Гомункулус - Николай Плавильщиков

Летавшие всюду огромные бабочки были прекрасны. Сердце охотника начинало тревожно и радостно биться всякий раз, когда над деревьями появлялась «Орнитоптера», сверкавшая в солнечных лучах золотом или изумрудами. Само название показывает, как велика красавица: Орнитоптера по-русски означает «Птицекрыл». И правда, бабочка эта величиной чуть ли не с дрозда.

Орнитоптера.

Уоллес часами простаивал на лесных опушках и ждал, когда спустится вниз прекрасная бабочка. Он стрелял в нее тупыми стрелами из лука, стрелял песком из ружья и, когда убитая бабочка падала, бежал к ней со всех ног. Наблюдая Орнитоптер, он заметил, что у них самцы гораздо красивее самок. Это его мало удивило: он хорошо знал английских бабочек, а ведь у самой обычной лимонницы самец окрашен гораздо ярче самки. А голубые самцы маленьких голубянок, огненные самцы «червонцев»? Удивило его другое: он заметил, что у некоторых других, не менее красивых бабочек самки разных сортов. Попадались бабочки, у которых было до трех сортов самок, и все они сильно разнились между собой.

Райские птицы с их причудливым оперением не избежали общей участи. Уоллес убивал их десятками: каждая птица — это кучка шиллингов. И вот странность: у всех этих птиц ноги были в полном порядке и на своем месте. А ведь еще так недавно утверждали, что райские птицы безноги, и даже сам Линней, описывая одну из райских птиц, дал ей название «безногая». Уоллес выяснил, что безногими бывают только птицы, убитые туземцами: в лесу у них ноги всегда имеются. Туземцы почему-то отрезали ноги убитым райским птицам и делали это так ловко, что никаких следов от ног не оставалось. Европейцы же одно время всерьез думали, что в лесах Малайского архипелага летают безногие птицы.

Лихорадка, конечно, не упустила случая: Уоллес заболел. Он отлеживался в палатке или в хижине туземца, а как только приступ кончался, хватал сачок, брал ружье и шел в лес. И, желая наверстать потерянное время, с еще большим ожесточением размахивал сачком, ловя мух и ос, бабочек и шмелей, стрекоз и жуков.

Богатая тропическая природа дает неисчерпаемый материал для размышлений. Правда, она же мешает размышлять: слишком уж много интересного — так много, что раздумывать некогда. Хватило бы времени смотреть, собирать, вести записи и дневники.

Уоллес не только собирал и не только наблюдал: он все время размышлял. Разнообразие животного мира, яркость окраски, причудливость формы, сходство одних видов и такие различия между самками одного и того же вида, что не поверишь, что они «сестры»… Заметить, что животные очень изменчивы, было совсем не трудно: примеры встречались на каждом шагу. Провести границу между видом и разновидностью не всегда было легко, и уже одно это заставляло думать и думать.

В одних случаях разновидность слабо отличается от основной формы вида, и не нужно большого труда, чтобы установить факт: это разновидность такого-то вида. В других случаях разновидность столь отличается от основной формы, что, глядя на оба экземпляра, не скажешь сразу, что перед тобой две формы одного и того же вида. Нужен ряд исследований, чтобы установить, что это лишь разновидность.

Очевидно, разновидность может так далеко уйти от основной формы, что превратится в самостоятельный вид.

Знал — и не понаслышке, а из собственной практики — Уоллес и другое: есть «хорошие» виды и есть виды трудно различимые. Снова напрашивалась мысль: не есть ли это образование нового вида? Потому он и трудно отличим от соседних видов, что еще не вполне обособился, не вполне сформировался.

Хижина Уоллеса на острове Ару.

Виды изменчивы, один вид происходит от другого. Но какая сила приводит к образованию новых видов, что и как двигает эволюцию?

Ответ на этот вопрос решал все, но ответа не было.

Однажды Уоллес лежал в жесточайшем приступе лихорадки. Перед его глазами проносились странные картины. Ему казалось, что он плывет на лодке по океану после кораблекрушения на пути из Бразилии, но в лодке не матросы, а оранги. Над лодкой порхают огромные бабочки Орнитоптеры, а райская птица кружит над кормой и ищет, где бы ей сесть.

«Но у нее нет ног, как же она сядет?» — хотел крикнуть Уоллес.

Птица не успела сесть, а Уоллес крикнуть — из-за борта лодки выглянула голова с крючковатым носом и кудрявыми бачками.

