Принц-странник - Виктория Холт

— Он так долго был в разлуке с тобой, так стремился к тебе, и вот…

— Ты начинаешь сердить меня, Генриетта. Я не хочу, чтобы меня огорчали все мои дети. Или ты хочешь, чтобы я нарушила свою клятву?

— А ты хочешь, чтобы он нарушил свою клятву, которую дал отцу? Бог простит тебя, если ты нарушишь клятву для того, чтобы сделать его счастливым.

— Ты ввергаешь меня в ужас, дочь моя. Неужели монахини из Шайо и отец Сиприен не научили тебя ничему лучшему?

— А разве не ты рассказывала мне о заповеди Божией любить друг друга.

— У тебя странные мысли, дитя мое. Послушай-ка меня. Я поклялась, что не взгляну на Генри, пока он не обратится в истинную веру, и я сдержу слово.

Генриетта отвернулась. О каком счастливом возвращении в Англию можно говорить после всего этого?

Но она напрасно беспокоилась о Генри и его будущем. Уже по пути в Кале их настигла весть о нем.

Генри, герцог Глостерширский, умер за день до того. Он болел оспой, но, казалось, переносил болезнь легко, и все надеялись на его скорое выздоровление. За ним присматривали королевские врачи, и они делали все возможное: обильно пускали кровь, усердно выхаживали, но, несмотря на все усилия, а может быть, благодаря им, болезнь завершилась смертью.

Генриетта пришла к матери. Та сидела, тупо уставившись в одну точку. Какой это ужасный удар для нее, подумала Генриетта. Ей никогда не забыть, при каких обстоятельствах она последний раз видела Генри.

Генриетта бросилась в объятия матери, и они вместе залились горькими слезами.

— Мама, пожалуйста, не надо убиваться, — сквозь плач говорила Генриетта. — Все, что ты делала, ты делала во имя веры. Ты была убеждена, что права, и нас, вероятно, нельзя осуждать, если мы верим в то, что делаем.

Генриетта-Мария, казалось, не слышала ее.

— Итак, — медленно сказала она, — я потеряла сына. Сперва Элизабет, сейчас Генри. Оба навек для меня утрачены, и оба умерли еретиками.

И она разразилась бурными рыданиями и стенаниями, причитая, что воистину она несчастнейшая женщина на свете.

Может быть, подумала Генриетта, это сделает ее более снисходительной к Джеймсу?

Но она ошиблась. Генриетта-Мария не могла сожалеть, что ей никогда больше не предоставится возможность нарушить свою ужасную клятву; она считала свои поступки правильными и единственно возможными для истинного католика. Все человеческие чувства в ней были подчинены поиску путей обращения своих детей в собственную веру. Вот и теперь она рыдала не оттого, что сын умер, а оттого, что он умер еретиком.

В Кале их встретил Джеймс с эскадрой кораблей — первое свидетельство ожидающих их почестей. Генриетта беспокойно наблюдала, как мать приветствует сына, но встреча прошла с полным соблюдением этикета и в то же время сердечно. Королева не ссорилась с сыном; а при условии отречения от Энн-Хайд была даже готова простить его.

Джеймс был хорошим моряком, но несмотря на это, им пришлось из-за штиля два дня тащиться через пролив; когда же они наконец прибыли в Дувр, их ожидал с блестящей свитой Чарлз.

Взглянув ему в лицо, Генриетта заметила разницу по сравнению с последней встречей. По возвращении на престол он стал еще беспечней, чем был, но цинизм — черта, приобретенная за годы скитаний, — остался в нем навсегда. С сестричкой Минеттой он держался по-прежнему нежно, заклиная не употреблять на каждом шагу «ваше величество», хоть он и восседает сейчас на троне.

С матерью он был любезен, вежлив и выказывал подобающую для таких случаев нежность. Народ, собравшийся поглазеть на встречу королевских особ, держался по отношению к Генриетте-Марии холодно-сдержанно; население Дувра состояло в основном из пуритан и квакеров и с недоверием взирало на католичку-королеву, зато юная принцесса их совершенно очаровала, и они громко приветствовали ее, чем доставили большое удовольствие Чарлзу.

— Видишь, мой народ во всем хочет сделать мне приятное, — шепнул он сестре. — Они будто бы понимают, что, приветствуя тебя, доставляют мне самое большое удовольствие, какое только возможно.

Он провел мать и сестру в Дуврский замок, где для них был подготовлен званый обед. Чарлз посадил мать по одну руку, сестру по другую.

— Меня прямо-таки переполняет счастье, — шепнул он Генриетте. — Скоро к нам присоединится Мэри, и тогда мы все будем вместе.

Генриетта вскользь упомянула о своем желании видеть среди них Генри.

— Будь он здесь, — сказал Чарлз, — мы бы заставили маму помириться с ним.

— Как он умер, Чарлз? — спросила она. — С разбитым сердцем? Ему хотелось перед смертью поговорить с мамой?

— Я был с ним, Минетта. Я поддерживал его, не давая отчаяться. Наверное, я богохульник, потому что сказал ему: если ты пойдешь навстречу матери, ты нарушишь слово, данное отцу, если же не нарушишь, то лишишься навсегда расположения нашей матушки. Правда на твоей стороне, брат. Не делай ничего во вред себе, и тогда в глазах Господа нашего ты будешь праведником.

— Ты хороший человек, Чарлз. Лучший в мире.

— Шутишь, Минетта. Самый большой распутник в мире или один из них, это точно! Сомневаюсь, есть ли на свете кто-то, кто мог бы сравниться по этой части со мной. Будь жив сейчас мой дед…

— Ты самый добрый в мире человек, а добро, как мне кажется, одна из главных добродетелей человеческих.

— Если я и добр, то только благодаря моей лености. Едва ли такую доброту можно назвать добродетелью. Нет, сестра, ты уж прости меня, но не надо видеть во мне нечто большее, чем я есть на самом деле, чтобы однажды не разочароваться. Люби меня за мои недостатки, это единственный способ любить такого человека, как я.

— Что за проблемы у Джеймса?

— Проблемы? Джеймс влюблен в жену, она в него. С каких пор это называется проблемой?

— Мама делает из этого проблему. Чарлз тяжело вздохнул.

— Она всегда ненавидела канцлера Хайда, — продолжала Генриетта. — И сказала на днях, что если его дочка войдет в одну из дверей Уайтхолла, то она выйдет через другую.

— Бедная мама! — сказал Чарлз. — Итак, она продолжает создавать проблемы там, где их в помине нет. Неужели она ничему не научилась и годы ссылки не вразумили ее?

Оказалось, что нет, и во время пребывания в Дувре, этой твердыне пуританизма, она настойчиво требовала того, чтобы в большом зале отец Сиприен де Гамаш отслужил Большую Мессу.

Чарлза терзали сомнения. Запретить мессу означало нарваться на неприятности. Разрешая же католическую службу, он рисковал вызвать раздражение среди местного населения.

Генриетта-Мария, эта маленькая сварливая женщина, восстала против дуврских пуритан! Он засмеялся напряженным смехом. Матери он боялся больше, и потому понадеялся, что под впечатлением пышного зрелища встречи, от которых народ успел отвыкнуть за годы правления пуритан, люди посмотрят сквозь пальцы на бестактность его маменьки. Он решил, что мудрее будет обидеть население Дувра, нежели попытаться перечить матери, которую еще предстояло примирить с женитьбой Джеймса.