Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

— Это уже неважно. Вообще я просто хотел сказать, что если ты понимаешь, что делаешь, то я счастлив за тебя. С наступающим, Дерек.

Я лишь киваю в ответ на это пожелание и, поправив ремень сумки на плече, поворачиваю направо в сторону выхода со стадиона. Будет здорово добраться до дома как можно скорее. Просто оставить этот день с его противоположными эмоциями и нынешней напряжённостью, которую я не просил и не желаю испытывать, далеко-далеко позади.

***

Поставив машину в гараж, я запираю входную дверь, и вот оно, тут же возникающее ощущение дома. Чувство, что в здании кто-то есть. Никаких особенных запахов еды, витающих в воздухе, которые невозможно не вдохнуть, но знание, что он словно дышит и таит в себе невероятную энергию. Свет, и не только электрический. Радость и покой, надолго оставившие меня. До этого момента.

— Привет, — одетая в халат, Лив появляется в прихожей, и незримо, но очевидно мне мгновенно становится гораздо лучше внутри. Будто зима ушла, сменившись весной, и моё сердце счастливо оттаяло, словно холода между нами и вовсе никогда не существовало. Когда тебе давно никто не ждал, а теперь это происходит, и ты перестаёшь чувствовать себя одиноким, это ощущается как приятная перемена. Даже если я по-прежнему слегка сбит с толку из-за всего имеющего место быть.

— Привет, — отвечаю я и, разувшись, преодолеваю существующее расстояние, не препятствуя своим рукам, едва они обнимают Лив поверх мягкости и тепла материала. Округлившееся местами тело реагирует слегка скованно и застигнуто врасплох, но, тем не менее, прижимается ко мне максимально близко, сцепляя руки на моей спине прямо поверх куртки. Так, что ближе просто некуда.

— Ты в порядке?

— Теперь… здесь, с тобой… да.

— Я не уверена, что когда-либо спрашивала тебя об этом, но каково это, побеждать?

Мы лежим в кровати уже какое-то время прежде, чем этот вопрос пробуждает меня от небольшой дремоты, вызванной усталостью, как следствием того, что меньше двадцати четырёх часов назад я ещё был в Портленде, откуда мы прилетели около пяти часов утра ночным рейсом после победы над их клубом. Теперь позади осталась и домашняя игра, но я хочу спать не настолько сильно, чтобы не ответить. Даже ночью, приехав домой и присоединившись к Лив в кровати, в некоторой степени проклиная такой жестокий график, когда нам пришлось уезжать всего лишь из-за одной игры, я не уснул, едва моя голова коснулась подушки. Сначала я провёл какое-то время, рассказывая ей о чём-то, что сейчас даже не вспомню.

— Это эйфория. Хотя я не знаю, как точно описать это чувство, — задумавшись на несколько секунд, я пытаюсь объяснить то, что вряд ли когда-либо формулировал сугубо для себя самого, не говоря уже о другом человеке. Если только это не было одним из множества забытых мною интервью, но они, пожалуй, не в счёт. — Тебя всего будто распирает изнутри, настолько ты переполнен эмоциями и воодушевлением. Но, знаешь, это всё не длится долго. В том смысле, что быстро забывается. Ещё до следующей игры, до новой победы. А если ей на смену приходит поражение, то даже быстрее. И победы, те, что сиюминутные, а не какие-то там грандиозные и входящие в историю… Через месяц ты и вовсе не помнишь подробностей, в какой день и где конкретно была твоя команда, с кем вы играли и кого победили или кому уступили. Плохие и хорошие моменты просто сливаются воедино и порой перестают иметь хоть какое-то значение, — повернувшись вполоборота, я провожу левой рукой по изящной шее от уха и ниже, задевая уже очень заметно преобразившуюся грудь под ночной сорочкой. Прикосновение к моему предплечью приподнимает абсолютно все, даже самые мельчайшие волоски на моей обнажённой коже. — Но ты никогда не перестаёшь. Вы двое… Вы всегда остаётесь в моей голове. Там бывает столько всего, что иногда меня это удивляет. То, как все эти вещи там помещаются и не заслоняют собой тебя.

— И даже сейчас?

— Да, и сейчас тоже.

— И что тебя беспокоит?

— Ничего, — возражаю я, но звучит это неубедительно. Мне становится ясно, что я уже, наверное, проговорился, сболтнул лишнее ещё до наступления этой секунды. До этого зачастую тягостного и сложного по своей природе вопроса.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Знаешь, у тебя ведь складка на лбу.

— Складка?