«Да у вас тут форменное перенаселение, — сказал незнакомец, в то время как Уоллес старался припомнить, где он видел это характерное лицо. — У вас тут форменная борьба, война не на жизнь, а на смерть…»

«Мальтус!» — вскрикнул Уоллес.

Голова исчезла, а оранги подняли такой рев, что Уоллес испугался. Он потянулся за ружьем, опрокинул лодку и… очнулся.

В холодном поту он лежал на постели: припадок кончался. Спать не хотелось, и Уоллес задумался над тем, над чем думал уже много месяцев: что такое разновидности, какова судьба их, может ли разновидность превратиться в вид. Орнитоптеры, оранги и райские птицы, которых он только что видел в бреду, словно живые, мелькали перед его глазами. А за ними виднелись сотни и сотни разнообразных бабочек и птиц, которых он видел в Бразилии, видел здесь, на архипелаге.

Какая сила заставляет изменяться животных и растения? Почему одни из разновидностей встречаются часто, а другие редко? Разновидность может со временем превратиться в вид, но почему это случится? Кто сделает «отбор разновидностей»?

Ответа не было, и Уоллес напрасно искал его. И вот он вспомнил о книге, прочитанной им в Лондоне.

— Мальтус! Ведь это — он, и это — его книга.

В книге говорилось, что человечество размножается в геометрической прогрессии в то время, как средства к существованию растут лишь в прогрессии арифметической. Отсюда вывод: нищета трудящихся — следствие перенаселения; трудящиеся голодают просто потому, что их слишком много.

«Это закон природы», — уверял Мальтус, стараясь доказать, что изменить существующее положение вещей нельзя: закон природы не отменишь.

Уоллеса мало интересовали рассуждения о конкуренции среди людей, о труде, работе и безработице. Но слова «борьба за существование» заставили его задуматься. Ведь такая борьба, конечно, имеется и среди животных. Не она ли та сила, которая производит «отбор»?

Утром Уоллес пошел, как и всегда, в лес. Он видел то же, что и всегда, но сегодня давно знакомое выглядело совсем по-иному.

Птица ловила муху, а птицу хватал хищник: в борьбе за жизнь оказывались победители и побежденные. Уоллес видел, как одно растение глушит другое, видел, как задыхаются деревья в цепких объятиях лиан. Перед ним были знакомые деревья, кусты, травы, птицы, зверьки, насекомые. Но они — теперь-то он видел это! — не просто росли, бегали, ползали, летали: они боролись за жизнь. Борьба велась скрытая и медленная, но не прекращалась ни на минуту.

Дни шли. Уоллес все больше и больше убеждался в том, что борьба за существование влечет за собой некий «отбор»: выживает тот, кто имеет больше шансов на победу в состязании, которое не прекращается ни на минуту. Мелкие отклонения могут оказаться полезными; благодаря отбору разновидность будет все больше отличаться от породившего ее вида. И наконец различия станут столь резкими, что появится особый, новый вид.

Разновидность есть зарождающийся вид, и каждый вид может дать разновидности — будущие виды.

Открытие требовало скорейшего опубликования. Уоллес не сомневался в своей правоте: загадочный вопрос о происхождении видов разрешался просто и объяснения были понятны для всех. Тут же, на островке Тернато, он написал небольшую статью и отослал ее в Лондон. У него не было ни библиотеки, ни музеев, ни лаборатории: его библиотекой были записные книжки, а музеем и лабораторией — лес. Он написал то, что знал, написал кратко и сжато, но очень ясно.

Корабль захватил его пакет, привез в Лондон. Там этот пакет попал в руки Дарвина.

— Первенство за Дарвином! — сказали Дарвиновы друзья. — Вот уже двадцать лет, как он готовит книгу о происхождении видов.

«Если мистер Дарвин так хорошо разработал этот вопрос, я не настаиваю на праве первенства», — ответил Уоллес на запрос из Лондона.

Он был скромен и честен.

2

Уоллес пробыл на островах Малайского архипелага восемь лет. Вернувшись в 1862 году в Лондон, он привез с собой — на этот раз вполне благополучно — огромные коллекции. Ученым и коллекционерам, любителям и торговцам и просто любопытным хотелось поглядеть на замечательных бабочек и птиц, и всем хотелось что-нибудь купить. А купить было что: одних бабочек было привезено пятнадцать тысяч, птиц — восемь тысяч, жуков — восемьдесят три тысячи, а всего Уоллес вывез из своего путешествия около ста двадцати пяти тысяч естественноисторических предметов. Торговля пошла так удачно, что вырученных денег могло хватить надолго.