Гусар на крыше - Жан Жионо

— Не волнуйтесь, — тихо сказал он молодой женщине, — и не позволяйте себе слишком задумываться, как делают все эти люди, конечно, в той степени, в какой они на это способны. Посмотрите, какой у них жалкий вид, они обречены. У вас больше ума и мужества, чем у них у всех вместе взятых, но у вас больше души, а поэтому для вас это гораздо опаснее.

— Я совершенно с вами согласна, — ответила молодая женщина, — но это всего лишь слова. Даже самые прекрасные слова не могут вам помешать дрожать от холода.

— Мы выберемся отсюда, даже если нам придется, словно мухам, ползти вниз по стенам. Это единственное, о чем я разрешаю вам думать, — сухо ответил Анджело.

— Извините, сударь (это был молодой человек в пиджаке в талию), каким образом можно здесь получить свой багаж?

— Как везде, сударь.

— Мы здесь со вчерашнего дня, и никто о нас даже не вспомнил.

— Так напомните им о себе сами.

Один из буржуа поинтересовался у Анджело, что это у него за оружие.

— Это мой зонт.

Анджело действительно сунул свою саблю под мышку, как зонт, и повел молодую женщину через всю залу к большому окну, через которое свободно проникал ветер и от которого все держались подальше.

— В сумках у нас, — сказал он, — чай, сахар, кукурузная мука, шоколад, ваши пистолеты, ваш и мой порох, ваши и мои пули. Наши плащи и ваш сундук спрятаны внизу под лестницей. Все решено, ночью мы уйдем. Перед вами грязные и умирающие от страха люди, которые хорохорятся только потому, что бунт для них — это нечто дурного тона. Для меня — нет.

И он добрых пять минут говорил о социальной революции и о свободе. Но говорил без пафоса, короткими фразами, в которых было много здравого смысла, а главное — они не имели ни малейшего отношения к холере. Выросшая за три дня скитаний по горам и долам щетина также добавляла убедительности его словам. Оконный проем был заполнен величественным горным пейзажем, который волнует даже больше, чем бесконечный морской простор. Время шло к полудню, ветер стих и потеплел.

Очень красивый мужчина, чем-то напоминавший барышника, подошел к Анджело, на ходу расчесывая маленьким гребешком бакенбарды.

— Я вижу, вы тут очень оживленно беседуете, — без обиняков сказал ему этот человек с очень симпатичными лукавыми морщинками у глаз. — Вы тут новички и, конечно, хотите знать, как здесь наилучшим образом устроиться. Это очень просто. Все вновь прибывшие предпочитают стряпать сами на костерках, которые они разводят вон в том углу. Если хотите щепок для растопки, которые я сам наколол из досок, то я готов вам их продать за шесть су. Если вы курите, я могу предложить вам табак. Могу вам также предложить пузырек водки, незаменимой, если мадам почувствует дурноту. Короче, просите, и, если у вас есть чем заплатить, я к вашим услугам. За три су я берусь также найти человека, который вместо вас пойдет за водой и вынесет эту дурно пахнущую бочку, когда придет ваша очередь. И три су за мадам, так как женщины не освобождаются от этих работ.

— Вы именно тот человек, — сказал Анджело, — который мне нужен. Если бы вы не подошли, я был бы в большом затруднении. У меня уже были кое-какие дела с вашим другом Дюпюи…

— Вы знаете Дюпюи? Эта старая каналья отбивает у меня хлеб, но я филантроп и…

— Ну, что касается деньжат, — сказал Анджело, понижая голос, — мы всегда договоримся. Протяните руку между мадам и мной, чтобы никто не видел, что я туда положу. Вот вам для начала двадцать су за дрова, за дежурства и за удовольствие с вами познакомиться.

— Вот видите, сударь, — ответил барышник, — благовоспитанные люди нигде в накладе не остаются. Я не хочу быть в долгу: теперь вы протяните руку и я насыплю вам немного табаку. Он не слишком хорош, не взыщите, я вынужден держать его в кармане брюк, потому что здесь все воруют, а тепло тела вредно для табака. Но когда вы побудете здесь некоторое время, то поймете, что, каков бы он ни был, пренебрегать им не стоит.

Этот тип рассказал им не только об особенностях карантинного житья, но и о том, что делается за его пределами. В Вомеле уже почти никого не осталось. Из двух тысяч его жителей шестьсот отправились на тот свет в условиях полного беспорядка, творившегося как в их собственных спальнях, так и на кладбище. В этой затерянной в горах деревне, до недавнего времени гордившейся своим чистым и здоровым воздухом, не сразу поверили в реальность эпидемии и долгое время считали, что люди умирают просто потому, что пришел их срок. Так было в начале эпидемии. Но вскоре здравый смысл взял верх. Однако еще до того, как были устроены карантины, оставшиеся в живых переселились в леса и устроили что-то вроде индейской деревни на склоне черной горы, которую было видно из окна башни. Они и сейчас еще жили там, уповая на зиму, которая в этих краях вымораживает все и, конечно же, выморозит этих заразных мушек, если, конечно, они действительно существуют. В городке, несмотря ни на что, осталось человек сто, которые торговали с карантином, ссорились из-за прибыли и ничуточки не скучали.

