Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии - Эмиль Абрамович Паин

консолидации (до 80 %), интенсивности этнических чувств (до 70 %) и ощущений ущемления своих прав по этническому принципу (до 20 % саха в городах). Для сравнения: среди татар в Татарстане ощущения дискриминации испытывают лишь 5 %. Все это также может вести к обострению межэтнических отношений.

Однако в реальности перерастания психологической напряженности между основными этническими общностями Якутии в открытые столкновения не наблюдались в 1990‐х годах, маловероятны они и ныне. Дело в том, что серьезным фактором, сдерживающим эскалацию межэтнических противоречий, выступают особенности расселения народов. Большинство русских локализованы в западных, добывающих районах Якутии, где они живут в своей среде и частые контакты с якутами ограниченны. В то же время нельзя исключить, что в случае нарастания межэтнической конфронтации возможно усиление сепаратистских настроений в западных районах республики.

В Туве 60–70 % русских и тувинцев чувствовали взаимную близость, но с представителями иной конфессии (буддисты — православные) — около 10 %[577].

Самые распространенные межэтнические проблемы в большинстве национальных республик в основном связаны с вопросами отношения «чужих» к национальной культуре, к сохранности родного языка, а также с проблемой доступа разных этнических групп к управлению. При этом «неравный доступ к управлению» в качестве проблемы чаще всего упоминают русские жители республик[578]. У представителей других национальностей проявления этнической неудовлетворенности в основном были связаны с «неприязненными высказываниями о них в русских СМИ и при бытовом общении», с фактами «неуважения к национальным обычаям и традициям», выражающимся как в действиях федеральных властей («не того назначили» или «неправильный закон приняли»), так и в нежелании русских «считаться с нашей культурой».

Проблема сохранения родного языка до сих пор остается весьма острой для большинства народов России и часто служит поводом для обострения межэтнических отношений.

В городах с доминирующим русским населением, в том числе Москве, Санкт-Петербурге, проблемные ситуации возникают в связи с притоком мигрантов из Средней Азии и с Кавказа. Массовый приток мигрантов неизбежно вызывает у принимающего населения рост недовольства и усиливает проявление этнических, религиозных или расовых стереотипов как у местных жителей, так и у пришлых. Подобная коллизия наблюдается ныне во многих странах мира и рассматривается практикой управления и научной экспертизой в качестве одной из основных этнополитических проблем современности.

Вопрос о причинах динамики негативных установок преобладающей части жителей той или иной страны или региона к каким-то отдельным этническим группам или регионально-культурным конгломератам этнических групп (типа «африканцы», «американцы», «кавказцы») является одним из основных в этнополитологии, и мы отводим ему особый раздел. В нем мы обобщаем результаты 30-летнего исследования, проводимого на материалах Левада-Центра (до 2003 года — ВЦИОМ), и в существенной мере опираемся как на опубликованные работы этого центра, так и на неопубликованные, первичные и архивные материалы, любезно предоставленные нам Левада-Центром.

Динамика ксенофобии в России как отражение перемен в этнополитической ситуации (1990–2020)

Предварительные замечания

Тридцать лет наблюдений автора за состоянием российского общественного мнения в отношении тех или иных этнических и регионально-культурных групп позволили выявить три важные тенденции.

Во-первых, как в 1990‐х, так и в 2000‐х годах психологическое отношение к разным этническим группам отражало ту или иную меру «социально-культурной дистанции», указывающую, что представители одних народов кажутся в данный исторический момент ближе и дружественнее россиянам и их можно назвать «своими», тогда как другие — психологически менее приемлемы, более далекие «чужие». Крайняя форма неприязни к чужим обычно характеризуется термином «враги». Умеренная степень отчужденности проявлялась к тем, кого называют «другими» (это и не друг, и не враг, а просто человек с иной культурой).

Во-вторых, конкретный состав этнических групп, которые были «чужими» в 1990‐х годах, заметно отличался от тех, кого можно было так назвать в 2000‐х. Впрочем, образ «чужого» менялся не только на протяжении десятилетий, но и за более короткие промежутки времени, в случае экстраординарных событий — например, вооруженных конфликтов.

В-третьих, одни и те же народы в одно и то же время могли казаться «своими» в одних сферах жизни, скажем в быту, и «врагами» — в других, например в международной политике.

В наших критических очерках мы фокусируем внимание прежде всего на дискуссионных вопросах. В данном разделе мы рассматриваем в качестве дискуссионных наиболее распространенные объяснения перемен в негативных этнических установках. Чаще всего такие объяснения сводятся к анализу социально-психологических факторов, относящихся к каждой отдельной общности. Обычно социологи фиксируют устойчивые стереотипы восприятия того или иного народа, расы или конфессиональной общности. Мы же считаем такой подход недостаточным и предлагаем дополнить социально-психологические оценки этнических стереотипов анализом связи между ними и изменениями этнополитической ситуации в России за исторически значительный период 1990–2020 годов. В такой постановке вопроса сами изменения этнических установок можно рассматривать как один из индикаторов перемен в политической сфере.

Далее, дискуссионным мы считаем отождествление любых проявлений этнического негативизма (интолерантности) с ксенофобией, а также не вполне корректные определения этого феномена.

Лев Гудков и Карина Пипия дают следующее его определение:

Ксенофобию в общем виде можно определить как проявление негативных установок по отношению к представителям различных этнонациональных или этноконфессиональных общностей (народов) или стран, а также к социальным группам, воспринимаемым как «чужие» в местном, принимающем или «большом» сообществе[579].

Эта дефиниция отражает наиболее распространенный среди социологов подход к изучению ксенофобии. На наш взгляд, в нем есть существенный недостаток: приведенное определение не учитывает происхождение и реальную специфику такого явления, как фобии. Этот термин пришел в социологию из психиатрии, в которой фобии рассматриваются как психические патологии, иррациональные и навязчивые страхи[580]. Даже при расширительной трактовке фобий в таких терминах, как «этнофобия», «мигрантофобия» и «ксенофобия», не рассматриваемых в научной традиции в качестве психических отклонений от нормы, все же сохраняются представления об этих явлениях как основанных на предрассудках (дорассудочных суждениях) и содержащих иррациональные компоненты — стереотипы индивидуального и массового сознания. И, на наш взгляд, полезно как в академических, так и в практических целях выделять степень иррациональности в происхождении и в конкретных проявлениях ксенофобии, отделяя такой негативизм от вполне рационального, не связанного с предубеждениями и фобиями неприятия, например, таких универсально неприемлемых явлений, как преступность, расизм, фашизм и др. К сожалению, имеющиеся в распоряжении социологов инструменты позволяют выделять лишь само наличие негативных установок (не толерантности), не измеряя в них меры иррациональности, т. е. собственно фобий.

Этнические стереотипы россиян и социальная дистанция между ними в 1990‐х годах

Ксенофобия переводится с греческого как «страх к чужим». Как мы уже отмечали, фобии связаны с иррациональным слабо объяснимым дорассудочным страхом к другим. Однако в социальной жизни у необъяснимых массовых страхов (а чаще всего лишь