Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн - Николай Бахрошин

Оказывается, именно Градник, как командир 1–й роты, должен был контролировать выброс «эсэсок». Которые, по уточненным данным, сбросили над пятым укрепрайоном вместо четвертого, где они и болтаются ни к селу ни к городу.

Сам виновник торжества по голосу казался совершенно сникшим. Беспомощно оправдывался, что черт его знает, как так оно получилось, как-то так все получилось непонятным образом, о чем он ни сном ни духом, и хотел вообще-то как лучше… Если будет позволено доложить, господин майор, сэр, господин капитан, сэр, он хотел бы немедленно в бой, чтобы, так сказать, искупить кровью… На что Диц вполне резонно заметил, что в бой для этого второму лейтенанту рваться незачем, кровь он из него и так выпьет до капли, не сходя с места. Этот может, я подтверждаю!

Вдоволь подслушать стратегическое совещание батальонного руководства мне не дали, несанкционированное подключение заметили, послали меня куда подальше и отрубили от штабной линии. Но все было понятно и так.

Что из Градника командир, как из дерьма боеголовка, — далеко не новая информация. Я, между прочим, с самого начала предполагал, что рассчитывать на «эсэски» не стоит. Что-нибудь с ними случилось, потому что всегда что-нибудь случается. Опыт — это много и много практики.

Итак, по моему разумению, наступил тот самый момент «Ч» после высадки, когда все смешалось, как в публичном доме, где после разгульной ночи затеяли генеральную уборку. Наши десантные части на голову противника уже высыпали, теперь остается определить, где эта самая голова, а где — нечто противоположное. Десантирование на планету массированными волнами тем и отличается, что бардак начинается еще в небе, а на земле только усугубляется. Никогда еще на моей памяти не случалось, чтобы каждое подразделение оказалось точно в заданном квадрате. Десант обычно выкидывают с допуском плюс на минус, да еще и при катапультировании ощутимо сносит. Отсюда проистекает вся последующая неразбериха, где свои и чужие оказываются вперемешку, как в многослойном гамбургере. А когда район высадки предварительно обрабатывают химическими бомбардировками, когда за стенами огня и дыма трудно вообще что-нибудь увидеть, то лучше и не пытаться понять, что происходит.

Действовать по ситуации можно, отталкиваясь от любой временной составляющей, так что торопиться некуда. Война — все-таки занятие не для умных, скорее, для упертых.

Мой собственный опыт показывает, что первый час после высадки лучше не дергаться на каждый нервный чих высшего руководства, а пытаться сориентироваться на местности самому. Желательно, сохраняя солдат от чрезмерно резких движений в сторону противника. Тактика незамысловатая, но действенная, в этом я не раз уже убеждался.

Направление движения взвод все-таки изменил согласно последнему по счету приказу. А почему бы и нет?

«Вопрос выбора — это то, что вас больше не касается!» — как поучала опытная наложница юное пополнение гарема…

* * *

На войне сами боевые действия занимают, в сущности, очень небольшое количество времени. При поражающей мощи современного оружия боестолкновение — действие достаточно скоротечное. Впрочем, мобильность боя — разговор отдельный. Я сейчас о другом. О том, что большую часть времени на фронте ты просто куда-то двигаешься или чего-то ждешь. Понятно, ждешь приказа, двигаешься согласно приказу и тоже при этом ждешь. Того самого боестолкновения, которое обычно оказывается столь скоротечным. Не для всех, конечно, для многих — последним и навсегда, но тут уже как повезет.

Это бесконечное ожидание неизбежного, по-моему, главная составляющая любой войны. Ждать и надеяться, когда надеяться, в сущности, не на что…

Сквозь дым и огонь нам пришлось топать довольно долго. Топать, конечно, не в прямом смысле, пехотинец в броне передвигается скорее прыжками кузнечика. Но все равно — топтать землю. Что в лоб, что по лбу — голова одна и не любит лишнего стука. Но это к слову.

Идти сквозь пожар в современной броне — занятие скорее нервное, чем опасное. Чувствуешь себя этакой саламандрой и только удивляешься между делом, каким странным образом сложилась жизнь, что ты докатился до огненного существования. Горит земля под ногами, горит вода, воздух вокруг тебя, а в камни, кажущиеся твердыми, проваливаешься по щиколотку. Странно наступать на камни, в которые проваливаешься… И черные, жирные, лохматые хлопья дыма, что поднимаются над головой и собираются в беспросветные тучи. Приходится рукой стирать копоть с забрала шлемофона, хотя по всем правилам делать это не рекомендуется — забрало вроде как самоочищающееся.

