Современная испанская новелла - Хосе Альдекоа

— Им не дают мыла, — объясняет Анхела. — А так как воды тоже нет, они вынуждены сушить пеленки, не стирая. Из‑за грязи и плохого питания дети в ужасном состоянии. Почти все они умирают.

На матрацах или же прямо на полу сидят много молодых женщин, возле которых копошатся дети, бледные, худенькие, покрытые болячками. Им нет еще и пяти. День и ночь без воздуха, голодные, они дрожат перед надзирательницами. Они видят, как заключенных уводят на казнь, слышат выстрелы на рассвете. И поэтому у них такое выражение глаз, что становится жутко.

На зов Анхелы выходит молодая женщина.

— Как малыш?

— Плохо, совсем плохо. — Женщина опускает голову, на лице ее безграничное отчаяние. — Он умрет, Анхела, он умрет!

— Нет, нет, — горячо возражает Анхела. — Мы, матери, всегда пугаемся раньше времени.

— Ах, если бы я была на свободе! Но что я могу сделать здесь? Он умрет, — повторяет она.

Медленно, с тяжелым сердцем возвращаемся к себе.

— Знаешь, что говорит Гадюка, когда умирает ребенок? — с гневом спрашивает Анхела. — «Еще одним красным отродьем меньше!»

Современная инквизиция

Найти в Вентасе узницу, которую били и пытали, не трудно. Трудно, чтобы не сказать невозможно, встретить среди узниц такую, которой удалось бы избежать столь обычной тут пощечины.

Избиение палками и истязание электрическим током — две самые распространенные здесь пытки. В основном они предназначены для того, чтобы заставить жертву заговорить и выдать имена других антифранкистов. Но чаще пытают просто так, чтобы насытить свою дикую ненависть, ненависть садистов, потерявших разум.

Вот несколько примеров.

Я разговаривала с Эленой Куартеро. Элена, которой боль — ше пятидесяти лет, передвигается, тяжело опираясь на стул. Она толкает его перед собой за неимением костылей. При каждом шаге лицо ее искажается страданием и она кусает губы, чтобы не закричать от боли: ей переломили позвоночник в трех местах. Элена Куартеро, анархистка, приговорена к смерти.

— Несколько полицейских били меня палками до изнеможения, — рассказывает она. — А потом, избитую, заставили подняться по стремянке, чтобы помыть слуховое окно. Когда я поднялась наверх, они выбили у меня из‑под ног лестницу. И вот результат. Полицейские пытались представить дело так, будто я хотела покончить с собой. Я понимаю, что меня все равно убыот, но хочу, чтобы все знали о том, что они со мной сделали.

В другой галерее находится Ньевес С. А. Этой женщине сделали ножиком множество надрезов в промежности, а потом полили их уксусом и посыпали солью. Голую, под смех и сальные шуточки ее заставили бежать и при этом издевались над тем, как она передвигается, широко расставив ноги. «Ты похожа на жабу!» — кричали они ей.

А одну старушку, которой было за семьдесят, заставили ездить на велосипеде. Бедняга упала раз, другой, третий, получая все новые и новые ушибы. Пытка длилась до тех пор, пока она не сломала себе руку.

Маруху Г. били без передышки, чтобы она назвала место пребывания своего мужа, видного антифранкиста. Устав и не получив желанного ответа, они облили ее бензином и подожгли. Испугавшись, один из полицейских набросил на нее куртку, и это спасло ей жизнь, но тело, руки, шея Марухи превратились в сплошные бесформенные рубцы. Особенно груди: они потеряли всякую форму. «Если когда‑нибудь у меня родится ребенок, я не смогу его кормить грудью», — говорит она мне с грустью. Марухе всего двадцать три года.

Но особенно охотно измывались они над беременными женщинами. У многих во время побоев случались выкидыши. «Ты скинешь его через рот!» — кричали они одной молодой женщине, которой оставалось совсем недолго до родов, и били ее ногами в живот. У этой женщины, которую звали Кармен и., был выкидыш, и с тех пор она страдает страшными болями в животе.

Что же касается пыток электрическим током, который они пропускают через запястье и пальцы («Мы тебе подарим браслет и кольца», — обычно говорят они жертве), через половые органы и соски (политые водой, чтобы увеличить силу тока), — это настолько обычно, что все случаи невозможно перечислить.

Пересылка

Новость облетает тюрьму с быстротой молнии: намечается пересылка.

Женщины ходят по коридорам в надежде разузнать подробности. Постепенно выясняется:

— Отправляют в Сарагосу.

Два доктора — Пучеглазый и дон Модесто — обходят четвертый изолятор. Они признают годной к отправке Амансию Серрано.

Это сообщение меня потрясает.

