Здесь умирает надежда (ЛП) - Малком Энн

И мне нравился Джей. Он был пугающим и напряженным. Холодным. Вокруг него была стена изо льда и стали. Но за всем этим стоял человек. Очень глубоко. И у него тоже ужасное прошлое.

Мне нравилось быть рядом с ним. Я не чувствовала себя такой изуродованной и разрушенной. Я не чувствовала себя чужаком. Он не требовал никакого эмоционального труда, не смотрел на меня жалостливыми, обеспокоенными, доброжелательными взглядами.

— Ты пересек океан ради Стеллы, — сказала я, мой голос был едва слышен над волнами.

— Не без посторонней помощи, — напомнил он.

Я грустно улыбнулась, думая о том дне, когда сказала маленькую ложь о том, что Стелла в больнице, дабы Джей увидел свои настоящие чувства и бросился к ней.

— В конце концов, ты бы это сделал.

— Да, — согласился он. — Но это могло занять больше времени. Гораздо больше. — Краем глаза я увидела, как он повернул ко мне голову. — Может, годы.

Страх пропитал меня, как липкая смола, прилипая к венам. Я знала, что это произойдет. Я не смотрела на него. Не могла.

— Я в некотором роде эксперт в причинении боли человеку, которого люблю больше всего на свете, потому что думаю, будто защищаю его, — продолжил он. — Я не хотел приговаривать Стеллу к жизни во тьме. — Его взгляд снова обратился к океану. — Я не бескорыстный человек. Но был уверен, что причинив ей боль, оттолкнуть ее — единственный достойный поступок. А на самом деле, я сделал ей больно. Думал, она не способна принимать решения о своем будущем, чуть не отнял у нее будущее, которого она хотела. Будущее, которое пугало меня до чертиков. Вот почему я сломал ее. Потому что боялся.

Это было самое длинное, что Джей произнес на одном дыхании без какой-либо угрозы или скрытой задиристости. Эмоциональный монолог. Исключительно честный человек. Он — зеркало, в которое я не хотела смотреть.

— Я бы соврал, сказав, что ты ошибаешься в своих действиях, — добавил он. — Я имел удовольствие узнать тебя за последние несколько лет, и ты женщина, которая уж точно знает себя.

Он отхлебнул кофе. Я сделала то же самое, пытаясь прогнать холод правды.

— Так что, если это то будущее, которого ты хочешь — сидеть на пляже в одиночестве после вечеринки с мужчинами, имен которых не помнишь, — я не буду судить. — Джей кивнул. — Никто не будет. Никогда. Но не смей отказывать самой себе и человеку, которым я восхищаюсь, только потому, что так ты якобы защищаешь его. Потому что боишься потерять.

Вот оно. Речь, которую все слишком боялись произнести мне с тех пор, как все произошло. Я знала, что они не хотели пугать меня, не хотели прокалывать мою кожу, которую считали очень хрупкой.

Хотя я уже знала все это. Я похоронила правду глубоко внутри себя, отталкивала ее всякий раз, когда она начинала всплывать наружу. Но совершенно по-другому, когда кто-то произносит это вслух в пять утра на рассвете.

— Боже мой, — прошептала я. — Я вела себя как альфа-самец: «я причиняю тебе боль ради твоего же блага». Я ненавижу эту штуку. Это моя наименее любимая часть в сериалах. А я так и делаю.

Джей усмехнулся. Хмыкнул.

С тех пор, как они со Стеллой поженились, с тех пор, как родилась Руби, он, как известно, ухмылялся иногда. Но смешок? Нет, он этого не делал. По крайней мере, не на публике. Это испортило бы его репутацию уличного суперзлодея.

— Ты выживаешь, — сказал он, его голос внезапно стал серьезным. — Ты была в режиме выживания. Но сейчас тебе нужно жить. Ради людей, которые тебя любят. Ради себя. Тебе нужно сделать выбор.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня в лоб, задержавшись там на секунду.

У меня не было братьев и сестер, но теплота этого жеста… именно так мог бы себя вести любящий брат.

Джей встал и уставился на меня сверху вниз.

— Тебе нужно сделать выбор, Рен, — снова сказал он.

