Зимняя вишня (сборник) - Владимир Валуцкий

Но едва Чухонцев сумел с трудом подняться на колени — два резких, как молния, удара ребром ладони — по животу и по затылку — заставили его вначале сложиться пополам, затем — рухнуть обратно на циновку.

— Так — еще плоха? — с сочувствием спросил китаец, казалось, не менявший прежней позы.

Дымок от курильницы за его спиной чуть раскачивал нависающий силуэт.

— Будешь ходи, чего не нада знать, — совсем будет плоха, — сказал китаец. — Висеть будешь. Как тот. Точна.

Томясь невыносимой неподвижностью, Чухонцев снова сделал попытку подняться — и не сумел. Китаец покачал головою:

— Зачем — знать? Многа есть хорошо: кушай, гуляй, баба. Умный будешь — живой будешь. Поняла?

Китаец улыбнулся еще шире, щелкнул пальцами; из розовой полутьмы явилась фигура в халате и с косичкой, передала дымящуюся трубку с длинным мундштуком и исчезла. Китаец, жмурясь, затянулся и поднес мундштук ко рту Чухонцева:

— Вижу — умный? Кури!

Чухонцев мотал головою, отталкивал трубку, но стальной ладонью китаец подхватил его за затылок, приподняв голову:

— Кури, дурак, все забывай. Все, совсем, навсегда — поняла?

Задыхаясь, Чухонцев безысходно глотал сладковатый дым.

Розовый свет запестрил расширяющимися зелеными кругами. Будда вырос над курильницей и раздвинул низкий потолок. Он со звоном рассыпался на куски правильными острыми треугольниками, и наступила густая багровая темнота — только звон нарастал все оглушительнее и нестерпимей…

Чухонцев открыл глаза, темнота рассеялась.

Звонил телефон.

Беспрерывные, настойчивые звонки оглушали комнату с письменным столом и креслом, в котором Чухонцев сидел. Пасмурный день брезжил за окнами. Ноги Чухонцева были заботливо укрыты пледом.

Путаясь в нем, Чухонцев поднялся, добрался до телефона и снял трубку.

— Алло! Петр Григорьевич?

— Я…

— Слава богу, — в трубке вздохнули с облегчением. Я звоню к вам вторые сутки… вы здоровы?

Еще плохо осознавая происходящее, Чухонцев спросил:

— Кто это?

В трубке немного помедлили, потом произнесли:

— «Желающий знать истину да узнает»… Алло? Почему вы не пришли? Вы одни?

Чухонцев стоял у аппарата, прислонясь к стене и опустив руку с трубкой. Глаза его прояснились, память возвращалась к нему, но память эта была страшна и тревожна.

Он хотел повесить трубку, но все же задержал ее в последний момент — и снова поднес ее к уху.

— Да, я один. Что вам угодно?

— Постарайтесь слушать внимательно, — сказал голос. — Речь о деле, которое, надеюсь, вас все еще интересует. Прийти я не могу, мне кажется, за вашим домом следят. Но вы можете прийти ко мне, это безопаснее. Вы слушаете?

— Да… я слушаю.

— Запоминайте: Лиговский, сорок шесть. Вы войдете в парикмахерскую, она внизу, и спросите туалет. Вам укажут выход во двор. Во дворе… вы слушаете?

— Да.

— Во дворе — первое крыльцо налево, запоминайте… пятый этаж, квартира двадцать, постучите трижды. Вы брились сегодня?

Чухонцев провел рукой по заросшим щекам.

— Нет…

— Очень хорошо.

В телефоне звякнул отбой. Чухонцев повесил трубку.

Придерживаясь за стену, он вышел в прихожую, щелкнул замком, осторожно выглянул на лестницу. Она была безлюдна, но стершиеся, уходящие в сумрак ступеньки вдруг повеяли ледяным холодом — и, захлопнув дверь, Чухонцев задвинул щеколду… Улица совершала свое обычное движение за окнами, но какая-то необъяснимая, опасная таинственность вдруг обозначилась в этом движении — и Чухонцев быстро задернул шторы.

Полумрак наступил, но с ним обостреннее и громче затикали часы, заскрипели половицы, как колокол забила капель об оконные карнизы.

Доковыляв до кресла, Чухонцев упал в него, рванул с пола плед, укрылся им с головою и затих…

Движущийся по уличной толпе окуляр выхватил в ней Чухонцева и цепко последовал за ним. Наблюдателю хорошо было видно, как Чухонцев остановился на краю тротуара, пропуская экипажи, как он направился через Лиговку, пересекая ее и оглядываясь по сторонам. Затем Чухонцев пропал из поля зрения, и в окуляр темною шторкой вплыл подоконник.

Чухонцев же тем временем входил в парикмахерскую.

— Побрить? — парикмахер ловко и предупредительно распахнул над креслом полотенце. — Направо по коридору, — отозвался он на произнесенное шепотом на ухо — и тотчас потерял к вошедшему интерес.