— Амансию Серрано? Ту, у которой позавчера шла горлом кровь?

— А что тебя удивляет? Эти двое коновалов сочли возможным отправить даже женщину с предродовыми схватками.

Здесь решительно ничему нельзя удивляться.

Они ходят, громко выкрикивая имена по списку.

— Меня наверняка отправят, — вздыхает Анхела.

Росита пытается шутить, но ее никто не поддерживает.

Сейчас не до шуток.

Пересылка в отдаленную тюрьму для узниц, которые уже осуждены, — это дамоклов меч, постоянно висящий над их головами. Если к тому же учесть скудные средства их семей, то пересылка означает разлуку с близкими на долгие месяцы, а может быть, и годы. Матери лишаются последнего утешения — жадно всматриваться в лица детей через две толстые решетки, между которыми, словно лев в клетке, ходит надзирательница, внимательно прислушиваясь к разговорам.

— Идут, — сообщает кто‑то.

— Внимание!

Воцаряется мертвая тишина. Весь коридор слушает затаив дыхание. Список длинный. Уезжает Росита. Инес тоже. Отправляются девушки, которые умываются со мной в одном ведре. И соседка с бледным лицом, всю ночь просидевшая над трупом дочки в уборной, кишащей крысами. Уезжает Анхела.

— Будь они прокляты! — тихо говорит она. — Завтра утром сюда приедет отец с моим старшим сыном. Им с таким трудом удалось собрать гроши на дорогу!..

— Может быть, ты успеешь повидать их.

— Нет. Сейчас нас отведут в церковь. А оттуда сразу на поезд. Не дав написать ни строчки, не разрешив попрощаться.

В коридоре царит уныние, но мы изо всех сил пытаемся сдержать слезы. Разлучают сестер, матерей с детьми. Безжалостно обрывают дружбу, завязавшуюся в тюрьме. И все же узницы проявляют твердость и не теряют присутствия духа. Некоторые даже улыбаются: делают вид, будто ничего страшного не случилось. Глубоко прячут свое отчаяние.

Лихорадочно, с помощью тех, кто остается, отъезжающие одеваются, сворачивают матрацы, запихивают в вещевые мешки свой жалкий скарб. Надзирательница подталкивает женщин к церкви.

Смятение усугубляет еще одна неожиданная новость.

Ликвидируют общие коридоры. Все будут заперты по своим галереям. Прибывают монахини: теперь они будут хозяйничать в тюрьме.

У входа в церковь — неописуемый гам. Вся тюрьма пришла сюда, чтобы проститься с теми, кто уезжает. Надзирательницы отталкивают нас и орут:

— Эй, хватит лизаться! Отправляйтесь по своим галереям!

Опираясь на руку другой узницы, идет Амансия Серрано, совсем еще молодая и очень бледная. Она мужественно улыбается.

На лестнице, молчаливая и неподвижная, стоит старуха — «тюремная мать Роситы». Росита машет ей рукой, и тень беспокойства пробегает по ее лицу. Вдруг какая‑то девушка подбегает к старухе и ласково гладит ее по спине, словно берет ее под свою опеку. Росита улыбается с облегчением.

— Если когда‑нибудь будешь в Эскориале, заходи ко мне, — говорит Анхела.

— Хороню.

Мы крепко обнимаемся. Анхела сжимает мои руки.

— Народ победит, — говорит она уверенно и звонко.

Серафинес и доверенное лицо Хуана Марча

Во главе монахинь стоит Кардинальша — мать Мария де Лос Серафинес. Серафинес, монахиня — немка, явный агент гестапо. Ледяной взгляд ее глаз вызывает настоящее физическое недомогание. Серафинес чужды всякие чувства, в ней нет ничего человеческого. Это холодный, неумолимый враг, собранный и педантичный. У нее есть записная книжка, знаменитая на всю тюрьму, куда она заносит фамилию каждой узницы и ее краткую биографию. Память у нее феноменальная. От Кардиналыни никуда не скроешься.

«Вы такая‑то, — говорит она. — Из такой‑то галереи. Из такой‑то камеры. Объясните мне, почему вы не в своей галерее».

Женщина пытается как‑то оправдаться. Бесполезный труд.

«У вашей галереи день свиданий тогда‑то. Я лишаю вас свидания. В следующий раз приму более строгие меры».

При ней начались постоянные массовые обыски, непрерывные переселения женщин из одной галереи в другую. Словом, не дает нам сорганизоваться. Ее идефикс — коммунистки. Чтобы обнаружить их, она ни перед чем не останавливается. Такие подонки, как Вивес, охотно служат ей и ежедневно доносят на узниц. И все же ревностная служительница безумца из Берхтесгадена[20] достигает самых мизерных результатов. Мы всегда настороже.