— Да, складка, — словно со стороны, будто всё это происходит не со мной, я вижу, как, приподнявшись, Лив перемещается ближе и оказывается сидящей поверх моих бёдер. Клянусь, я чувствую, как дыхание буквально застревает у меня в горле от того, как её живот и некоторые другие части тела так тесно граничат со мной. — Вот прямо здесь, — при свете лампы на прикроватной тумбочке она касается моего лица около линии роста волос, а потом и их самих, погружая в них свои пальцы и достигая ими моей шеи. Я начинаю чувствовать то, о чём идёт речь, временные и неприятные на ощупь неровности кожи. — Она образуется у тебя всякий раз, когда ты напрягаешься внутри, едва что-то заставляет тебя начинать переживать.

— Это ерунда.

— Скорее то, в чём ты просто мне не доверяешь. Хотя я это понимаю.

Я сажусь с ней в своих объятиях, опуская руки на её спину, ощущая ладонями прохладную гладкую ткань. Наш ребёнок, как самое прекраснейшее из всех возможных доказательств подтверждение нашей любви, оказывается точно между нами, и мне кажется, это вполне можно описать, как рай. Для меня это он и есть.

— Помнишь, ты сказала, что чувствуешь себя плохой дочерью?

— Как будто такое можно забыть, — Лив опускает глаза вниз. Её руки слегка подрагивают, обнимая мою шею, но не исчезают с неё, что даёт мне силу и поддержку продолжать, невзирая на отсутствие зрительного контакта.

— Ну, я такой же сын. Знаешь, если это тебя успокоит, — говорю я, чтобы быть честным с самим собой и дать ей понять, что она не хуже меня. Что мы оба, наверное, могли бы быть лучше. Моё откровение резко и быстро возвращает её внимание обратно ко мне. Эта запредельная, сбивающая с толку, мгновенная перемена происходит так внезапно, что я почти вздрагиваю от тяжёлого взгляда с неверием в его мрачной глубине.

— Ты? Это даже несерьёзно. Ты не можешь быть таким.

— Я могу и являюсь им. Хорошие сыновья не оставляют родителей без подарка.

— Ты ничего не приобрёл им на Новый год?

— Хуже, — со скованным телом, чувствуя себя сквернее и тошнотворнее некуда, отвечаю я. — Я даже не думал, что это могло бы быть, что они хотят или в чём, возможно, нуждаются.

— По-моему, то, в чём мы нуждаемся, будь то еда или, допустим, лекарства… Не думаю, что кто-то действительно хочет получать это в качестве подарка и тем самым вспоминать о своём голоде или болезни. Точнее, может быть, и хочет, если он давно не ел, или ему плохо, но, помимо этого, стоит дарить и что-то ещё. Что-то приятное, красивое или полезное, — она сжимает мою шею правой рукой, склоняясь ближе, словно нависая надо мной, такая тёплая, приятно пахнущая, сексапильная и горячая в своём привлекательном новом теле. Я думаю о том, что хочу раствориться в нём и в ней. — Знаешь, несколько лет назад я думала подарить родителям солевую лампу. Правда, потом моё внимание привлекло что-то другое, но я запомнила, что они очищают воздух и частично нейтрализуют различное излучение. Она работает через розетку. Я помню магазин, в котором тогда была. Мы можем посмотреть по интернету, работает ли он ещё. Также можно сформировать праздничную корзину с конфетами, чаем и шампанским. Но это так, просто идеи. Тебе необязательно им следовать, — вероятно, и правда, необязательно, но, честно говоря, под влиянием ранимости в её голосе я уже почти потерял нить разговора.

Эта позабытая нами обоими уязвимость, которую я слышу, а Лив излучает, провоцирует невольное и едва ли до конца осознанное прикосновение. Моя рука сжимает её левую грудь, так идеально просматривающуюся сквозь окантовку кружевом на сорочке. При всей невинности этого одеяния есть в нём что-то греховное и тёмное. Опасно тёмное. Таким его делают мои желания. Склонившись, я целую горло, скулу, всё, до чего могут дотянуться мои страждущие губы. Вкус, эмоции и запах переполняют меня. Чувствовать влажное дыхание, то, как нежные руки сжимают мои волосы и оттягивают их, перемещаясь на грудь и в данный момент ощущаясь необходимее всего на свете, так замечательно. Я не думаю, что смогу остановиться, что захочу это делать, но необходимость в дыхании, потребность сделать новый глоток воздуха вынуждает отпрянуть и чуть отдалиться. Но никаких попыток утихомирить собственную реакцию. Ни за что. Пусть знает, как желанна, и что я испытываю и переживаю, когда мы близки вот так, как сейчас.