Царство небесное - Елена Хаецкая

— Встаньте, — шепнул он графу на ухо.

— Предаю себя в ваши руки, — сказал Раймон громко, так что Ги поморщился от резкого звука. Он понял, что граф, как и он сам, все это время молчал и теперь не в силах правильно рассчитать силу голоса.

— Хорошо, — сказал Ги. — Но встаньте же! Сейчас здесь будут бароны и архиепископ. Я хочу, чтобы вы присягнули мне достойно. А потом объединимся и будем решать — как нам разбить сарацин.

Глава одиннадцатая

ЧАША ХОЛОДНОЙ ВОДЫ

Сад, приют израненных сердец. Почти все сеньоры, которые решили оставить Святую Землю, где они потеряли свои прежние владения, и последовать за опозоренным королем Гионом на Кипр, в его игрушечное королевство, были молоды. Старые волки остались — огрызаться и нападать на сарацин, целясь клыками в клокочущее от смеха горло под масляной бородой. Молодые оказались слабее — сдались и покинули священный берег.

Тишина этого сада до сих пор казалась Ги непостижимой. Несколько лет не могли смолкнуть в его ушах отзвуки последнего боя, а затем — отвратительные голоса сарацинских тюремщиков, их беспричинный хохот, и после — снова грохот сражений, и бесконечные переговоры, переговоры, и шум моря, и скрип корабля, который увозил изгнанников на Кипр. А затем наступила благословенная тишина. Иногда разговаривали и здесь, но негромко и достойно. И здесь не клацало оружие. Все осталось позади.

* * *

В тот день у Колодца Иакова, ощутив под ладонями вздрагивающие плечи графа Раймона — последнего из вассалов, что отказывался признать над собой власть короля Ги, — Лузиньян поверил было в возможность победы над Саладином. Несколько месяцев лихорадочных сборов. Он не мог вспомнить, что произошло потом. Остались только какие-то разрозненные обрывки — не столько картины, сколько ощущения: так животное помнит плеть, его наказавшую. И самым страшным ощущением все эти годы, минувшие после того дня, оставалась жажда.

Сарацины оттеснили христианское воинство от источников воды и зажгли сухой хворост. Был день святого Мартина Кипящего, 4 июля. Ги плохо понимал, что происходит. Он утратил ясность рассудка. Он знал только, что хочет пить. Он резал себе запястье, но кровь плохо утоляла жажду. Адские полчища накатывали на изнемогающих рыцарей. Ридфор, с плохо зажившими ранами, орал и дрался где-то поблизости от короля Ги — тот иногда слышал его хриплый голос. И Эмерик тоже был рядом. И Онфруа — что бы там ни говорили о его слабости.

В клочьях дыма, в клубах пыли носились дьяволы со сверкающими клинками, от которых болели и без того напряженные глаза, и стрелы вылетали из пустоты, так что не оставалось больше места для страха: страдание сделалось таким долгим, что перестало причинять резкую боль.

Королю Ги о чем-то докладывали. Он делал вид, что слышит, и кивал головой. Гром отдавался у него в ушах при каждом движении.

Какой-то рыцарь, падая со стрелой в плече, ухватил Ги за руку и заговорил с ним, захлебываясь и спеша. Ги наклонился над ним. Он не понимал ничего и испытывал искреннюю радость, когда ему удавалось разобрать одно или два слова, но затем юный рыцарь произносил третье, и смысл сказанного опять ускользал от короля, ввергая его в растерянность.

— Мне страшно! — сказал вдруг этот рыцарь вполне отчетливо.

Ги отпустил его руку и отвернулся.

Сарацины не спешили сходиться со своими врагами лицом к лицу, предпочитая обстреливать их из луков и арбалетов. Но некоторые все же не выдерживали и, выбежав из черной завесы, принимались весело вертеть саблями. У многих по бороде стекала вода, пятная одежду на груди, и Ги вдруг поймал себя на том, что не отводит взора от этих влажных пятен. Если бы прижаться к ним лицом…

Он гнал коня на врага, желая схватиться с ним в поединке и отобрать у него воду, а затем вырваться из адского кольца и наконец добраться до источника. Рядом скакали и кричали еще какие-то всадники. Ги их не видел. Он выбрал себе цель и несся прямо на нее: стройный молодой воин, легковооруженный, в блестящей кольчуге, которая облегала его тело, точно чешуя.

Клинки загремели в небе, как будто предвещали грозу; каждый удар отзывался в страдающем теле короля. Он направил коня так, чтобы тот толкал закованной в броню грудью легкую лошадь противника. Но конь страдал от жажды еще больше, чем всадник, и плохо слушался. На мгновение Ги отчаялся, но затем его соперник допустил единственную ошибку — слишком широко развел руки, готовясь задрать саблю над головой и обрушить ее на бедную голову глупого франка. В тот же миг Ги полоснул его острием меча по горлу, а затем меч вывалился из ослабевших рук короля.

Сарацин начал падать — бесшумно, как показалось Ги в грохоте сражения и треске пожара, — и на миг его лицо еще раз мелькнуло перед глазами Лузиньяна. И вдруг — как будто безумие волшебным образом прояснило разум и зрение Ги — он узнал этого человека. Тот смешной парень, переодетый девочкой, что обокрал его в первый же день в Яффском порту. Ги был уверен, что не ошибся. Это был он. С перерезанным горлом, медленно валящийся с седла на изрытую копытами пыльную землю — словно для того, чтобы своей кровью поставить точку на всей истории короля Гиона.

Точку, из которой — как из той единственной точки, которая составила все письмо Юсуфа к его отцу, — медленно начала расти совершенно иная жизнь, не похожая ни на что из случившегося прежде.

Из черноты на рыцарей налетели неодолимые сонмища, смяли их, повергли, начали топтать и вязать им руки, а затем погнали куда-то, и веревки, на которых тащили пленников, казались тем милосердной поддержкой, потому что ноги больше не держали и отказывались им служить.

Последним, что помнил Ги, был громовой хохот Ридфора: великий магистр тамплиеров внезапно обнаружил, что его связали одной веревкой с итальянским рыцарем, мужем Люси.

Короля, едва живого, воскресил Саладин. В безупречно белом, недосягаемо прекрасный, султан осведомился, где в толпе пленных находится его собрат, несущий, как и он, тяжкое бремя власти, — Иерусалимский король. Чьи-то руки начали хватать Ги, вертеть его из стороны в сторону, подталкивать куда-то, гнать тычками, осыпать бранью. Ги подчинялся всему происходящему, как дитя, которое влекут к отцу: наказывать или угощать, об этом ничего пока не известно.

После мелькания разных ненужных лиц перед Ги внезапно предстало лицо победителя, и никакого другого ему видеть больше не захотелось. Мужчина в самом расцвете сил и красоты, он глядел так, словно все его сарацинские замыслы были очевидны для него на много миль, на много лет вперед, и он только что прошел часть пути в полном соответствии с задуманным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});