Темный коридорчик, где белели нули туалета, действительно вывел Чухонцева в колодец-двор. Шаги Чухонцева стали медленнее и осторожнее, взгляд — внимательнее…

Первое крыльцо в левом углу… выщербленная лестница на пятый этаж… взгляд вниз с площадки… тишина… Три коротких стука в дверь.

— Я, видите ли, вообще люблю наблюдать жизнь, — говорил хозяин квартиры двадцать, седой старик с эспаньолкой. — В том числе через окно — это профессиональное… Я ведь, сударь, работал еще при Иване Дмитриевиче Путилине, короле питерского сыска, в мемуарах он пишет об агенте Фоке Погилевиче — так это я. Но не в том дело. Дело в ночной бессоннице. И вот, когда в ночь перед убийством я увидел человека на карнизе, я сразу сказал себе: Фока, здесь криминал! Прошу вас…

Чухонцев опустил подзорную трубу, в которую разглядывал дом напротив, — и увидел, что обладатель эспаньолки стоит возле стула с мыльной кисточкой.

— Или вы хотите выйти из парикмахерской небритым? — напомнил Погилевич.

— Да… конечно, — согласился Чухонцев и сел.

Комната была небольшая, по-холостяцки спартанская, только множество цветов и клеток с певчими птицами составляли ее пестрое и шумное украшение. Светилась под тазиком с водой газовая горелка.

— Потом на карнизе появились вы. Тогда, — намыливая Чухонцеву щеки, продолжал Погилевич, — я решил, тряхнув стариной, установить вашу личность — и с радостью определил коллегу…

— А тот, первый человек на карнизе? — нетерпеливо перебил Чухонцев.

— Судя по последним событиям, — сказал Погилевич, — вы теперь знакомы с ним ближе, чем я.

— Китаец со шрамом?!

— Спустившийся затем вниз, — кивнул Погилевич, — вышедший из ворот и уехавший на черном «Даймлере».

— Почему же вы сразу не сообщили полиции?

Погилевич брезгливо поморщился.

— С некоторых пор нам с полицией немножко не по пути. — Он отложил помазок и взял бритву. — Только не дергайтесь, времени мало, а я все же не парикмахер…

— Значит, — взволнованно произнес Чухонцев, — Шольц и китаец со шрамом, задушивший Куклина, — одна компания?

— Версия заманчивая, видимо — верная, но недоказуемая, коллега. — Погилевич вздохнул. — Китайца вместе с Шольцем никто не видел и, думаю, никогда не увидит. Нам важнее другой предмет, неодушевленный.

— Черный «Даймлер»! Только нужно узнать, кому он принадлежит!

— Я так и сделал, — сказал Погилевич, вытирая бритву о полотенце, — но, честно скажу, не пришел в восторг. Авто принадлежит помощнику германского военного атташе майору Зигфриду Гею… Не дергайтесь же, черт возьми! Вы его знаете?

— Немного… Так, так… — собираясь с мыслями и стараясь сохранять необходимую неподвижность, проговорил Чухонцев. — Китаец, несомненно, убил Куклина… Куклину угрожал Шольц. Китаец разъезжает на автомобиле Гея, следовательно…

— Ну, — сказал Погилевич.

— …установив связь Шольца с Геем, мы замыкаем круг!

— Браво, — молвил Погилевич, но почему-то безрадостно. — А вам известно, что Шольцев, Геев, Шмитов в России — два миллиона, не говоря уже о германской партии при дворе? И круг может скорее замкнуться вокруг вас?

— Но разве сейчас нужно думать об этом?

— Даже о том, — Погилевич вдруг приставил бритву к горлу Чухонцева, — что я тоже мог в секунду отправить вас на тот свет? Ведь вас — предупредили! Жестоко и всерьез! Это что — избыток доверчивости? Или глупость?

Чухонцев молчал, скосив глаза на бритву, и когда Погилевич убрал ее — медленно покачал головой:

— Просто у меня нет другого выхода. Когда я увидел Куклина мертвым, мне в его лице почудился упрек. Это мое первое дело — и он мне поверил… Должна же в России в конце концов восторжествовать справедливость!.. — он вскинул взгляд на Погилевича. — Зачем тогда вы позвали меня?

Не отвечая, Погилевич сделал последнее движение бритвой, выключил горелку и стал складывать прибор в тазик.

— Когда-то, — сказал он наконец, — я тоже не сомневался в торжестве российской справедливости. Вел запутанное дело, с нитями, уходящими вверх, в самые непредсказуемые сферы, собрал убийственные улики… И с тех пор — видите? Развожу канареек и считаю, что легко отделался. Бросьте это дело, и чем скорее, тем лучше — вот для чего я позвал вас, коллега! И будет весьма печально, — прибавил Погилевич, поглядев на Чухонцева, — если вы меня не послушаете…