Скала прощания - Тэд Уильямс

— Молодец, Домой, молодец, — Саймон погладил лошадь по плечу и почувствовал, как под рукой движутся ее мощные мускулы. Он дал ей имя, и она теперь подчиняется ему. Его наполнила тихая радость. Она теперь его собственная.

Бинабик улыбнулся, заметив гордость на лице Саймона.

— Ты проявляешь уважение к ней. Это хорошо, — заметил он. — Слишком часто люди видят в стремлении услужить неполноценность или слабость. — Он усмехнулся. — Те, кто так думает, должны выбирать скакуна вроде Кантаки, которая может их при желании съесть. Тогда они испытают почтительность и смирение. — Он почесал загривок Кантаки. Волчица на миг замедлила бег, чтобы показать, как она ценит внимание, потом снова пустилась бежать по снегу.

Слудиг, ехавший прямо перед ними, обернулся.

— Ха! Ты будешь еще и наездником, не только бойцом, а? Наш Снежная Прядь станет самым храбрым кухонным мальчиком в мире!

Саймон смущенно нахмурился и почувствовал, как кожа напряглась возле шрама на щеке.

— Меня не так зовут.

Слудига рассмешило его смущение:

— А что плохого в имени Саймон Снежная Прядь? Это же настоящее имя, честно заслуженное.

— Если тебе это оказывает тебе неприятность, друг Саймон, — сказал Бинабик, — мы будем именовать тебя иначе. Но Слудиг имеет справедливость: ты получал такое имя за заслуги, его давал тебе Джирики — принц царствующего дома ситхи. Ситхи имеют больше проницательности, чем смертные, по крайней мере иногда. Имя, которое они давали, нельзя отбрасывать с небрежностью, как и прочие их подарки. Имеешь в памяти, как ругал Белую стрелу над рекой ситхи?

Саймону не нужно было напрягать память. Тот момент, когда он свалился в Эльфевент, несмотря на последовавшие странные приключения, оставался черным пятном в его памяти. Это случилось конечно из-за его идиотской гордыни — оборотной стороны его мечтательного характера. Он пытался продемонстрировать Мириамели, как легко он воспринимает дары ситхи. Даже мысль о его тогдашней глупости была болезненна. Каким он был ослом! Как он может рассчитывать на симпатию Мириамели после этого?

— Я помню, — вот все, что он сказал, но радость исчезла. Каждый может ездить верхом, даже мечтатель-простак. Зачем раздуваться от гордости просто из-за того, что можешь удержать уже и без того закаленную в боях кобылу? — Ты собирался рассказать о девяти городах, Бинабик, — сказал он без энтузиазма.

Тролль поднял бровь, уловив печальную нотку в голосе Саймона, но не стал заострять на этом внимания, а остановил Кантаку.

— Обернитесь на минутку, — сказал тролль, обращаясь к Саймону и Слудигу.

Солнце вырвалось из объятий гор. Его скользящие лучи теперь озаряли самый восточный склон, зажигая пламенем его ледяную щеку и погружая в глубокую тень расщелины. Заключенные в лед башни, которые были лишь темными штрихами на рассвете, теперь горели теплым красноватым светом, как будто кровь бежала по холодным горным артериям.

— Смотрите очень лучше, — сказал Бинабик. — Есть возможность, что никто из нас больше не увидит этого зрелища. Тумет'ай был местом высшей магии, как и все великие города ситхи. Ничего подобного свет уже не будет видеть никогда. — Тролль глубоко вздохнул, а потом неожиданно, к изумлению товарищей, запел:

Те'энней мезу и'иру,Икудо Саю'ра,О до'ми хе'хум.Тумет'ай! Зи'му асу'на!Шемис'айу, нун'ай темуй'я…

Голос Бинабика раздавался в безветренном утреннем воздухе, исчезая без эха.

— Это начинание песни о падении Тумет'ая, — сказал он торжественно. — Очень старая песня. Я имею в памяти только несколько строф. Вот что означивает та, которую я спел:

Башни ало-серебристые,Возглашающие приход утренней звезды,Вы погрузились в холодные тени.Тумет'ай! Зал рассвета!О тебе, о первом, мы скорбим,Тебя последним мы забудем…

Тролль покачал головой:

— Так затруднительно передавать словами тонкое искусство ситхи, особенно не на свойственном мне языке. Но я питаю надежду, что вы дадите мне прощение. — Он грустно улыбнулся. — Во всяком случае, очень большая часть песен ситхи говаривают об утратах и долгой памяти. Как могут подобные мне, живущие столь кратко, заставлять звучать их слова?

Саймон не отрываясь смотрел на почти невидимые башни — тающие в плену льда смутные штрихи.

