Калейдоскоп - Даниэла Стил

Да, хорошо, что они расстались. Джон даже рассмеялся.

— Ты всегда была чертовски прямолинейной. Знаешь, Эл, расследуя это дело, я познакомился в Париже с одной сногсшибательной женщиной. — Элоиза поднятием бровей выразила интерес. — Она замужем за французским бароном и, разумеется, недоступна.

— Все лучше, чем балеринка.

— Да, эта женщина живет полной жизнью. Глупо с моей стороны, но я очарован!

— Ты еще встретишь свою суженую, Джон. Просто держись подальше от творческих натур. Из них получаются никудышные жены, уж я-то знаю!

Она печально улыбнулась и, прежде чем выйти из-за стола, чмокнула его в щеку.

— Ты слишком строга к себе. Просто мы были молоды и неопытны.

— И ты был неотразим.

Элоиза остановилась, чтобы поздороваться с шеф-редактором. Потом они вместе вышли на яркое солнце. Джон пожелал ей удачи с новой книгой, поймал для нее такси, а сам отправился в свой офис на Пятьдесят седьмой Восточной улице.

Здесь его ждал приятный сюрприз. Один из его помощников разыскал Абрамсов в Сан-Франциско.

— Да что ты говоришь?

Джон весь сиял. Где только они не искали Дэвида, а, отступившись, неожиданно нашли Ребекку! Как выяснилось, в начале шестидесятых годов Абрамсы уехали на юг, чтобы принять участие в марше Мартина Лютера Кинга за гражданские права негров. За свои убеждения они не раз попадали за решетку. Бесплатно оказывали юридическую помощь борцам за равноправие в штатах Джорджия, Луизиана и Миссисипи. Добрались до Атланты. В восемьдесят первом вернулись в Калифорнию. Дэвид после тяжелой операции вышел на пенсию, а Ребекка продолжала защищать феминисток на процессах в Сан-Франциско.

Помощник Джона им ничего не объяснял: на этот случай ему были даны строгие указания.

Джон попросил секретаршу договориться о встрече с Абрамсами и собирался на следующий день вылететь в Калифорнию. Саша по-прежнему была на гастролях. А Джону предстояло еще одно дело…

В четыре часа он ушел с работы и на такси доехал до телестудии. Помахал в дверях полицейским значком и удостоверением, и его тотчас пропустили. Он поднялся на лифте до нужного этажа и из приемной по местному телефону позвонил в офис Хилари Уолкер. Секретарша сказала, что Хилари занята.

— У себя или наверху? — небрежно, как свой человек, осведомился Джон.

— У себя. С мистером Бейкером.

— Когда примерно она освободится?

— Сказала, что не позднее полшестого ей нужно уходить.

— Благодарю. — Чепмен повесил трубку.

Секретарша так и не поняла, кто звонил. Но это был явно кто-то, кто хорошо знал Хилари — возможно, из высокого начальства.

Джон караулил в офисе Хилари. Ровно в пять пятнадцать она вышла. Он сразу ее узнал — еще до того, как секретарша пролепетала: «До свидания, мисс Уолкер». Хилари ограничилась кивком. Она шла, не обращая ни на кого внимания. Джон проследовал за нею в лифт и совершенно ошалел от ее близости. Ему был виден каждый черный волосок в ее прическе. Изящные руки. Стройная шея. Он вдыхал тонкий аромат ее духов. У Хилари была уверенная походка, широкий шаг. Один раз они чуть не столкнулись. Она пронзила его строгим взглядом зеленых глаз, и этот взгляд говорил: «Не задевай меня! Не подходи!»

Она не стала ловить такси, а на автобусе доехала до Медисон-авеню и вышла на Семьдесят девятой улице. Прошла пару кварталов в северном направлении. Джон понял: она следует в клинику. Он терпеливо ждал снаружи. Освободившись, Хилари взяла такси и доехала до кафе «Элейн», где встретилась с какой-то женщиной. Джон занял столик в соседней нише.

До него долетали обрывки разговора.

Собеседница Хилари плакала. Мисс Уолкер явно чувствовала себя не в своей тарелке, но и не выражала особого сочувствия. Джон вспомнил: эта другая — популярная телеведущая, которую только что уволили. Об этом писали в газетах. Очевидно, она умоляла Хилари походатайствовать перед высшим руководством компании. По хмурому лицу Хилари было видно, что она чем-то огорчена.

Женщины попрощались на улице. Дальше Хилари отправилась пешком. Свернула на Семьдесят вторую улицу, дошла до реки. Там в глубине сада стоял старый кирпичный дом. Живописное место.

Весь облик и повадка Хилари говорили — нет, кричали! — об одиночестве. В ней было что-то жесткое и решительное. Казалось, когда-то давно она возвела вокруг себя крепостную стену да так и прожила за ней все эти годы.

Джон в который раз почувствовал прилив сострадания к ней. И это чувство преследовало его, когда он шел к себе домой.

Они оказались почти соседями.

Да, Хилари существовала в каком-то мире, заполненном одной лишь работой. Правда, так могло лишь казаться со стороны. Может, она счастлива, может, у нее есть друг, возлюбленный… Нет, не похоже…

Джону безумно хотелось позвонить ей, протянуть руку помощи, стать ее другом, рассказать об Александре, которая помнит и любит старшую сестру. Еще не все потеряно… А может быть, ей уже ничего не нужно?

Он никак не мог уснуть — только метался по подушке и наконец от нечего делать набрал Сашин номер в Денвере. Она была у себя, только что вернулась из концерт-холла. Ноги ее замучили.

— Рад, что у тебя без перемен, — рассмеялся Джон.

Он боялся, что в прошлый раз он был с ней слишком резок. Саша все еще возбуждала его. Этим вечером ему ее не хватало.

— Может, приедешь повидаться со мной в Сан-Франциско? — спросил он.

— Не стоит.

Наступила долгая пауза.

— А что такое?

— Это расстроит кое-кого из моих партнеров.

Джон сел на кровати. Он был не дурак и уже играл в эти игры, правда, нельзя сказать, чтобы с удовольствием.

— Кого конкретно?

— Ну, я не знаю. Сейчас слишком позднее время для таких разговоров.

Джон расслышал отдаленный мужской голос.

— Это Доминик, или Пьер, или Петров?..

— Иван, — отчеканила Саша. — Растянул сухожилие и нуждается в моральной поддержке.

— Передай ему мои соболезнования. Но сначала объясни мне, что происходит. Я вышел из того возраста, когда человеку можно вешать лапшу на уши.

— Ты не понимаешь, что значит быть танцовщиком… перегрузки…

Знакомая песня! Джон снова откинулся на подушку.

— Что именно я не понимаю?

— Между танцовщиками существует солидарность.

— А, вот, значит, где собака зарыта. Тебе нравится Иван?

— Н-ну… да… Но это не то, что ты думаешь.

— Откуда ты знаешь, что я думаю, а, Саш? Ты настолько поглощена собственными переживаниями — твои ноги, твой зад, твои сухожилия, — что не способна прочесть мысли другого человека, даже если их напишут громадными неоновыми буквами.