Затем он оставил меня смотреть на волны, пытаясь понять, что делать.

«Он будет твоей погибелью».

Слова отозвались эхом.

Я задавалась вопросом, если бы Карсон нашел ту женщину в Румынии, сказала бы она то же самое обо мне?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Теперь это не имело большого значения.

Все, что имело значение, — мой выбор.

И вот так я оказалась в Лос-Анджелесе примерно двадцать четыре часа спустя, в той же одежде, в которой была на пляже — в той же одежде, в которой была на свадьбе, — сидя на крыльце Карсона, совсем как в ту самую первую ночь, когда мы встретились.

Казалось, это было целую вечность назад.

В каком-то смысле так оно и было. За это время я прожила целую жизнь, полную боли и травм. Но также и много счастливых жизней. И любви.

Я понятия не имела, во сколько Карсон вернется домой. Если он вернется. Он мог работать. Он мог копать могилы. Мог быть с другой женщиной. Не то чтобы у меня было какое-то право злиться.

Хотя я была в бешенстве.

Злилась на себя.

За то, что так долго причиняла ему боль. За то, что отобрала у нас время.

Гребаные годы.

Уже стемнело, когда я сидела на крыльце, сокрушаясь обо всем этом. Похолодело. В Новой Зеландии было тепло. На мне платье из шелка. Я почти не чувствовала холода… Не со всеми другими эмоциями, бурлящими внутри.

Когда фары осветили подъездную аллею, мое сердце перестало биться.

Меня охватила та же нервозность, которую я чувствовала в ту ночь, когда сказала Карсону, что беременна. Но теперь это было что-то другое. Глубже. Потому что частички меня были опустошены. Измученны. Пусты.

Я подозревала, что меня будут преследовать воспоминания о том, какой беззаботной я была раньше, завидуя той женщине, которая верила, что худшее, что может случиться, — это набрать слишком много килограмм. Женщине, которая чувствовала бесконечное счастье.

Я оплакивала ее в течение многих лет вместе со своим ребенком. Потому что она тоже была там с ней, в крошечном гробу.

Я встала на нетвердых ногах, когда машина остановилась. Мои руки были сжаты по бокам, когда его шаги эхом отдавались в ночи.

Его лицо ничего не выражало, хотя глаза медленно скользили по моему телу, пока он поднимался по лестнице.

Я представляла, что выгляжу дерьмово. Если бы только я подумала сделать быстрый крюк, чтобы принять душ и привести себя в порядок, чтобы выглядеть наилучшим образом, чтобы вернуть своего мужчину.

Но слишком поздно.

Карсон ничего не сказал. Просто остановился передо мной. Расстояние казалось неестественным. Это пронзило мое сердце. Стена, которую он, наконец, воздвиг между нами после всего, что я ему сделала.

Я полагала, что так мне и надо.

Он ничего не сказал.

Теперь в его обязанности не входило говорить первым.

— Я облажалась, — сказала я, уставившись на него. — Я облажалась примерно тысячу раз с тех пор, как мы потеряли ее. У меня нет оправдания. Ни одного.

Мои глаза бегали по его крыльцу, ища правильные слова, силы, чтобы продолжить.

— Я пересекла океан ради тебя, — прошептала я. — Знаю, это звучит не так уж важно, учитывая все, через что я заставила тебя пройти, но это мой большой великий жест. Это мои извинения… хотя я знаю, что мне предстоит сделать гораздо больше. Я полетела в эконом-классе, потому что следующий рейс был через десять часов, и я не могла так долго ждать. Знаю, что жаловаться на это совершенно неприлично, но я сидела посередине, а от мужика рядом воняло потом. А женщина по другую сторону хотела заставить меня присоединиться к ее сетевому бизнесу. — Я глубоко вздохнула, понимая, что быстро болтаю.

Понимая, что нервничаю.

Это незнакомое, но вполне приятное чувство. Чище по сравнению с тем, что я чувствовала в последнее время.

Несмотря на то, что причина, по которой я нервничала, заключалась в том, что я внезапно поняла, что совершаю большой скачок на своем пути, и наконец-то живу, хотя Карсон, возможно, уже решил двигаться дальше.