— Куда подевались ситхи, жившие здесь? — спросил он. Печальные слова из песни Бинабика отдавались в его мозгу: «Вы погрузились в холодные тени». Он чувствовал, как эти тени сжимаются вокруг его сердца, как ледяные обручи. «Вы погрузились в холодные тени». Он почувствовал, как стучит в жилах кровь там, где на лицо ему брызнула драконья кровь.

— Туда, куда всегда уходят ситхи, — ответил тролль. — Прочь. В менее заметные места. Они умирают, или погружаются в тень, или живут, но их становится очень меньше. — Он остановился, потупил глаза, пытаясь подобрать подходящие слова. — Они принесли много прекрасного в этот мир, которым восхищались. И много говорилось, что мир стал менее красивым с уменьшением их числа. Я не знаю, так ли это. — Он запустил руки в густую шерсть Кантаки и послал ее вперед, прочь от гор.

— Я бы хотел, чтобы ты запоминал это место, Саймон… но не скорбь. Этот мир обладает еще многим прекрасным.

Слудиг осенил себя знаком древа поверх плаща.

— Я не в силах разделить твою любовь к этим волшебным местам, тролль. — Он схватил поводья, умерив бег своей лошади. — Добрый Господь наш Узирис пришел освободить нас от язычества. Не случайно эти языческие дьяволы, которые угрожают нашему миру, приходятся родней ситхи, по которым ты убиваешься.

Саймон разозлился:

— Это глупо, Слудиг. А как же Джирики? Он, по-твоему, тоже демон?

Риммер повернулся к нему, в его светлой бороде сверкнула невеселая улыбка:

— Нет, малыш, но он не волшебный товарищ и защитник, как ты о нем думаешь. Джирики старше и глубже, чем мы способны понять. Как и большинство подобного в мире, он более опасен, чем дано знать смертным. Господь знал, что делал, когда помог человечеству прогнать ситхи с этой земли. Джирики был справедлив, но они и мы никогда не сможем жить вместе. Мы слишком разные.

Саймон сдержался и не взорвался гневом, а просто перевел взгляд на снежный путь перед собой. Иногда ему Слудиг совсем не нравился.

Так они ехали некоторое время в тишине, нарушаемой лишь шумным дыханием и стуком конских копыт. Потом Бинабик заговорил снова.

— Ты имеешь везение в редкостях, Саймон, — сказал он.

— Ты имеешь в виду, что за мной гнались демоны? — проворчал Саймон. — Или что я видел, как убивают моих друзей?

— Не надо, — тролль успокаивающе поднял свою маленькую руку. — Я не это именовываю везением. Конечно, наш путь был полон ужасностей. Нет, я говаривал о том, что ты видывал целых три из девяти великих городов. Очень немногие смертные могут со справедливостью гордиться этим.

— Какие это три?

— Тумет'ай — ты видел весь остаток, потому что другое погребено во льду. — Тролль растопырил пальцы, подсчитывая. — Да'ай Чикиза в Альдхортском лесу, где в меня попадали стрелой. И Асу'а, остов которого лежит в основе Хейхолта, где ты рождался.

— Ситхи соорудили там Башню Зеленого ангела, и она все еще цела, — сказал Саймон, вспоминая ее бледный силуэт, как белый палец, устремленный в небо. — Я все время по ней лазал. — Он на миг задумался. — А насчет этого места Энки… Энки?

— Энки э-Шаосай? — подсказал Бинабик.

— Да. Энки э-Шаосай был одним из великих городов?

— Да, и его развалины тоже будут иметь встречу с нами, потому что в недалекости от него стоит Скала прощания. — Он наклонился пониже, так как Кантака взяла небольшое препятствие.

— Я уже его видел: Джирики показывал мне его в зеркале, — сказал Саймон. — Он был очень красивый — золотой и зеленый. Джирики назвал его Летним городом.

Бинабик улыбнулся.

— Тогда ты видел четыре, Очень немногие из мудрейших могут хвастаться этим, даже когда проживают долгую жизнь.

Саймон обдумал это. Кто бы мог подумать, что уроки истории доктора Моргенса окажутся такими важными? Старые города и старые рассказы стали частью самой его жизни. Странно, как будущее тесно связано с прошлым, так что и то и другое проходит через настоящее, как огромное колесо…

Колесо! Тень колеса…

Образ из сновидения возник перед ним: большой черный круг, безжалостно толкающие вниз, — огромное колесо, давящее все перед собою. Каким-то образом прошедшее вторгается прямо в настоящее, отбрасывая длинную тень на то, чему предстоит произойти…

Что-то вертелось в его мозгу, но никак не давалось, какая-то потусторонняя тень, которую он чувствовал, но не узнавал. Это как-то было связано с его сновидениями, с Прошлым и Будущим…