Ястреб халифа - К. Медведевич

— Госпожа, позвольте, я сниму с вас браслеты, — Утба стояла перед ней на коленях и улыбалась.

Айша молча кивнула. Утба вскинула быстрый-быстрый взгляд и зыркнула на кого-то за ее спиной.

Айша знала — там переглядывались и пожимали плечами. Царевна-несмеяна, статуй мраморный, рыбина холодная, нечувствительная, — харим Аммара ее, понятное дело, ненавидел. Умейядская выползня, дочь и сестра казненных предателей, самое место тебе на дне Тиджра, не хенну тебе к щиколоткам, а тяжелый камень, стой на дне, качай рукавами, распускай волосы к водорослям по течению. И смотрите, как сидит, — букой, хоть бы посмотрела на кого, так нет же, ни улыбки ни веселого взгляда за все десять дней, как ее сюда привезли, сучку гадкую, неблагодарную, мордой мрачную.

Заметив косые взгляды и перешептывания, аль-Ханса наклонилась к ее плечу:

— Что с тобой, доченька? Хоть бы ты улыбнулась, право дело, люди же смотрят… А ну как скажут повелителю, что ты не рада?..

— Да, матушка, — покорно ответила Айша.

И улыбнулась невольнице, осторожно расстегивавшей на ее правом запястье легкий прорезной браслет.

— Возьми себе, Утба, у меня праздник, так пусть и у тебя будет праздник, — и Айша протянула руку и потрепала девушку по щеке.

Та залилась краской и благодарно упала лицом в выползающие друг из-под друга слои мягкого шелка парадного платья Айши:

— Ой спасибо, ой спасибо, госпожа, да благословит вас Всевышний, да пошлет вам счастливую ночь!

И все вокруг весело захихикали.

— А это тебе, Сальма, — и она бросила старшей невольнице перстень с крупным изумрудом.

Та зашлась в благодарных попискиваниях, припадая к подолу платья Айши со звоном динаров в косах.

— Всем, кто прислуживает мне в эти счастливые дни, я дарю по новому шелковому платью! — объявила Айша, не переставая улыбаться.

Радостные вибрирующие крики и смех поднялись выше самого высокого кипариса, заглушив даже бой барабанчиков-дарабукк.

Айша осторожно скосила глаза влево. И чуть не заплакала. Она никуда не делась. Она продолжала стоять, где стояла — на мраморном бортике пруда, полоща в зеленоватой воде полы длинных белых одежд. И неотрывно глядела на Айшу — тяжелым, мрачным, не обещающим ничего хорошего взглядом, время от времени смахивая выступающую в углах губ кровь. Мертвая женщина из ее снов выступила из тени в тот самый день, как опекун Айши, вольноотпущенник халифа, командующий Правой гвардией Хасан ибн Ахмад ответил согласием на вопрос хаджиба[18] — "согласна ли девушка?" Ибн Ахмад ответил — "да, согласна", Айша хорошо слышала его голос из-за занавески. И тогда из темного угла вышла она — как в старых ее детских снах, из темного угла, мама, не гаси свечу, — и подошла близко-близко, скаля острые злые зубы.

— Да что с тобой, дочка? — прошипела ее на ухо Аль-Ханса.

— Ничего, мама, — подавляя дрожь, ответила Айша.

Мертвая теперь улыбалась — страшно и плотоядно, кровь текла изо рта и капала на белое платье.

— Я… просто… боюсь, наверное…

— Ах боишься, — с облегчением заулыбалась мать. — Ну ладно тебе, вот будем тебя завтра одевать, я позову женщин и мы все тебе расскажем…

И сидевшие на коврах женщины снова засмеялись и захихикали:

— Да, пришло кому-то время на спинку падать! Да, да, точно, Айша, на спинку! Ха-ха-ха!..

Мертвая прищурилась и погрозила ей длинным белым пальцем — ночью приду, мол, жди.

Невесту, по обычаю, усадили на почетное возвышение у западной стены Двора Трех сестер. Айша казалась совсем девочкой в простой белой галабийе — согласно установлениям и предписаниям, изо всех драгоценностей у нее на пальце было лишь золотое обручальное кольцо. Волосы ей заплели в семь кос и увязали вокруг головы, закрепив тонкими деревянными шпильками. Лица невесты не видать было под белым покрывалом — Айша неподвижно сидела на подушках, положив ладони на колени и опустив головку.

— Ты глянь, опять куксится, — прошептала Утбе на ухо Азза.

