, ваше поведение может быть расценено как попытка измены родине. Учитывая особо секретный характер вашей деятельности, степень ознакомления с фактами, составляющими государственную и военную тайны Союза ССР, учитывая даже просто то, что вы знаете, кто я такой, следствие и суд над вами будут очень быстрыми, короткими и закрытыми. Приговор вы знаете заранее.

Любовь Вагнер дрожащими пальцами снова достала очередную пахитоску из портсигара, но никак не могла ее зажечь. Чен молча наблюдал за ней, не выказывая ни малейшего желания помочь даме. Лицо его снова напоминало каменное изваяние Будды со страниц рубрик «Увлекательные путешествия» какого-нибудь журнала «Нива» – ни переживаний, ни усмешки, ни вообще каких-бы то ни было эмоций. Краем глаза Люба видела это застывшее лицо-маску, и ей становилось настолько страшно, что тошнота то и дело подкатывала к горлу. Отчаявшись, она бросила возиться с никак не зажигающейся пахитоской и села, откинувшись на спинку кресла.

– Любовь Петровна, пока с вами не начал беседовать следователь, расскажите все мне – дешевле обойдется. Кто заставил вас пойти на этот контакт, Люба?

– Это все ваши вопросы?

– Гражданка Вагнер, не надо пытаться со мной торговаться. Вам придется ответить на все вопросы, сколько бы их ни было. Но сугубо для вас, учитывая наши, опять же, особые отношения, отвечу вам тоже: нет, это не все вопросы. А предвидя следующий ваш, задам свой: кто разрешил вам познакомить с японскими разведчиками Курихарой и Накаямой вашу дочь Марту?

– Он же сказал, что это все согласовано, – закрыла глаза руками и застонала, раскачиваясь на кресле, женщина.

– Кто? – быстро переспросил Чен. – Кто он? Накаяма? Курихара?

– Нееет, – стонала Вагнер, – не они. Он ваш. Ваш, проклятое племя.

Теперь Чен встал со стула, развернул его как положено, подошел к окну сбоку и около минуты внимательно разглядывал улицу, стараясь не высовываться при этом из-за занавески.

– Наш… Наш. – Чен вернулся к стулу и сел на него. Пососал в