Ротмистр - Евгений Акуленко

Отправляясь в длительную командировку, Йохан вез с собой запас крови, в особом чемодане, в кожаных бурдючках, пересыпанных колотым льдом. Всю дорогу Йохан лично следил за тем, чтобы чемодан находился на холоде.

Ревин не знал, с какого характера трудностями ему предстоит столкнуться. Но первое, что его ожидало по прибытию в Астрахань — махровый чиновничий бюрократизм. Обязательства перекладывались с одного ведомства на другое, с другого на третье, всяк кивал друг на друга, ожидая, что ситуация решится сама собой. Действующий губернатор по каким-то никому не ведомым причинам не противодействовал эпидемии мерами самого решительного свойства на месте, а пребывал в Петербурге, видимо, по более важным делам. В Астрахани Ревину предоставили в полное распоряжение большой дом с прислугой и конюшней, справились о времени, когда де начальствующим чинам можно приступать к докладам, и деликатно осведомились, не нужно ли чего еще. Ревин ответил, что не нужно, и тем же днем выехал в Ветлянскую станицу, с собой прихватив полдесятка верховых посыльных и каких-то двоих подвернувшихся под руку чиновников. Когда чиновники узнали, куда лежит их путь, то упали сначала в обморок, а после на колени. В общем, в карету их усаживали чуть ли не силком. Ситуация пребывала в полнейшем хаосе. Случаи чумы фиксировались уже далеко за пределами Ветлянки, а в самой станице число умерших множилось день ото дня. Если говорить языком официальным, то заразное заболевание чумой старательно не признавалось. Доктора ставили диагноз за диагнозом и часто, не дожидаясь прихода своих рапортов губернскому начальству, сами становились жертвами болезни. Жители Ветлянки в страхе перед стоящей на пороге смертью разбегались по окрестным станицам, разнося и множа заразу. Айву Ревин оставил в Царицыне, поручив любыми средствами организовать цепь кордонов, призванную остановить миграции в северном направлении. Это самое выражение 'любыми средствами' как нельзя более кстати подходило под характер девушки. Ревин пообещал закрывать глаза на жалобы о самоуправстве и превышении полномочий, вплоть до сломанных носов и простреленных конечностей. Взяв в обмен лишь слово, что Айва не станет самолично соваться в зачумленные села. Многие находили их отношения с Айвой странными. Девушка жила подле Ревина, не сковывая никакими обязательствами ни себя, ни его, но в то же время, соблюдая Ревину верность. Чрезмерная гордость и своенравие не позволяли Айве покорно исполнять чужую волю даже в мелочах. Девушка держалась от окружающих подчеркнуто независимо и подчинялась лишь Ревину, силу которого признавала безоговорочно. Даже Ливнева Айва слушалась постольку, поскольку Матвей Нилыч являлся авторитетом для Ревина. После окончания войны, Айва навестила отца, отпущенного в разоренную Турцию. Девушка путешествовала недолго и предпочитала не распространяться о деталях поездки, но можно себе предположить, что увлечение российским офицером, равно как и услужение государю неверных, не могли найти одобрение в мусульманской семье. Впрочем, родной отец также не принадлежал к числу людей, к чьему мнению Айва прислушивалась. Пожалуй, из всех живущих на белом свете, такая честь выпала лишь Ревину. Только наедине с ним Айва могла позволить себе похныкать и подурачиться. И быть ласковой, как теплая река, и податливой, словно белая глина. Ревин велел гнать без остановки, заезжая в попутные селения только для того чтобы поменять лошадей. И уже к исходу ночи процессия въехала в уездный город Енотаевск, не встретив по пути ни оцепления, ни кордонов. Вне себя от злости, не взирая на предрассветный час, Ревин приказал поднять с постели городского главу. Тот предстал через десять минут в совершенно несвежем виде, в бобровой шубе поверх исподнего белья и перевернутой задом наперед шапке. Ревин коротко отрекомендовался и, не желая понапрасну тратить времени, перешел сразу к делу:

