Венчание со страхом - Татьяна Степанова

— Да, Вадя, красиво он тебя уложил, ничего тут не попишешь, — резюме Мещерского. — А ты наперед не хвастай.

Катя прислушалась: Кравченко, выходит, продул свой армрестлинг или как там его. Павлов победил, он…

— Катя, вы что тут в одиночестве? — Он стоял перед ней, преграждая путь. Слегка потирал левой рукой правое запястье и смотрел в упор, не отводя взора.

— Мальчик уснул. Не шумите, пожалуйста.

— Да его из пушки не разбудишь.

— Я забыла. Верно.

— Винограда хотите?

— Вы меня все время, Виктор, пытаетесь чем-то угостить.

— Это разве плохо?

— Нет, просто я сыта. Спасибо. Нам пора.

— Вы что, ехать хотите?

— Да.

Павлов чуть усмехнулся.

— Сейчас? Ну, я бы сейчас не пустил за руль ни того ни другого. Небезопасно это. И сам не сел бы.

Катя оглянулась на своих приятелей: да уж. В этом ты, несомненно, прав.

— Поздно уже, — она терялась под его упорным взглядом. — Который час?

Он закинул голову, посмотрел на звезды, горохом высыпавшие на непроглядном небе.

— Час, половина второго. Какая разница? Ночь.

— Ночь… Но нам возвращаться надо. И потом, есть еще кое-что важное, мы совсем забыли, зачем сюда приехали.

— Это важное на Речной улице?

— Да.

— Вы по-прежнему занимаетесь тем делом?

— Каким делом?

— Здешним страхолюдом-детоубийцей?

— По-прежнему. Мы его скоро поймаем.

— Скоро?

— Да.

Павлов все смотрел вверх, на звезды.

— У ребят хмель пройдет. Утречком окунутся, вообще как рукой снимет. Но сейчас им с колесами не справиться, — сказал он тихо. — Вы, Катюша, пойдите лучше отдохните. Там в комнате есть еще один диван, там все приготовлено — и плед, и подушка. Проводить вас?

— Нет, нет, спасибо.

Он смотрел на нее все так же настойчиво, насмешливо и печально.

— Не надо волноваться. Я же сказал — пальцем не коснусь. Мое слово твердо.

Катя вернулась в дом. Скинула босоножки. Забралась с ногами на диван, свернулась калачиком, напряженно вглядываясь в тьму за окном. Исступленно стрекотали цикады. На станции прошел поезд, загудел в ночи. «Я все равно тут не усну. Не могу, не должна. Потому что мне надо… надо…» Голова ее клонилась все ниже, ниже, ткнулась в теплую подушку. И не было уже сил оторвать ее от этих мягких, пахнущих мылом глубин.

Через минуту Катя уже спала, ровно дыша. Ей снились грядки, усеянные клубникой. Ало-зеленые грядки до самого горизонта.

Пробудилась она от того, что кто-то тихонько потряс ее за плечо. В сонно-перламутровом мареве перед ней плыло лицо склонившегося над диваном Кравченко.

— Эй, соня, вставай. Смотри, какая благодать. Поехали купаться.

— Сколько сейчас времени? — прошептала Катя.

— Начало шестого. Утро — загляденье. Птички поют. Вода как парное молоко сейчас. Поехали, ну!

— Ты с ума сошел… Все развлекаешься… Говорил, наведем тут порядок… арбайтн, а сам… а я, я сплю… — и она снова провалилась в теплую ласковую дрему.

Однако сколько продолжалась эта самая нирвана, она так и не узнала — двадцать минут, полчаса. Неоспоримо было только то, что Кравченко и Мещерский действительно уехали освежаться на канал, время близилось к шести, а потом раздался тот самый звук, от которого она окончательно проснулась. Открыла глаза и приподнялась на локте. Это было нечто необычное, испугавшее ее еще там, во сне, — сдавленный вопль, тонкий вой, плач.

Катя спустила ноги с дивана.

— Эй, кто-нибудь! Где вы все?

Тишина. Она кое-как застегнула босоножки, оправила смявшийся сарафан. Вышла на террасу и увидела, что постель Чен Э пуста.

— Эй, Виктор, где вы все?

И снова ей никто не отозвался. Катя спустилась в сад. На траве, на листьях деревьев дрожали капельки росы.

Утро было пепельным, туманным, но очень теплым. Сквозь туман на востоке пробивались первые лучи солнца. В глубине сада заливисто радовалась жизни какая-то птаха. Под яблоней бегала серенькая трясогузка.

Катя осторожно обогнула дом — опять никого. И вдруг позади нее сильно хлопнула калитка. Она обернулась, миновала кусты смородины. По дороге от калитки несся Чен Э — в спальной пижамке, в тапочках на босу ногу. Внезапно он повернул назад и заметался вдоль забора. Лицо китайчонка утратило смуглоту, теперь оно было белым с желтизной, испуганным, по щекам текли слезы, но он молчал. Он то беспомощно взмахивал руками, то прижимал кулачки к груди, а то вдруг принимался колотить по забору. И тут, глядя на ребенка, Катя внезапно вспомнила, ее осенило: «Крюгер, ведь про него говорил тот мальчишка, Кешка говорил нам с Ирой, вот кто!»

