Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

на Манхэттена взгляд, который Бронка не может понять.

Боже милостивый.

– Э-э, да, есть и шестой. Вы этого не знали?

Теперь на Манхэттена смотрят и Куинс, и Бруклин. Манхэттен слегка морщится, затем делает глубокий вдох.

– Мы… подозревали. Но нашим источником информации была та женщина. – Ему не нужно ее описывать; Бронка кивает. Они все знают, что это за Женщина. – И, э-э, видение.

Ладно, этого Бронка услышать не ожидала. Она приподнимает брови.

– Видение.

Кожа у Мэнни не совсем темная, поэтому становится заметно, как он краснеет. Выглядит это почти мило. Затем Куинс откашливается и добавляет:

– Я тоже его видела. Мы все видели. Так мы и поняли, что не просто надышались, скажем, выхлопными газами.

– Но мы не знали, что и думать, – продолжает Манхэттен. Он все еще явно смущен. Бронка начинает гадать, что именно произошло в этом его видении. – Никто из нас толком не понимает, как это работает или почему все случилось именно с нами. Так что, естественно, сначала нам пришлось, гм, справиться с отрицанием.

– И с чего бы это, – бормочет Венеца себе под нос, хотя и достаточно громко, чтобы все ее услышали. – Подумаешь, из стен начинает лезть какая-то хреновина с щупальцами…

Манхэттен качает головой и переводит взгляд на Бронку.

– Вы, похоже, понимаете в этом больше нас. Почему?

Бронка на миг испытывает искушение навешать им на уши какой-нибудь лапши – якобы обо всем этом рассказывается в легендах ленапе. Но она этого не делает, потому что слишком устала, чтобы дурачиться. Вместо этого Бронка говорит:

– Всем городам это известно. Как будто… даже не знаю. Словно от других городов, уже прошедших через то же самое, нам передается нечто вроде памяти предков. Когда мы становимся аватарами, знания просто появляются у нас в голове. В нашем же случае, поскольку нас шестеро – а обычно город воплощается в ком-то одном, – это знание появилось в моей голове. Впрочем, ребята, должна признаться, я думала, что вам хоть что-то досталось.

– У меня в голове много всего появилось, – говорит Манхэттен, судя по всему, без иронии. – Но ничего о том, почему города превращаются в… э-э… в нас. – Он обводит рукой стол.

– Да, что ж, – говорит Бронка. – Кое-что умеем делать мы все, но еще каждый получает свои уникальные способности, потому что каждый район привносит в Нью-Йорк нечто свое. У Бронкса самая богатая история… – Бесконечные поколения ленапе, уходящие глубоко в прошлое, изменившиеся, но не уничтоженные колониальным режимом. Выжившие уехали в южный Джерси и жили там припеваючи, но Бронкс – это земля их предков. – Поэтому я получила знания о том, что было до нас.

– У меня, кажется, нет никаких особых способностей, – говорит Куинс. Похоже, она этим расстроена.

Бруклин задумывается. Бронка наконец замечает, что вид у нее усталый, – а затем вспоминает почему. Это помогает Бронке взглянуть на Бруклин чуточку иначе. Очистив свой боро, она отключилась на целый день, и ей повезло, что не на дольше. Возможно, поведение Бруклин вызвано не отстраненностью и высокомерием, а рассеянностью и бурлящим внутри гневом – причем последний направлен не на Бронку, хотя она уже видела, что Бруклин вполне готова бросаться на всех, кто к ней сунется. Похоже, в ее жизни что-то происходит – помимо того, что она превратилась в живой город. Бронка решает, что разберется с этим позже.

– Я тоже сомневаюсь, что у меня есть какие-то особые способности, – говорит Бруклин. – Я слышу музыку города, но, может быть, это просто потому, что я, ну, раньше ее сочиняла.

На лице Манхэттена снова появляется то отстраненное выражение. Бронка не дает ему отмолчаться.

– Ну что?

Он делает глубокий вдох.

– Та картина внизу. Которую испортили вандалы; вы еще называете ее автопортретом Неизвестного. Я, эм-м… Именно такое видение мне и явилось. Точно такое же – с того же ракурса, с тем же освещением. И лица его я тоже не видел.

Интересно.