— Меня не волнует каким образом, какими средствами и мольбами, но к полудню на линии станиц Замьяновской и Григорьевской должен стоять кордон из вооруженных казаков. Потрудитесь донести до населения, что всякая попытка кордон обойти станет караться смертной казнью, не взирая на чины и звания. Далее. Обо всех случаях заражения в уезде, равно как и обо всех летальных случаях, рапортовать мне в письменной форме ежедневно. Лиц, подозреваемых на заболевание, и всех имевших контакты с оными, содержать под карантином и неусыпным надзором. Вам понятно? Чиновник качнул головой и судорожно сглотнул. Повернулся кругом, но запутался в дверях:

— Разрешите доложить! — и, поймав утвердительный кивок Ревина, продолжил: — Второго дня задержан фельдшер из Ветлянки. Заключен под арест… В отдельную камеру… Он, паразитушка, в бане у кумы поселился, — понизил голос городской глава, — а соседи незнакомого коня приметили и донесли-с… С беглым фельдшером Ревин пожелал беседовать лично. Когда тюремный надзиратель, позвенев ключами, натужно отворил скрипучую дверь, в зарешеченное камерное оконце аккурат пробивался рассвет. Фельдшер Васильев вскочил с постели, грешным делом решив, что его пришли вешать. Всклокоченный, с горящими безумием глазами, он стоял босыми ногами на цементном полу, сжимая в ладонях ладанку, и выл какую-то молитву.

— Успокойтесь, Васильев! Сядьте! — велел Ревин. Йохан, походя, осматривал фельдшера. Пощупал жар, пульс, велел высунуть язык. Проговорил негромко:

— Ручаться не могу, но симптомов нет.

— Христом богом! — Васильев упал на колени и зарыдал. — Не губите! Прикажите в Сибирь, на каторгу!.. По гроб молиться стану!..

— Эк, куда хватил! В Сибирь!.. Почему оставили свой пост, фельдшер? — нахмурился Ревин. — Почему бежали? Васильев перестал рыдать, возвел глаза на господ, зашептал:

— Страшно… Моченьки нету каждый день проклятую ждать… Целыми семьями отходят, и стар, и млад… Хоронить некому… От родственников люди отказываются, бросают на произвол, хаты снаружи заколачивают… Не выдержал я… Страшно… Ревин пораздумал недолго и приговорил:

— Возвращайтесь в Ветлянку. Коли станете исполнять свои обязанности со всем усердием, я закрою глаза на этот инцидент, будто бы его никогда не было. Но если побежите снова, подведу под трибунал лично. Одевайтесь! Вы свободны!.. Не смотря на ранний час, Енотаевск напоминал растревоженный муравейник. Сломя голову носились посыльные, скрипели полозьями подводы, бряцая оружием, строились казаки. По настоянию Йохана в очаг чумы везли изрядно марли, карболки и спирта. А также известь, для того чтобы засыпать могилы умерших, всю, которую смогли найти. По калмыцким кочевьям отправились гонцы со строгим приказом ни под каким предлогом не приближаться к поволжским станицам. Ветлянка встретила чрезвычайных господ из Петербурга заколоченными ставнями и зловещей тишиной. Лишь на звоннице, не смолкая, гудел колокол, требуя милости от Всевышнего. Унылый звон стелился над округой, уносился ветром в степь. Большая, более трехсот дворов станица, словно вымерла. Впрочем, вольное сравнение не слишком грешило от правды. Эпидемическое кладбище чернело сотнями свежих могил. Атаман вышел встречать процессию самолично. Выглядел он усталым, осунувшимся, но радости не скрывал. Видать, надеялся, если не скинуть с плеч тяжкий груз ответственности, то хотя бы разделить ношу с важными, судя по всему, господами. В накинутом на плечи полушубке, простоволосый, остановившись от кортежа на значительном удалении, отрекомендовался:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});