Пришелец - Александр Волков

— Говори дальше! — нахмурился Катун-Ду, когда гонец в очередной раз откашлялся и подобострастно упал лицом на каменную плиту, не смея поднять глаз на гневный лик Верховного.

— Я вышел из кустов, чтобы посмотреть на следы, — торопливо забормотал гонец, — они были подобны отпечаткам неполной Луны, как если бы она могла оставлять их на мокром прибрежном песке…

— Дальше!

— А когда я решил измерить один след и наступил на него ногой, меня подбросило в воздух, ветви стали хлестать меня по лицу, а потом я опустился на дорогу и увидел перед собой городскую черту, — на одном дыхании выпалил гонец.

— И это все?

— Все, Верховный, да будет вечно светел твой небесный лик!

Катун-Ду хотел было отдать приказ отвести гонца в исповедальню Толкователя Снов, но внутренний голос тихонько шепнул ему, что после подобных исповедей люди редко возвращаются и что даже если полированная поверхность золотой пластинки отразит искаженное предсмертным страхом лицо гонца и его горло, перехваченное железными пальцами глухонемых нэвов, он, Верховный, не сможет не только воспрепятствовать этому, но даже легким намеком напомнить Толкователю о судьбе несчастного. Оставалось одно: принять и оставить весь этот бред таким, каков он есть, и ждать, что будет дальше, на всякий случай отправив к шечтлям торжественное посольство с приглашением принять участие в Больших Играх, призванных умилостивить гнев Иц-Дзамна и вымолить у него несколько капель дождя на изможденные засухой террасы.

Четыре человека подняли с земли связанные из жердей носилки, на которых со сложенными на животе руками покоилось мускулистое, словно вырезанное из черного дерева тело Гусы, и, возложив на плечи гладко отшлифованные рукоятки, двинулись вдоль светящейся пенной полосы прибоя в сторону темной высокой башни, искусно сплетенной из длинных стеблей и прутьев, высохших и затвердевших на солнце. Темные выпуклые веки покойника были прижаты гладкими круглыми камешками, такие же камешки, но чуть побольше, прикрывали твердые точеные уши, из широких приплюснутых ноздрей торчали пучки сухой травы, белые крупные зубы крепко стискивали изогнутую трубку с чубуком в виде крючконосой птичьей головы.

Черные всадники, мерно покачиваясь в седлах, ехали по обеим сторонам процессии, держа в руках широкополые шляпы, украшенные пышными перьями, чуть колыхающимися в струях прохладного полуночного ветерка. Впереди с огромным полыхающим факелом ехал Норман, следом за ним ровным торжественным шагом ступал падре, держа над головой большой, связанный из двух жердей крест.

Сама башня была окружена широким огненным многоугольником, сложенным из тонких древесных стволов, аккуратно расколотых по всей длине и покрытых мелкой курчавой стружкой. Длинные трещины тлели, походя на чуть приоткрытые птичьи клювы, наполненные раскаленными углями, и огненные язычки перебегали по стружкам, освещая трепетными рубиновыми бликами неподвижные лица шечтлей, сидевших вокруг сплетенной из ветвей башни и мерно постукивавших ладонями по барабанам. Их легкие носатые лодки тихо покачивались на мелкой прибрежной волне и шуршали тростниковыми бортами.

После того как черные всадники достигли берега и скрылись в лесу, горб волны за бортом с шумным плеском обрушился вниз, накренив корабль и далеко раскидав лодки с голыми обугленными мачтами. Шечтли собирали их по всей лагуне уже при луне, бесстрашно плавая среди серебрящихся волн и толкая перед собой почти невесомые суденышки. Когда они вновь окружили корабль, Эрних поднялся на крышу капитанской каюты и, почувствовав, что все взгляды с надеждой и готовностью устремлены на него, дал знак спускаться в лодки. Окоченевший труп Гусы передали с рук на руки и, когда он лег на тростниковое дно одной из лодок, отчалили, оставив на корабле нескольких полусонных гардаров под командой вооруженного двумя пистолетами Люса. Эрних хотел было оставить с ним Дильса, но, глянув на толстую, поблескивающую в лунном свете цепь между темными скалами, решил, что на берегу этот искусный воин будет нужнее. В какой-то миг ему вдруг показалось, что шечтли хоть и притихли, испуганные всем увиденным, но не смирились, а только замкнулись в безмолвной настороженной враждебности.

Бэрг, по-видимому, разделял его опасения и потому сидел на корме одной из лодок, крепко обняв за плечи Тингу и положив на колени два пистолета с взведенными курками. Перед тем как покинуть корабль, он взял эти пистолеты из общей кучи, сваленной в каюте Нормана. Когда они с Тингой спустились в лодку, рысенок спрыгнул следом за ними и теперь лежал в ногах, положив на лапы широкую скуластую морду с прижатыми ушами.

Шечтли держались мирно, с достоинством, но когда Бэрг порой упирался взглядом в темные расширенные зрачки гребцов, мерно взмахивающих веслами по обе стороны голой мачты, ему казалось, что где-то на самом дне этих зрачков вспыхивают угрожающие золотые искорки.

Подозрительной показалась ему и встреча на берегу, в ровном белом свете всплывающей из океана луны. Шечтли стояли плотной шеренгой, держа в одной руке слабые чадящие факелы и постукивая свободными ладонями по висящим на разрисованных животах барабанам. Носилки для Гусы были уже приготовлены, а вдали темнела хворостяная башня, окруженная угловатым огненным поясом. Свегг, Янгор, Сконн и остававшиеся в племени шечтлей гардары стояли чуть поодаль, а всадники пляшущим аллюром разъезжали перед шеренгой, негромко переговариваясь между собой и порой для устрашения высоко поднимая на дыбы храпящих тонконогих скакунов.

Когда носилки подняли и процессия двинулась вдоль берега, Норман подъехал к Эрниху и, склонившись к нему, проговорил: «Хоть ты и колдун, не забывай, что с этими господами в перьях надо держать ухо востро!»

— Да-да, — рассеянно кивнул Эрних.

Прошедший день невероятно утомил его, а все то, что происходило с того момента, когда он стал проваливаться сквозь зеркальную поверхность чаши, казалось каким-то фантастическим, чудовищным сном. Впрочем, теперь он почти не сомневался в том, что Гильд не погиб в волнах и вскоре предстанет перед ним, тонко усмехаясь и суча в пальцах редкую прядь серебряной бороды. Но если так, если они действительно находятся под покровительством некоей высшей, сверхъестественной силы, то к чему тогда все эти скитания и муки? Он посмотрел на мешковатый силуэт падре, бредущего впереди процессии с высоким тонким крестом на плече. Падре как-то попытался объяснить ему смысл страданий распятого на кресте человека, говоря, что хоть тот и был сыном величайшего из всех Богов, но его земное предназначение было в том, чтобы принять на себя грехи всех людей и искупить их своими муками и смертью.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});