Духовная культура средневековой Руси - А. И. Клибанов

В самом деле, коща авторы Откровения Мефодия Патарского или автор Жития Андрея Юродивого рисуют апокалиптическую картину общественных бедствий — картину мировой катастрофы, она оправдана: тотальное бедствие предваряет тотальную перемену, а именно: эру «новой земли» и «нового неба». Прелюдия новой эры, царство Михаила в одном случае, «царя от нищеты» — в другом, достойна «будущего»: цари обновляют лицо земли. Реформы царей из пересветовских сочинений — Магмет–султана и Ивана IV — так же далеки от реформ этих апокрифических царей, как близки параметры катастроф, обрамляющих равно сочинения Пересветова и названные апокрифы. Ибо «Повесть об основании и взятии Царьграда», а она обрамляет «Сказание о Магмет–султане» и «Челобитные», написана пером, напоминающим об Апокалипсисе. Неужели катастрофа, поглотившая христианское царство Константина, вызвана только бесчинием вельмож, умалением воинников и наличием института холопства?! А о размерах бедствия красноречиво говорит у Пересветова «глас неба», сошедший патриарху Анастасию: большее бедствие — это уже участь испепеленных гневом Божиим Содома и Гоморры. Нет, весь строй Константинова царства поражен Кривдой и, соответственно, Правда должна восторжествовать во всем объеме, охватить все здание государственного и гражданского устройства Магмет–султана, а за ним и царя Ивана, всё здание, а не отдельные его этажи. «Вакуум» естественно заполняется, если проекты реформ рассматривать как передний план картины. На нем злободневные для дворянства проблемы времени. Дальние планы картины туманны. Ну, а если попытаться их проявить, чего не делает, да и опасался бы делать сам публицист?

В своих общих очертаниях они (не выходя за круг содержания сочинений Пересветова) представляются нам такими: власть в государстве монополизируется царем, руководствующимся в своей деятельности Правдой. Сохраняется и упрочивается институт воинников — стражей Правды, уподобляющихся небесному воинству, окружающему Царя Небесного. Все виды неволи упраздняются. Создаются органы общегосударственного управления: военный, судебный, финансовый. Первый представлен воинниками, соответственно организованными, вооруженными и по заслугам оплачиваемыми и поощряемыми; второй — специальными лицами, отличающимися мудростью, справедливостью, личным доверием царя, им и избранными; третий — уполномоченными царя, собирающими налоги в центре и на местах, из чего составляется казна государства. Расходная часть бюджета идет на удовлетворение исключительно общегосударственных нужд. Царь — верховный казначей казны, принадлежащей «земле» и «царству». Вооруженная опора царя Правды — воинники —- от несения судебных и налоговых функций устранены. Видимо, так лучше для Правды.

Все население трудовое, и труд его «праведный», т. е. производимый собственными руками, чему служит примером сам царь. На страже Правды стоят, впрочем, не одни воинники. При царе существуют государственные контролеры, ревизующие действия судей и сборщиков налогов. Сословно–классовое разделение остается: с одной стороны, воинники (и вельможи: их привилегии и функции явно урезаны, но неясно), с другой — трудовое население, несущее преимущественно общегосударственные тяготы, однако посильные, поскольку «неправедные» прибытки исключены. Собственность условная. Земля принадлежит царю, который распоряжается ею, следуя Правде. В условия общегосударственного контроля поставлена и деятельность купечества: размеры цен установлены царем, и любые злоупотребления в области торговли пресекаются. Деятельность церкви не простирается на область государственных дел. Внешнеобрядовый элемент культа умерен, а исповедуемая вера должна удовлеторять условию, что выше Правды в божественном писании ничего нет. Такая вера распространена на сердце верующего, на внутренний мир его. Именно на этом направлении духовенство обслуживает религиозные потребности верующих, чем и оправдывает свое назначение. Наиболее последовательные верующие, те из них, кои посвящают себя целиком служению Вере–Правде, объединяются в общежительные монастыри и подают всему населению царства пример братолюбия.

Такова идеальная проекция реальных реформ, предложенных Пересветовым. Социальная мечта, быть может, вдохновлявшая публициста. В ней снималась бы диспропорция между катастрофой, постигшей «неправедное» греческое царство, и «правдой» конкретных общественно–политических предложений Пересветова.

Масштаб, назначенный Пересветовым своим предложениям, — быть (не больше, не меньше!) «образцом жития света сего»[590]. Он оправдывается лишь в социально–утопическом аспекте. «Образец жития света сего» — это и есть в предельном идеале Правда «земли» и «царства»[591], которой Пересветов отдал и силу ума и жар сердца.