Утба решила прислушаться — Аззу купили на три года раньше, и она уже дважды удостоилась чести подавать кофе повелителю верующих, и говорили, что однажды он даже обратился к ней — не по имени, конечно, вах, если б по имени, разве расставляла бы сейчас Азза блюда с персиками, но все равно обратился — "эй, ханта,[19] подай-ка мне полотенце". Сейчас на обеих невольницах сверкали блестками и золотыми нитями светло-зеленые энтери, в черных косах звенели старинные динары, а шеи склонялись под тяжестью четырех золотых ожерелий: свадьба — это такое событие, что все на себя наденешь, а то так и пролежит в ларе, никому и не покажешь. Брякая здоровенными круглыми пряжками-подвесками, Азза наклонилась к ее уху и снова зашептала:

— Ты про то, что на обручении-то было, слышала?

— А че было-то? — шепотом же откликнулась Утба.

Вообще-то за разговоры в такое время от мухтасиба[20] можно было получить приказ о порке: в соседнем Львином дворе, в котором праздновали мужчины, улем как раз произносил свадебное напутствие:

— …Он наградил эмира верующих славной наградой, связав его род с родом посланника Всевышнего, — да благословит его Всевышний! — который, как рассказывали, молвил: "Любые узы и нити родства разорвутся в день Воскресения, кроме моих уз и родственных связей"…

Азза быстро оглянулась и сделала вид, что перекладывает марципановые фигурки на яркой майолике блюда — в перстнях поблескивали кораллы и бирюза, рыжие от хенны пальцы проворно перебирали печеньки, — и зашептала:

— Помнишь, семь чаш перед ней поставили?..

Как не помнить, удивилась про себя Утба, это ж обычай: на обручение перед невестой кладут Книгу Али, зеркало и ставят семь чаш с белым — с молоком, айраном, сметаной, медом, сахаром, ну и потом снова с молоком, только верблюжьим, к примеру, и с йогуртом. Ну а перед Айшой поставили — всем на удивление, уж сколько разговоров было по всей столице, сколько цоканья языками! — чаши с привычными молоком, айраном, сметаной, медом и сахаром — ну а еще с жемчугом и мелкими алмазами.

— Ну так и чего?.. — Утбу разбирало жгучее любопытство.

— А того, что кади ее три раза спросил, ну она три раза ответила, что согласная, ну подписали договор и махр весь перечислили — он ей Куртубу подарил, представляешь? — кольцами они обменялись, ну а как все ушли, мы давай чашки собирать…

— И чего? — и она аж толкнула товарку локтем в ребра — давай, мол, не тяни, быстрей выкладывай.

— А того, — торжествуя, прошептала Азза, — что скисло молоко-то. Свернулось. И айран со сметаной аж зелеными стали, вона как.

— Ух ты-ыы… — аж задохнулась от такой новости Утба.

— Порченая она, вон чего, — мрачно подытожила Азза. — Ведьма умейядская, сучий выродок.

И тут обе получили тяжелыми перстнями по затылку:

— Что, бездельницы, мерзавки, слово Всевышнего вам, значит, не требуется слышать?! Обеих отдам мухтасибу, уж он сдерет шальвары с ваших бесстыжих задниц и всыпет вам розог, чтоб неповадно было чесать языками во время проповеди!

И Сальма наподдала им напоследок, да так, что обе девушки свалились лицом в блюда с фруктами и печеньем. И улем в соседнем зале воскликнул:

— Поспешайте выразить почтение его воссоединению с невестой, торопитесь к его родным, зовущим вас, пользуйтесь случаем приобщиться к кругу знатных при его бракосочетании! Слушайте его высочайший приказ и беспрекословно повинуйтесь ему. Так говорю я! И да сохранит Всевышний великий владыку нашего, эмира верующих, потом уж меня, вас и всех ашшаритов!

И оба зала взорвались приветственными кликами. Сальма отвесила девушкам пинка и выдала каждой по чашке с мелкими монетами — пора было идти к невесте и начинать ритуал савакки, осыпания невесты монетами, зернами и пожеланиями благополучия и счастья.

Айша, неподвижно просидевшая всю церемонию, едва подняла головку, когда на нее посыпался веселый свадебный град — и только аль-Ханса видела, что колени ее мокры от капавших, беспрерывно капавших слез.

По закону жених и невеста должны были провести первую ночь в разных комнатах, и к тому же в доме невесты. И уж только с утра отец должен был отвести дочку за руку в ее новый дом, прося жениха заботиться о девочке вместо него.

Но у Айши не было дома, и отца ее тоже не было в живых — да и кто бы стал напоминать эмиру верующих о старинных формальностях, которые давно уже никто не соблюдал. Поэтому после того, как гости отужинали, а головы новобрачных накрыли дупаттой и прочли над ними все положенные молитвы, Аммар взял Айшу за рукав и повел за собой в сад. В Большом павильоне им уже постелили ковры и положили подушки, а между деревянными арками навесили три слоя красно-золотого полога. Вдоль знаменитого Длинного пруда горели масляные лампы и курилось алоэ, рабы поправляли фитильки и отталкивали от мраморного бортика цветы роз и деревянные блюдечки с горящими свечами. Увидев новобрачных со свитой, слуги упали лицами вниз и почтительно замерли.