Увидев Катю, Чен Э издал короткий горловой звук, бросился к ней, схватился за сарафан, потянул куда-то, отчаянно жестикулируя.

— Чен, что стряслось, что такое?

Его ручки мелькали. Катя наклонилась, напряженно следя за этой беззвучной речью. Так: вот это «побежали», это непонятно, дальше вроде «мальчик», снова непонятно. Он тянет ее к калитке. Но ничего не понятно! А вот это «сердце мое». Катя подняла руку ладонью вниз. Так делал Павлов, призывая Чен Э к тишине.

— Помедленнее, ради бога, я никак не могу за тобой уследить.

Он снова повторил: среди незнакомых жестов опять были: «мальчик», «побежали», «сердце мое». Катя стиснула его ручонки.

— Сердце мое — это папа, да ? Павлов! Что случилось? Какой мальчик?! За ним побежали, да?! Кто? Он? Сердце…

Она почувствовала дурноту, словно кто-то ударил ее в живот так, что дыхание перехватило. В глазах потемнело, и ноги налились свинцом. Нет, нет! Мало ли что она там вчера напридумала и с этой фирмой, и с тем путем на Речную улицу, и с тем лекарством, употребляемым как синтетический наркотик кем-то там, в другой жизни. Нет!! А вокруг клубился страх, тот самый, который она пережила только раз в жизни, когда еще работала следователем, животный, леденящий душу ужас смерти. Он пригибал ее к земле и сейчас, парализуя волю, отнимая силы.

Но надо было идти. А помощи ждать не стоило, ибо она осталась одна в этом благоухающем утренней свежестью саду.

Они выбежали за калитку. Чен Э тащил ее по дороге, проскользнул между двумя участками в узкую щель меж заборов, нырнул в кусты боярышника. Здесь, оказывается, начинался спуск в неглубокий овражек, на дне которого журчал тощий ручеек. Овражек скорее всего образовался из старого окопа, оставшегося еще с тех времен, когда во время войны на подступах к Москве рыли оборонительные укрепления.

Катя спрыгнула в овраг, подвернула ногу и едва не упала в обморок: ей вдруг почудилось, что это тот сон ее продолжается, про клубничные грядки: алое на зеленом. Но это был не сон, алое было прямо перед ней на листьях низкого кустарника. Катя коснулась их, еще не веря — кровь, свежая кровь на глянце листвы. Откуда-то сбоку донесся сдавленный, исполненный муки стон, а следом уже издалека шум, треск ломаемых кустов, еще что-то жуткое. Катя застыла на месте, не в силах двинуться вперед. «Ну же, давай, дура, трусиха несчастная, давай же!» — подгоняла она себя. Но слова падали в пустоту, потому что ноги ее не слушались команды. Ребенок судорожно схватил ее за руку, потянул вперед, и только от этого живого прикосновения в ней словно что-то оттаяло. Катя двинулась, сначала медленно, потом быстрее, еще быстрее. На склоне оврага в кустах лежало что-то черное, большое. Вдруг вверх взметнулась перемазанная красным рука, вцепилась в ветки. И Катя увидела Жукова-старшего. Он скорчился, приник к земле, а из-под него по бурой глине расползлась алая густая лужа. Лицо юноши было серым, открытые глаза лихорадочно блестели.

— Рома, Ромочка, господи, что такое?! — прошептала Катя.

Он попытался приподняться.

— Он убил меня… — Воздух свистел в его груди. — Я сам хотел с ним посчитаться… а он убил… Он там… Кешку спасите… И этому, другому, помогите, а то он и его… У него нож… Он бьет снизу…

Катя, как ей тогда показалось, поняла все.

Она прижала к себе ребенка. Страх при виде лужи крови вдруг прошел. Она словно перепрыгнула через какой-то барьер. Все длилось считанные секунды — бег по оврагу, Жуков, его булькающий бессвязный шепот — ей уже почудилось, что прошли годы, столетия, вечности. Она набрала в легкие побольше воздуха и двинулась на треск ломаемых кустов стремительно и неудержимо, как бык на арене мчится на красную тряпку. Она уже была готова к тому, что, как ей казалось, предстоит сейчас увидеть. Она вот только не знала, что делать, что именно предпринять. Как ей справиться с НИМ одной! С этим Крюгером. С тем, кто всего несколько часов назад угощал ее сливой в шоколаде, клубникой?! «Пусть. Все равно теперь уж. Все равно».

На бегу она чуть было не споткнулась о Кешку. Мальчишка лежал в воде, со стянутыми брючным ремнем руками, исцарапанный, грязный, но живой, живой! Он верещал, как поросенок, от ужаса и боли:

— Зараза, зараза, зараза! Он и того, и того сейчас кон-чит! — Увидев Катю, он даже не удивился, видимо, и не соображал ничего, всхлипнул, подавился слезами и завопил: — Помогите! Тетенька, помогите! Он убил Зеленого, мы ему в глаза это сказали! Мы нашли его, а у него нож! Крюгер — зараза, я все равно не стану… не стану это тебе давать!!