§ 3. О ПРАВЕДНОМ И НЕПРАВЕДНОМ СУДЕ (ЗИНОВИЙ ОТЕНСКИЙ И ДЬЯК ШИШКИН)[592]

На основании «Послания к дьяку Я. В. Шишкину» рассмотрим некоторые аспекты темы о судьях и суде, волновавшей веками все слои русского общества и социальные низы больше всех. Автор «Послания» — монах расположенного невдалеке от Новгорода Отенского монастыря Зиновий — хорошо известен в истории русской общественной мысли и литературы XVI в. своими обличительными произведениями, направленными против Феодосия Косого. Однако биографические сведения о Зиновии Отенском крайне скудны. Единственным источником, из которого можно почерпнуть данные о нем, являются его собственные сочинения, относящиеся к концу 50—60–х гг. XVI в. Зиновий, занятый полемикой с еретиками, о себе сообщает очень мало. Но среди этих отрывочных, лапидарных, а порой и не всегда понятных сведений одно, несомненно, имеет исключительно важное значение и не только для его биографической и общей характеристики литературного наследства, но и для понимания проблем, обсуждаемых в его послании дьяку Шишкину. В заглавии к его основному труду «Истины показание к вопросившим о новом учении», написанному Зиновием в 1566 г. на склоне лет, он назван учеником Максима Грека.

Исследователи, связывая судьбу Зиновия с судьбой его учителя, выдвинули предположение о том, что Зиновий появился в Отенском монастыре, разделив учать таких близких к Максиму Греку людей, как Михаил Медоварцев и Силуян, подвергшихся опале и ссылке после второго осуждения в 1531 г. Максима Грека церковным собором[593]. Этим немногим и исчерпываются пока сведения о начальном периоде жизни Зиновия. Отсюда понятен тот интерес, который представляет публикуемое «Послание» для изучения раннего творчества Зиновия, до того как он стал выступать против еретиков. Если принять предположение о появлении Зиновия в Отенском монастыре после 1531 г., то в порядке первого приближения можно заключить, что «Послание» было написано в промежутке между 1531 и 1547 г., так как оно адресовано Якову Васильевичу Шишкину, который назван здесь дьяком великого князя. Обращение к фактам из жизни и деятельности Шишкина дает возможность более точно датировать «Послание» Зиновия, а заодно и глубже понять содержание этого произведения, историческую обстановку, в которой оно возникло, его место в ряду других памятников русской публицистики XVI в., определить позиции спорящих сторон, их взгляды и убеждения.

Адресат Зиновия Отенского — дьяк Яков Васильевич Шишкин, фигура очень интересная и самобытная, к сожалению не привлекшая к себе до сих пор внимание исследователей занимавшихся изучением русской истории XVI в.[594]

Впервые имя Я. В. Шишкина встречается в летописи под 1531 г., когда он во главе двух других дьяков (Афанасия Фуникова и дворцового дьяка Жити Великого) приехал в Новгород с грамотами от великого князя к архиепископу Макарию[595]. К этому времени Шишкин уже занимал крупное место в среде государственной администрации. В связи с eix> посылкой на дьячество в Новгород и Псков было заведено особое дело, которое еще во второй половине XVI в. хранилось в царском архиве. Об этом сообщает Опись царского архива: «Ящик 124. А в нем отпуск в Новгород в Великой и во Псков Якова Шинкина (следует читать Шишкина. — А. К., В. К.) да Фуника Курцова, да Микифора Казакова»[596].

Приезд в Новгород Я. В. Шишкина, снабженного от Василия III специальными инструкциями и полномочиями, ставящими его в особое положение по отношению к другим новгородским властям, конечно, не был простой сменой администрации. В Москве назначению Шишкина придавали важное государственное значение в плане реформы местного управления. Дьяк был призван способствовать укреплению централизации в этом районе, твердой рукой насаждать московские порядки взамен новгородских.

Присылке в Новгород Шишкина предшествовала переписка новгородского архиепископа Макария с великим князем. Из дошедшего до нас послания Макария Василию III явствует, что в Новгороде и Пскове в это время обнаружились признаки религиозного брожения, захватившего часть рядового духовенства и посадских людей и направленного своим острием против наиболее крупных и богатых общежительных новгородских монастырей. Сведения о непорядках в Юрьевом, Хутынском, Вяжицком и Отенском монастырях достигли Москвы и стали известны великому князю, который сделал об этом какой‑то запрос. Макарий заверил Василия III в том, что непорядки в монастырях частично уже исправлены, а частично исправляются, просил его принять меры против «некоего бесчиния», совершающегося в Новгороде и Пскове[597]. Послание Макария было направлено Василию III в связи с проводившейся в 1527—1528 гг. в Новгороде монастырской реформой, заключавшейся в разделении мужских и женских монастырей и в переводе новгородских монастырей с особножитийного на общежитийный устав по образцу Юрьева, Хутынского, Вяжиц- кого, Отенского, а также большинства московских монастырей. Эта реформа вызвала недовольство у некоторых монахов и игуменов, стоявших за особножитийный устав и за новгородские традиции. С их стороны были сделаны какие‑то разоблачения относительно нарушений правил монашеской жизни в общежитийных монастырях, по–видимому, использованные простыми людьми и частью низшего духовенства в целях критики монастырей вообще. «Некое бесчиние» в Новгороде и Пскове в конце 20–х гг. XVI в. не ограничивалось, однако, лишь формами церковной жизни. Накануне приезда дьяка Шишкина здесь наблюдалось обострение обстановки, выражавшееся, по словам летописца, в частых «грабежах, татьбах, убийствах и всяких злых делах»[598].