(До сих пор не пойму, откуда взялось это архаичное название — забрало. Не иначе конструкторы брони переиграли в компьютерные игрушки про войну. Думали о чем-то вроде благородных рыцарских поединков с применением грави-движителей. В таком случае, они крепко ошиблись в своих надеждах!)

Я не знаю, как будет в аду, щедро обещаемом Пастырем всем без исключения маловерам и прочим нехристям, но догадываюсь, что приблизительно так же. Те же условия ограниченной видимости при переизбытке теплового фона, от которого зашкаливают все датчики. Но, в общем и целом, броня нормально держала температуру. «Латники–3», выданные нам вместо прежних «крабов», действительно хорошие бронекостюмы, со всеми современными штучками и удобными модернизациями. Теперь, когда армии СДШ последовательно обосрались на всех фронтах, хорошей брони не жалели даже для штрафников. Можно понять, людей в строю остается все меньше, а военная промышленность штампует технику и вооружение на утроенных мощностях. Вот только высаживать десант мимо квадратов собственных бомбардировок у нас до сих пор не научились, пилим теперь по своей же химии и паримся в собственных ядовитых газах, руками очищая от копоти самоочищающиеся забрала…

— «Ромашка–1», я — «Клумба–2», прием! Как слышишь меня? Где находишься? — снова вопрошал Рагерборд.

— Хорошо слышу, «Клумба»! Даю пеленг!

— Есть, пеленг! «Ромашки», оставайтесь на месте, пока — на месте, как слышно, прием?

— Хорошо слышу! Понял вас, «Клумба–2»! — отозвался я.

Ну вот, опять прекратить движение… По взводной связи я передал команду своим бойцам. Ладно, на месте так на месте, наше дело маленькое. Наше дело — к земле поближе, хоть она и горит под ногами…

— «Ромашка», «Ромашка», ты там хоть что-нибудь видишь? — поинтересовался Рагерборд после затянувшейся паузы.

— Никак нет, «Клумба–2»! Ни черта не видно. Ни сканерами, ни глазами.

— Это наши нарочно зажгли, для маскировки высадки, — вдруг сообщил замкомбата. Правда, в голосе не слышалось особой уверенности.

— Я так и понял, сэр, — подтвердил я. — Полная маскировка, сэр.

— Вот-вот.

— Мне кажется, я сам себя с трудом различаю, — не удержался я от маленькой шпильки.

— Ты это, «Ромашка»… Смотри в оба! — строго посоветовал капитан.

— Слушаюсь, сэр!

Молодой он еще. Хороший мужик, но — молодой. А молодые всегда стремятся объяснить любую глупость. Им все еще кажется, что мир устроен разумно, только многие этого не понимают.

Наверняка орбитальные артиллеристы должны были выкинуть свою химию чуть раньше, чтобы прогорело хотя бы частично, но, как всегда, опоздали «по техническим причинам, ввиду не зависящих от них обстоятельств». Вот и приходится кувыркаться в дыму и пожаре в положении саламандры.

Интересно, была ли в мире хоть одна армия, где царил бы порядок? Именно порядок, а не заменяющая его бездумная дисциплина? Или эти понятия — армия и порядок — так же несовместимы, как полевой бордель с походной часовней? Нет в армии порядка, потому что не может быть никогда! Как, впрочем, и во всех прочих социальных иерархиях, изобретенных человечеством для структурирования собственного существования…

Неподалеку от себя я видел несколько бронированных фигур, уже зафиксировавшихся в позе отдыха, как если бы сидели в креслах. Разобрать, кто есть кто, было трудно. При такой обстановке все казались одинаковыми головешками, чернеющими на фоне костра.

Правильно, в любой, самой напряженной ситуации есть место и время отдыху — солдатская заповедь.

Да, удружил нам космофлот…

— Взводный, «Ромашка–1», ты чего-нибудь видишь впереди? — окликнули меня наши.

Сговорились, что ли, все? Я что — похож на самого зоркого сокола?

— Ни хрена не вижу, — пробурчал я.

— Между прочим, любовь слепа! — отозвалась неунывающая Игла.

— Кому до чего, а вшивой до бани! — определил Милка.

— Звери, прости, господи, истинные звери! — басовито сообщил Пастырь. — Все бы вам только жрать, пить да случаться! Ничего другого в голове, кроме телесного непотребства, Господи, прости меня грешного!

— Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься, — влез Вадик Кривой. — А В чем каяться, если случаться не с кем? А, Пастырь? Кто Богу милей, грешник, раскаявшийся в веселой жизни, или природный праведник, занудливый, словно камнедробилка?