The Irony Tower. Советские художники во времена гласности - Эндрю Соломон

Несколько выставок устроил Иосиф Бакштейн, чьи позиции события предыдущего года, с одной стороны, несколько подорвали, а с другой – помогли ему переосмыслить свою деятельность в более рациональном ключе. Эти выставки были менее пафосными, чем у Айдан, но они были лучше. По сути дела лучшие работы того лета были показаны именно на выставках Бакштейна. Название первой из них – «Дорогое искусство» – предполагало двоякое прочтение как по-русски, так и по-английски, ведь в обоих языках слово «дорогое» означает и «любимое» и «дорогостоящее». Выставка проходила в мае, в ней участвовали многие получившие большую известность на Западе художники, работы были сделаны из самых простых и дешевых материалов, но так, чтобы привлечь внимание западного зрителя. Посетители с ехидством отмечали дороговизну этих вещей. К тому времени, когда вторая часть «ИсKunstва», наконец-то открылась, Иосиф организовал на Автозаводской выставку «Перспективы концептуализма». Как и на «Дорогом искусстве», там были показаны работы, которые Иосиф отобрал во время походов по мастерским или заказал специально. В «Перспективах концептуализма» принимали участие Костя и Лариса Звездочетовы, Сергей Волков, Георгий Кизевальтер, Игорь Макаревич, Елена Елагина, «Перцы», Маша Константинова и Коля Козлов. Козлов и Константинова, как и «Перцы», многие годы были членами движения авангардистов, но почему-то в первые дни гласности о них как будто подзабыли; выставки Иосифа представили этих художников западному зрителю, так что их имена были внесены в списки тех, кого приглашали на самые престижные выставки на Западе.

Постепенно получилось так, что все важные персоны художественного мира направлялись к Иосифу. Его не интересовали люди, которым нужны были на память картинки из Фурманного, но он всегда был готов помочь в организации выставки или обсудить проблемы авангарда с крупными западными арт-дилерами. Он всегда был в курсе, кто и где в данный момент находится, и всегда мог подсказать, в какое время кому лучше звонить. Он знал, каких художников лучше выставлять вместе и какие работы хорошо дополняют друг друга. Он объяснял художникам, какие галереи хорошие, а какие нет, а дилерам – какие художники хорошие, а какие нет. Он вел переговоры о вывозе своих выставок на Запад и о продаже вещей, которые было сделаны по его заказу. Художники знали, что работы, которые выставляет Иосиф, весьма вероятно, увидят люди, мнение которых много значит в художественном мире, он мог пропихнуть кого-нибудь или, наоборот, сообщить в конфиденциальном разговоре, что для кого-то лучшее время уже позади. Он не злоупотреблял своими возможностями, по большей части он высказывал общее мнение, а не выдумывал своего. Но он обладал властью.

Его положение было не очень удобным, потому что многие иностранцы больше хотели от него практических советов, а не критических замечаний, а он решительно не желал, чтобы его использовали в качестве справочного пособия. Хотя Иосиф обладал организаторскими способностями, он был ленив и летом 1989 года, как и все остальные, в основном проводил время в дружеских посиделках с чаепитиями и воспоминаниями. Он мог быть весьма резким с теми, кто пытался предъявлять к нему какие-либо требования, даже если изначально они с энтузиазмом обсуждали совместные планы. Договорившись с кем-то об организации какого-либо мероприятия, он мог ни с того ни с сего плюнуть на свои обязательства, а потом в последнюю минуту объявиться и все выполнить – с недовольным видом. Когда он увидел, какими богатыми стали его друзья, он стал просить все больше и больше денег за свои услуги, и за те знания, которыми раньше он охотно делился по-дружески, теперь нужно было платить деньги. Художники постоянно отпускали какие-нибудь обидные замечания по поводу денег, которые он получал. «Почему ему надо платить? Он что, создал какое-то произведение?» – спрашивали они, хотя Иосиф зарабатывал гораздо меньше, чем они, а работал, пожалуй, побольше.

И вот в обстановке этих перепалок и ссор появляется Лена Курляндцева. Иосиф вызывал недовольство, потому что его считали ленивым и жадным. Лена такой не была. Она была умной, доброй, теплой и очень работящей, всеми силами помогала любому, кто просил о помощи, – за деньги или просто так. Вместе со своим мужем она все время кого-то с кем-то знакомила, что-то организовывала, возила иностранцев на нужные встречи, помогала им покупать картины. Она была очень внимательна и много помогала немцам из «ИсKunstва», тогда как все остальные в Москве старались побыстрее от них отделаться. Но, как и Виктор Мизиано, она слишком поздно и не оттуда попала в среду художественного авангарда. Подобно Мизиано, она работала в каких-то полуофициальных структурах и с авангардом познакомилась не тогда, когда это было опасно, а когда это стало модно.

