80 лет одиночества - Игорь Кон

Социология личности

Разве жизнь отдельного человека не столь же ценна, как и жизнь целого поколения? Ведь каждый отдельный человек – целый мир, рождающийся и умирающий вместе с ним, под каждым могильным камнем – история целого мира.

Генрих Гейне

Моим центральным научным проектом много лет была теория личности. Этот интерес имел как личные, так и социальные истоки. Уже в ранней юности я понял, точнее – чувствовал, что создан из вещества, которое не растворяется ни в какой среде. Это избавляет от заботы о сохранении своей идентичности, но затрудняет психологическое слияние с другими, растворение в «Мы». Отсюда – теоретический интерес к проблеме «Я», личности или идентичности. В советское время, когда всюду (во всяком случае – на словах) царствовал сплошной коллективизм, это было, мягко говоря, немодно, но именно поэтому – социально значимо.

Как это часто бывает, интерес к проблеме начинается с ее отрицания. Мои первые публикации на эту тему начались самым постыдным образом – заказной статьей о всестороннем развитии личности при социализме в журнале «Коммунист» (1954. № 8), в которой не было ни единого живого слова, сплошной пропагандистский вздор. В то время мне даже не приходило в голову, что систему фраз можно как-то сопоставлять с действительностью. К обоюдному удовольствию обеих, они существовали как бы в разных измерениях.

Между прочим, при обсуждении статьи один из членов редколлегии, А. Д. Никонов, неожиданно сказал, что преимущества социализма показаны в ней неубедительно. «В статье говорится, что в СССР идет технический прогресс, а на Западе что, землю лопатами копают? И чем наш восьмичасовой рабочий день лучше французской сорокачасовой недели?» – спрашивал Никонов. Я открыл рот от удивления, казалось, что от моей статьи осталось мокрое место. Тем не менее ее приняли в номер, предложив автору «учесть критические замечания». Но когда я попытался что-то сделать, заведующий философским отделом М. Д. Каммари все мое «творчество» выкинул, сказав: «На редколлегии говорить легко, а на самом деле – чем подробнее об этих вещах пишешь, тем менее убедительно они выглядят. Оставьте все, как было». Когда журнал вышел в свет, оказалось, что из статьи убрали даже те робкие указания на трудности бытия, которые в ней были, например на нехватку мяса. Старшие коллеги-философы мне завидовали – шутка ли, орган ЦК КПСС! А знакомый студент Анатолий Вершик (ныне известный профессор-математик) наедине сказал: «Ну конечно, я понимаю, если жрать нечего, можно писать и так. Но вы-то зачем это делаете?»

Разумеется, говорить правду, только правду и всю правду преподаватель общественных наук, если он не хотел лишиться работы, не мог. Но некоторая свобода выбора в хрущевские и в брежневские времена, в отличие от сталинских, все-таки существовала. Если ты чего-то не хотел писать, можно было промолчать. И если сегодня мне стыдно перечитывать некоторые свои старые статьи и брошюры, я виню только самого себя. Однако даже в рамках заведомо несерьезной, казенной темы голова подспудно продолжала работать.

Моя самая известная книга «Социология личности» (1967) была написана на основе факультативного курса лекций, прочитанных в Ленинградском университете на изломе хрущевских реформ.

Первый раз я прочитал его в 1964 г. на физическом факультете, просто чтобы проверить, могут ли высокомерные физики, интеллектуальная элита университета, заинтересоваться гуманитарными сюжетами. Не было ни агитации, ни даже большого объявления, просто листок с перечнем тем. Аудитория на двести человек была полна, но без столпотворения. Когда после лекции ребята обступили меня, я попросил их предсказать, что будет дальше. Одни говорили, что народу станет больше, другие – что произойдет отсев. Действительность не предугадал никто. Количество слушателей на протяжении всего курса оставалось прежним – полная аудитория, но мест всем хватает. Зато изменился состав: любопытных первокурсников, готовых пробовать что угодно, сменили более основательные и требовательные студенты старших курсов и аспиранты. Контакт с аудиторией установился сказочный, каждая лекция была для меня как любовное свидание, я старался даже выглядеть красивым. В октябре 1964 г. сняли Хрущева, я понимал, что грядет бюрократическая реакция, но решил не менять принятого тона, а в 1966 г. рискнул повторить этот опыт в общеуниверситетском масштабе.

Эти лекции в огромной аудитории – одно из самых сильных впечатлений моей жизни. Вместо положенных пятисот человек туда набивалось свыше тысячи, так что комендант здания официально предупреждал партком ЛГУ, что не отвечает за прочность ветхого амфитеатра, где места занимали за два часа до начала лекций, а слушатели, среди которых были и известные профессора, которым место заранее занимали их студенты, стояли в духоте, плотно прижавшись друг к другу и при этом соблюдая абсолютную тишину, так как зал не был радиофицирован.

Конечно, это не было только моей личной заслугой. Студенческая молодежь середины 1960-х страстно жаждала информации о себе и о своем обществе. Для нее все было внове. Как писал об этом времени писатель Николай Крыщук, «мы тогда стремились к универсальным ответам, потому как и вопросы наши были универсальны… Многие вопросы, прочно вошедшие сегодня в общественный и научный обиход, тогда поднимались впервые. Вот почему слова “социология” и “личность” имели в конце 60-х годов особое обаяние», а «Социология личности» «была для многих из нас настольной»[39].

Между прочим, название книги родилось случайно. Когда я в очередной раз рекомендовал Политиздату способного молодого автора, заведующий философской редакцией А. А. Судариков (кстати сказать, прекрасный логик, ученик Асмуса), ответил: «Что вы все время рекомендуете других? Напишите нам что-то свое». Я предложил тему «Личность в обществе» – так назывался мой курс у физиков, но это название резонно отклонили, потому что оно практически не отличалось от многочисленных брошюр «Личность и общество». Тогда я придумал «Социологию личности». Насколько я знаю, такое словосочетание тогда нигде не встречалось, по серьезному теоретическому счету оно даже сомнительно.

Сегодняшний читатель, если ему попадется в руки «Социология личности» (из большинства библиотек она сразу же была украдена) не сможет понять, почему эта небольшая и, в общем-то, поверхностная книжка имела такой читательский успех и повлияла на профессиональный выбор и даже личную судьбу некоторых людей. Секрет в том, что личность, которая в сталинские времена трактовалась в казенно-охранительном духе как винтик государственной машины или член коллектива, была представлена в этой книге как положительное, творческое начало. Впервые в советской литературе после 1920-х годов была прямо и жестко поставлена проблема конформизма (психологи боялись ее трогать, растворяя в проблеме коллективистского самоопределения) и личной социальной ответственности. Индивидуальное самосознание, которое многие, даже хорошие, психологи считали сомнительным и опасным «ячеством» и «копанием в себе», оказалось необходимым элементом самореализации. В книге была позитивно изложена ролевая теория личности, фрейдовское учение о защитных механизмах и многие другие «западные» идеи, считавшиеся запретными и буржуазными или просто малоизвестные. Это было интересно и понятно всем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});