– Так ты знаешь, где он? – спрашивает Бронка.

– Нет. Если б знал, то уже был бы там. – Он ерзает, на его лице на секунду появляется раздражение, но затем Манхэттен его подавляет. – Он один, и эта женщина охотится за ним. Кто-то должен его защитить. Я должен его защитить. – Манхэттен хлопает глазами и замолкает. Судя по виду, он сам только что удивился своим словам. – Я должен его защищать.

– Похоже, твою фишку мы нашли, – растягивая слова, произносит Бруклин.

Куинс, добрая девочка, наклоняется вперед и кладет руку ему на плечо.

– Мы найдем его, – говорит она.

– Да. – А затем взгляд Манхэттена меняется, словно луна затмила солнце, а тепло обратилось в лед. От того, с какой скоростью это происходит, захватывает дух, а Бронку не так просто напугать. И ведь он смотрит даже не на нее, а всего лишь в пол. – Найдем.

И да поможет бог всякому, кто встанет у него на пути. Бронка, впрочем, качает головой, предупреждая Манхэттена, что на этот счет у нее никаких сведений нет.

– Я тоже не знаю, где находится главный. И, возможно, мы не сможем найти его без Статен-Айленд. Но чтобы сделать это, мы должны, э-э, стать самими собой в том другом месте. Оставаясь здесь. Понимаете? – Внезапно объяснять становится очень трудно, не из-за особенностей языка, а потому, что словами выразить это просто нельзя. Однако все кивают, будто понимают ее. Ладно, пока все хорошо. Воодушевившись, Бронка подается вперед. – Когда мы это сделаем, то увидим все хитросплетения нашего бытия. В них найдется глубокая точка, которая станет затягивать нас к себе, – и внутри будет главный аватар. Затем мы вернемся в наш мир, и… вуаля. Узнаем, где он находится. Если все пройдет как надо.

Куинс оглядывает всех.

– Подождите, значит, все эти… ну… видения, которые все время на меня находят и в которых мы то люди, то огромные города, – это я заглядываю в реальное место? Я думала, что просто… – Она морщится. – Даже не знаю, как выразиться. Вижу образ мира? Вроде мандалы.

Бронка говорит:

– Я ничего не знаю о мандалах. Ты действительно видишь образ нашего мира. Но в то же время он представляет собой отдельный, самостоятельный мир – настоящий, где положение в пространстве, расстояния и размеры значат не совсем то же самое, что здесь. Я часто читала о чем-то похожем. Об австралийском времени сновидений. О коллективном бессознательном Юнга. О поисках видений и ритуальных омовениях в парны́х, которые устраивает мой народ.

Куинс делает вдох.

– О, я думала, ты латиноамериканка. А ты индианка другого рода.

– Самая подлинная, детка, – говорит Венеца, ища в пакете остатки попкорна. – По крайней мере, в этом полушарии планеты.

Бронка проводит рукой по своим коротким волосам. Как же ей нужно выспаться. И как странно рассказывать обо всем этом сейчас, летом. Сказки нужны зимой, когда животные впадают в спячку, – так всегда говорила ее мать. Впрочем, это, наверное, не столько сказка, сколько урок.

– Дело вот в чем, – говорит она им. – Все это – совершенная правда. Все иные миры, в которые верят люди, будь то мифические, или духовные, или даже просто воображаемые. Если образ достаточно яркий – то все они существуют. Представив себе мир, вы его создаете, если он уже не создан. В этом и заключается величайшая тайна бытия: оно крайне чувствительно к мысли. Решения, желания, ложь – чтобы создать новую вселенную, большего и не нужно. Каждый человек на этой планете от рождения и до самой смерти сотворяет тысячи миров, но наш разум так устроен, что мы этого не замечаем. Каждую секунду мы одновременно движемся в нескольких направлениях – нам кажется, будто мы смирно сидим на месте, но на самом деле мы проваливаемся из нашей вселенной в следующую и дальше, так быстро, что все сливается в единую… анимацию. Только состоящую не из сменяющихся кадров, а из чего-то более сложного.

Бронка замолкает, чтобы убедиться, что они все еще слушают. Но они не просто слушают – они совершенно заворожены ее рассказом и не отрывают от нее глаз.