Греховная невинность - Лонг Джулия

— Это не важно, — отозвался он.

— Адам, я клянусь тебе. Мы никогда не были близки. И сегодня тоже.

— Это не имеет значения, — спокойно повторил он.

— И Хейнсворт никогда не был моим любовником. Никогда.

— Ева… — Адам нерешительно замолчал. — Это не важно. Я верю тебе. Но даже если бы я знал, что ты… если бы это оказалось неправдой… я все равно пришел бы к тебе и к Хенни. Я пришел бы к тебе, даже если б мне пришлось забраться на луну. Я нашел бы дорогу. Ничто не смогло бы меня остановить.

Разделенные пространством комнаты, они посмотрели друг на друга. Ровный голос Адама звучал бесстрастно, почти буднично. В нем слышалось спокойствие человека, покорившегося судьбе. Но все переполнявшие чувства отражались в его глазах.

«Я тоже люблю тебя», — захотелось сказать Еве.

— Я знаю, это ничего не меняет, — проговорил он и замолчал, будто ожидая, что Ева ему возразит. Так прошло несколько долгих мгновений.

Что бы ни таило в себе будущее, эта ночь принадлежала им. Адам, поднявшись, подошел к дивану, Ева раскрыла ему объятия, и он приник к ней. Ни один из них не произнес ни слова.

Адам уснул, обнимая Еву, и она не разомкнула кольцо своих рук, держа его в объятиях, пока он спал.

К счастью, их разбудил холод, иначе утром слуги непременно наткнулись бы на них, лежащих в обнимку нагишом на диване в гостиной. Адам поцеловал Еву в уголки губ и в сомкнутые веки. Потом мягко отстранился и, соскользнув с дивана, попытался снова развести огонь в камине.

Ева смотрела, как он, согнувшись, возится с поленьями, и ее охватило щемящее чувство нежности. Любовь переполняла ее, перехлестывала через край, словно в жилах вместо крови плескался и дрожал солнечный свет. Но Ева слишком хорошо знала: это ослепительное сияние быстро меркнет.

Сложись все иначе, она могла бы до конца жизни изо дня в день любоваться этим зрелищем — склоненной фигурой возлюбленного у камина. Наслаждаться домашним уютом, тихими мгновениями счастья, разделенного с Адамом. Но она понимала, как должна поступить, и у нее хватило храбрости сказать об этом.

— Через две недели я уезжаю в Лондон, Адам.

Пастор медленно повернулся. Вначале его лицо оставалось бесстрастным, словно Ева заговорила на незнакомом ему языке. Казалось, он мысленно проговаривает ее слова, пытаясь их осознать.

— Это… ненадолго? — тихо произнес Адам, будто уже знал ответ.

— Навсегда, — мягко отозвалась Ева.

Адам замер в неподвижности. Оглушенный, сломленный.

— Ты не можешь… должен быть какой-то выход… — Он подошел к ней и опустился на колени перед диваном. — Ева… Айви.

— Послушай меня, — сказала она и, обхватив ладонями лицо Адама, нежно очертила пальцем щеку и губы, будто пыталась навсегда сохранить его образ в своем сердце. Он прижал ее ладонь к губам и поцеловал. — Так будет лучше для всех.

— Нет! Позволь мне сказать, пожалуйста. — «Пока я еще владею собой, пока не впал в отчаяние».

— Ты знаешь, жители города никогда меня не примут. Твое существование зависит от того, приходят ли люди в церковь. Скамьи опустеют — и ты лишишься средств. О, твоим прихожанам так повезло, Адам. Ты прирожденный священник, хотя, возможно, ты этого даже не сознаешь. Я просто… восхищаюсь тобой. — Голос Евы надломился. — Ты нужен им. И ты еще можешь быть счастливым… или, по крайней мере, довольным жизнью. Можешь завести семью, детей. Обрести мир и покой в окружении тех, кто тебя любит. А я всего лишь призрак, мешающий тебе жить полной жизнью. Подумай об Оливии Эверси. Во что превратилась ее жизнь? Я не хочу, чтобы подобное случилось с тобой. Я не допущу этого.

Адам смотрел на нее, медленно постигая ужасный смысл ее слов.

— Ты едешь к Лайлу.

— Фредерик не такое уж чудовище, Адам. В самом деле. Конечно, он никогда не будет тобой. Но с честью выполнит все свои обязательства передо мной. Лайл женится на мне. Возможно, у нас будут дети. У Фредерика достаточно денег, чтобы позаботиться о моих близких, и он это сделает.