Раздражение, которое все выказывали по отношению к Иосифу, Лене и Мизиано («Они похожи на образованных дилеров, а не на критиков, кураторов или историков искусства», – объяснил мне как-то один из художников старшего поколения), выплескивалось в виде наглой снисходительности и неприятия людей, которые хотели бы тоже вступить в игру. Айдан, конечно, была игроком, но она никогда этого и не скрывала. Иосиф и Мизиано старались сохранить незапятнанной дружбу с художниками, одновременно пытаясь втереться в доверие к нужным людям. Так или иначе, выставки, сделанные Иосифом, были оценены высоко. Кроме того, он был когда-то женат на Ире Наховой, которая раньше была замужем за Монастырским, и к тому же многие годы занимался авангардом. Отношение к Мизиано было много хуже, хотя все соглашались, что «Москва – третий Рим» была одной из лучших выставок года. Он написал несколько статей для каталогов разных больших выставок, которые вызвали в художественной среде множество нареканий. Например, в каталоге к выставке «10+10» он попытался провести параллель между художниками, сопоставить которых, по мнению самих художников, было немыслимо.

Но это вряд ли было справедливо, в то время почти все играли в какие-то игры. То, что художники-авангардисты подвергались гонениям, не давало им монополии на извлечение прибыли из выгодных ситуаций, которые возникали вокруг.

Костя говорил, что хочет прекратить переговоры с Западом, потому что во всем этом много суматохи и беспокойства, но продолжал встречаться с иностранцами, улыбаться и шутить. Свен Гундлах и братья Мироненко вели какие-то дела с разными мафиози и директорами кооперативов по поводу квартир, продуктов из-под полы и скидок на авиабилеты. Кто из этих людей был до конца честен, свободен от корыстных расчетов? Сергей Волков, который сначала вызвал много косых взглядов, заработав сразу – и как-то слишком легко – много денег, и который, кажется, быстро понял, что с этими деньгами делать, был в числе тех немногих, кто умудрился сохранить достоинство и честность. «В нем хорошо то, что, даже, когда он делает деньги, он всегда готов говорить об искусстве, а другие, у которых денег меньше, только о них и говорят, – сказал мне Никита Алексеев. – Волков не подражает западным художникам, но он и не пытается держать дистанцию по отношению к ним, он многому учится на Западе, но в то же время сохраняет свою индивидуальность. Ему не нужно сохранять свою экзотичность, свой местный колорит, как многим другим. Он может меняться, и он меняется. И он никогда не вмешивается в чужую жизнь и чужие решения». Андрей Монастырский был единственным из всех, кто наотрез отказался ехать на Запад.

Но было ли это проявлением силы или страха? Костя однажды сказал мне: «Я хочу делать трагические работы, но чтобы делать трагические работы, в конечном счете я должен быть счастлив. Работы Монастырского становятся более сложными и, в некотором смысле, более комичными, потому что, становясь отшельником, он превращает свою жизнь в трагедию. Жизнь и работа обязательно находятся в отношениях инверсии друг к другу». Ира Нахова сказала: «Я не думаю, что он боится.

Он очень уверенный в себе и очень умный человек, один из самых умных из всех, кого я знаю, и он очень хорошо знает, что и когда нужно делать. У него много терпения, и, когда он сочтет, что подходящий момент наступил, он начнет везде ездить. У него единственного такое самообладание».

И в самом деле, в 1990 году Монастырский женился на немке – Сабине Хенсген, которая была одним из составителей «Культурпаласта», и теперь живет то в Москве, то за границей.

В тот год в стране ситуация с деньгами была сложная, и это сказывалось на всем. На черном рынке – а меняли деньги только там – доллар покупали за пятнадцать-двадцать рублей, а по официальному курсу рубль стоил полтора доллара. Откуда-то появились предметы роскоши, которые во времена «Сотбиса» невозможно было достать, но по совершенно несуразным ценам. Килограмм абрикосов можно было купить за шестьдесят рублей, что для людей с деньгами было не так уж много (около четырех долларов), но если учесть, что врач в Советском Союзе получал меньше двухсот рублей в месяц, становилось ясно, какой огромной была эта цена. Искусство окончательно превратилось в товар, критик из Америки Джейми Гембрелл писала: «Советское правительство на официальном уровне причислило искусство к товарам, предлагаемым для бартерной торговли, и теперь оно вместе с икрой и водкой возглавляет списки наиболее желанных товаров советского экспорта. Один огромный азиатский концерн недавно подписал договор на поставку в СССР зимней одежды, и вместо валюты его представителям было предложено выбирать товары; как говорят, "искусство" (без детализации) фигурировало в этом списке наряду с гвоздями». Конечно, в этой ситуации таксисты, которые годом раньше заявляли, что могут поменять вам деньги и познакомить с сестрой/подругой/двоюродной сестрой, как раз созревшей для замужества, теперь предлагали познакомить с сестрой/подругой/двоюродной сестрой, которая является художником и недорого продаст работы.