Последний из могикан - Джеймс Купер

– Делавар, – сказал он, – хотя ты и принадлежишь к племени женщин, тем не менее ты вел себя как мужчина. Я накормил бы тебя, но тот, кто разделит свой обед с гуроном, должен стать его другом. Отдыхай с миром до восхода солнца, когда мы сообщим тебе свое решение.

– Семь ночей и столько же дней я постился, преследуя гуронов, – холодно возразил Ункас. – Дети ленапов умеют идти тропой справедливости, не думая о еде.

– Двое моих воинов преследуют твоего товарища, – продолжал вождь, не обращая внимания на похвальбу пленника. – Когда они вернутся назад, наши старейшины скажут тебе: жить или умереть.

– Разве у гурона нет ушей? – презрительно воскликнул Ункас. – Два раза с тех пор, как делавар стал вашим пленником, он слышал выстрел из знакомого ему ружья. Ваши воины никогда не вернутся назад.

За этим смелым утверждением последовала короткая и угрюмая пауза. Дункан, понимавший, что могиканин намекает на роковое ружье разведчика, подался вперед, внимательно наблюдая, какое впечатление этот намек произвел на победителей, но вождь удовлетворился простым возражением:

– Если ленапы так искусны, то почему один из их храбрейших воинов находится здесь?

– Он следовал по пятам за убегавшим трусом и попал в западню. Мудрый бобр – и тот может быть пойман.

Говоря так, он указал пальцем на гурона, сидевшего в стороне. Взоры всех среди общего молчания устремились на этого человека, и тихий угрожающий ропот пронесся в толпе.

Зловещие звуки привлекли в хижину женщин и детей; стало так тесно, что не оставалось ни одного промежутка между плечами присутствующих, откуда не выглядывало бы чье-нибудь смуглое лицо.

Тем временем пожилые воины в центре хижины обменивались друг с другом короткими, отрывистыми фразами. Потом опять наступила продолжительная торжественная пауза. Все замерли в ожидании серьезного, важного решения. Стоявшие сзади приподнялись на цыпочки, чтобы видеть происходящее, и даже преступник забыл свой стыд под влиянием еще более глубокого чувства и, подняв голову, бросил беспокойный, боязливый взгляд на мрачное собрание вождей.

Наконец молчание было нарушено вождем. Поднявшись с пола и пройдя мимо Ункаса, он встал перед преступником в позе, полной достоинства. В этот момент все та же костлявая женщина медленно и как-то боком, приплясывая, вошла в середину собрания, держа в руках факел и бормоча какие-то невнятные слова… может быть, заклинания. Хотя ее появление являлось совершенно непрошеным вмешательством в церемонию суда, на нее никто не обратил внимания.

Приблизившись к Ункасу, она подняла пылающую головню, чтобы хорошенько осветить красноватым светом его лицо и разглядеть малейшее проявление волнения на нем.

Могиканин сохранял свою твердую и высокомерную позу, и его глаза были неукротимо устремлены в пространство, как будто они, преодолевая все препятствия, смотрели в будущее. Удовлетворенная осмотром, женщина отошла от Ункаса и осветила головней лицо своего провинившегося соплеменника.

Гурон был в боевой раскраске. Одежда едва прикрывала его прекрасно сложенную фигуру. При свете факела он был ясно виден весь, с головы до ног. Дункан в ужасе отвернулся, увидев, как судорожно тряслось его тело. Женщина при виде этого печального, постыдного зрелища издала жалобный вопль, но в это время вождь, протянув вперед руку, тихо отстранил ее.

– Гибкий Тростник, – сказал он, обращаясь к молодому преступнику на его родном языке и называя его по имени, – хотя Великий Дух дал тебе привлекательную внешность, тем не менее было бы лучше, если б ты не родился на свет. Твой голос громко раздается в деревне, в битве же он не слышен. Ни один из моих молодых воинов не всаживает томагавка глубже, чем ты, в столб для военных упражнений. Но неприятель знает, как выглядит твоя спина, и никогда не видел, какого цвета твои глаза. Три раза вызывали тебя на бой, и три раза ты забывал дать ответ. Твое имя никогда не будет произноситься людьми твоего племени – оно уже забыто.

В то время как вождь произносил эти слова, останавливаясь после каждой фразы, чтобы усилить их впечатление, преступник из уважения к его рангу и возрасту поднял голову.

Выражение стыда беспрестанно сменялось на его лице выражением ужаса и гордости. Сузившиеся от душевного страдания глаза блуждали, останавливаясь то на одном, то на другом из дикарей, от которых зависела его участь. Гордость в последнее мгновение взяла верх. Он встал и, обнажив грудь, твердо взглянул на острый сверкающий нож, уже занесенный над ним неумолимым судьей. Он даже улыбнулся, когда оружие вонзилось ему в сердце, как бы радуясь, что смерть оказалась менее страшной, чем он предполагал, и тяжело упал ничком к ногам Ункаса, продолжавшего стоять сурово и непреклонно.

Женщина вскрикнула и, затушив факел о землю, погрузила хижину во мрак. Толпа зрителей поспешно покинула судилище, и Дункану показалось что в хижине не осталось никого, кроме него и трепещущего тела гурона.

Глава XXIV

Тогда сказал мудрец: «Король, скорей! Не жди!

Совет свой разгони – смирятся все вожди…»

Поп. «Илиада»

Но уже в следующее мгновение Дункан убедился в своей ошибке. Сильная рука легла на его плечо, и он услышал тихий голос Ункаса, шептавшего ему на ухо:

– Гуроны – собаки. Зрелище крови не страшно воину. Седая Голова и сагамор невредимы, и ружье Соколиного Глаза бодрствует. Ступай! Ункас и Щедрая Рука незнакомы друг с другом. Довольно.

Хейворд был бы рад услышать больше, но легкий толчок руки друга заставил его направиться к двери и напомнил ему об опасности, которую мог повлечь за собой их разговор, если б он был обнаружен. Медленно и неохотно, уступая необходимости, он покинул хижину и смешался с толпой, бродившей поблизости. Потухающие костры на просеке бросали тусклый, неверный свет на смуглые фигуры индейцев, в молчании прохаживавшихся взад и вперед; случайно вспыхнувшее яркое пламя осветило хижину, и на мгновение стала видна фигура Ункаса около мертвого тела.

Воины вскоре опять вошли туда и вынесли труп, который затем оттащили в соседний лес. Дункан стал бродить между хижинами, стараясь найти какие-нибудь следы той, ради кого он подвергался опасности. Никто не обращал на него внимания, он мог бы легко бежать и присоединиться к своим товарищам, если бы такое желание у него появилось. Но, не говоря уже о непрестанном беспокойстве за Алису, Хейворд волновался теперь и за Ункаса, и все это вместе удерживало его в лагере индейцев. Поэтому он продолжал бродить от хижины к хижине, заглядывая в каждую только для того, чтобы убедиться в окончательной безуспешности своих поисков. Так обошел он всю деревню. Отказавшись от бесполезных розысков, он той же дорогой пошел обратно к хижине совета, решив отыскать Давида.