Собственные слова показались Еве фальшивыми, хотя она говорила чистую правду. Разорвать надвое свое сердце и разбить сердце Адаму ради средств к существованию? Она не могла поверить, что приходится идти на такое.

— Как ты можешь… как ты можешь говорить… о браке с ним и о ваших детях… о том, чтобы лечь с ним в постель… после… — Адам побелел как полотно. Он задыхался, будто только что пробежал милю. — Ева, — тихо, умоляюще прошептал он.

Ева услышала свой голос как бы издалека, словно он принадлежал не ей, а кому-то другому. Иначе она не смогла бы выдержать терзавшую ее боль. Слова графини несли освобождение и смерть.

— Ты знаешь, что иного выхода нет, Адам. Ты знаешь, что я права. Когда ты все обдумаешь, а у тебя будет время поразмышлять… ты поймешь, что я права. Наверное, ты не ожидал, что это случится так скоро, но, возможно, это тоже к лучшему. Я хочу, чтобы мы простились сейчас. Так что поцелуй меня… — Ее голос осекся. — Скажи мне «прощай» и уходи.

Адам резко качнул головой.

— Нет.

— Адам…

Он упрямо смотрел ей в глаза.

Потом наклонился и поцеловал. В этом поцелуе была боль, ярость, любовь и страсть, похожая на бесконечное падение в бездну. Жаркая, оглушающая волна желания обрушилась на Еву, накрыв ее с головой, размывая мысли и волю. И Адам это знал.

Поэтому Ева первой прервала поцелуй, низко опустила голову и закрыла глаза.

— Я хочу, чтобы ты ушел.

Наступила тишина. Потом послышался шорох: Адам одевался.

Вскоре внизу хлопнула дверь, и Еву пронзило острое чувство потери. Ей показалось, что свет в ее сердце угас навсегда.

Глава 25

Мучительная ревность, бушующий огонь, бурлящий поток…

Адам стоял, глядя невидящим взором в окно пастората. Усилием воли стряхнув оцепенение, он заставил себя вернуться к прерванному занятию и нацарапал на листке: «Полевые лилии?»

Он всмотрелся в написанное, надеясь, что вот-вот придут нужные слова и проповедь сложится сама собой. Но чуда не произошло. Адам видел лишь Еву с охапкой цветов в руках, когда он впервые пришел к ней в дом, принеся с собой полевые лилии и…

Он с отвращением зачеркнул единственную строку, расточительно смял почти чистый листок в шарик и швырнул его в другой конец комнаты.

Ева покидала Пеннироял-Грин. До ее отъезда оставалось меньше двух недель.

«Потеряв свою любовь, ты чувствуешь пробоину в душе. Мне казалось, что рана никогда не затянется», — сказал Колин.

Что, если Колин был прав? Адам по-прежнему двигался, говорил, дышал и даже спал. Но еда утратила вкус. Он перестал чувствовать жару или холод. Миссис Далримпл ставила перед ним блюда с едой и уносила их нетронутыми. Она всерьез тревожилась за него, но Адам и этого не замечал.

Ева перестала посещать церковь после их последней встречи. Но все остальные, разумеется, приходили. Адам впервые увидел на службе миссис О’Флаэрти с детьми. Как ни поразительно, сорванцы вели себя безупречно, хотя и явились в адмиральских треуголках и при саблях.

Это благодаря Еве миссис О’Флаэрти смогла прийти в храм.

Увидев Мэри с детьми, Адам прервал проповедь и замер, не сводя с них неподвижного взгляда. Он так долго стоял, погрузившись в свои мысли, что прихожане начали переглядываться — вначале с любопытством, потом встревоженно, что и вывело Адама из задумчивости.

Прогнав прочь воспоминания, Адам взял новый лист бумаги и медленно разгладил его один раз и другой, как гладят кошку, будто это могло помочь написать достойную проповедь.

Мучительная ревность, бушующий огонь, бурлящий поток… «Истинная любовь, та, что поражает вас внезапно, как молния, мало похожа на братскую христианскую любовь, о которой упоминается в Первом Послании Павла к коринфянам», — так сказала леди Фенимор.

Ошеломленный внезапным откровением, Адам откинулся на спинку кресла.

Он знал наизусть текст Священного Писания, но открыл Новый Завет на Первом Послании к коринфянам и начал читать.