— Вы в этом убедитесь, — добавил барышник, — сегодня вечером, когда услышите, как они горланят.

В настоящий момент в самой башне умирало не слишком много людей, но позади был очень скверный период. Этот человек был здесь уже две недели.

— Я представитель фирмы, торгующей швейными машинками. Я делал все возможное, чтобы тайком вернуться в Баланс, но глупейшим образом попался, когда лег вздремнуть под деревом у дороги.

Его и еще шесть человек заперли в этом карантине, и все шестеро в течение трех дней отправились есть корни сирени.

— Меня назначили старостой, потому что я здесь дольше всех и еще не умер, да и кто-то же должен следить за порядком. У меня есть списки. Солдаты привели сюда сто двенадцать человек. Сейчас здесь тридцать четыре, включая прибывших вчера вечером и вас двоих. Так что пока в нашем полку прибывает, а такие люди, как вы, здесь очень кстати.

Он считал, что сегодня все идет очень хорошо.

Шестеро дежурных отправились вниз к решетке за хлебом и тремя котлами щей, которые им готовили и приносили монахини.

— Подождите, — остановил его Анджело, — я должен поделиться кое-какими важными соображениями с человеком, у которого есть голова на плечах. Посмотрите в окно. Видите, вон там на дороге, возвращается патруль? Обратите внимание: они ведут четырех лошадей без всадников. И если я не ошибаюсь, командует отрядом Дюпюи. Когда нас сегодня утром задержали, я заметил у лейтенанта первые признаки хорошего приступа сухой холеры. У меня создается впечатление, что кое-кто еще последовал его примеру. Подождем, пока их станет меньше. Приятного аппетита. Хотя мы и внесли свою долю, сегодня мы обойдемся чаем.

— Послушайте, — сказал барышник, — я не хочу вам докучать. Я знаю, что мужу и жене всегда есть о чем поговорить наедине. Дайте мне чашку чая и немного сахара, я уйду его пить в свой угол и оставлю вас в покое. Я тоже не буду есть похлебку. Только не вздумайте говорить здесь о сухой холере, а то вам придется взяться за саблю. Я тут уже наблюдал не слишком приятные сцены. Не верьте этим типам. Под их шапокляками кроется нечто, что я не могу назвать в присутствии дамы, но что, уверяю вас, очень дурно пахнет.

Представитель фирмы, торгующей швейными машинками, взял чашку с чаем и удалился в свой угол. Он получил также плитку шоколада, кусок сахара и горсть кукурузной муки. Анджело показал ему, как смешивать сахар с кукурузной мукой так, что из нее получается не слишком приятный на вкус, но очень питательный порошок, который следовало предпочесть более чем сомнительного качества похлебке. Похлебка, однако, имела большой успех. Понадобился даже дневальный, чтобы охранять котлы от налетов весьма благовоспитанных мужчин и женщин. Даже девушка в платье из органди (может быть, ее задержали во время одного из костюмированных балов, которые устраивались повсюду? Или после бала, когда, вновь охваченная страхом, она бродила в полях? А может быть, просто бежала куда глаза глядят и была схвачена солдатами?), даже она требовала поменьше бульона и побольше гущи. Ее довольно хорошенькое личико можно было бы назвать аристократическим, если бы не чуть-чуть плебейский нос картошкой. Она пыталась пробиться вперед, отталкивая солидных мужчин и уверенных в своих правах матерей семейства, плотным кольцом окружавших котлы. Так как руки у нее были не слишком сильными, то она пыталась, словно танцуя, протиснуться всем телом, не переставая требовать гущи очень пронзительным голосом. В конце концов какой-то мужчина, неожиданно выпрямившись, выбил у нее из рук миску.

В это время дня ветер обычно стихал. Снаружи все было залито золотисто-оранжевым светом последних теплых дней осени. Горы растворялись в солнечном свете: они исчезали в потоках сиренево-розового шелка, сверкающего и прозрачного, невесомого и неосязаемого, и лишь волнистая линия хребтов едва угадывалась в сиянии неба. Пожелтевшие равнины, на которых приютились городок и замок, были окутаны радужным покрывалом, трепещущим, словно раскаленный воздух в знойный день. Только сейчас трепетали крылья бабочек, порхающих низко над землей. Анджело нужно было напрячь все свое воображение, чтобы представить себе этот чудовищный рой. «Вокруг нет ни цветов, ни деревьев, дающих сладкий сок. Где же собирают они свой нектар?» — думал Анджело. У него подкатил комок к горлу, но он быстро сглотнул слюну. Пролетела стая ворон, а за ними несколько голубей, которые летели не так быстро, как вороны, но яростно хлопали крыльями, чтобы не отстать. Когда птицы пролетели над переливающимися всеми цветами радуги равнинами, вслед за ними поднялся вихрь бабочек, и в небе затрепетало пламя странного костра, языки его стали вытягиваться, чернеть, повисли облаком сажи, нацелились вверх, а потом вытянулись черной, блестящей, словно шелк или искусственный брильянт, лентой, летящей вслед за удаляющимися птицами. Вороны двигались по направлению к маленьким синим струйкам дыма, сочившимся из бесплотного тела горы.