Тайна воцарения Романовых - Валерий Шамбаров

Основу женского костюма составляла рубаха. Нижнюю сорочку шили из тонкого льняного полотна. Но других предметов интимного белья тогдашние дамы не знали — и не только в России. Лифчик был известен лишь в странах мусульманского Востока, а моду на дамские панталоны впервые ввела в XVI в. Екатерина Медичи. Будучи довольно невзрачной, она имела красивые ноги, и чтобы их демонстрировать, внедрила посадку на лошади “амазонкой”. А чтобы при этом не открылось больше, чем нужно, добавила укороченные мужские штаны. Но ни ортодоксальные католические страны, ни протестанты у себя это французское новшество еще не допускали, считая чересчур легкомысленным.

У русского простонародья нижняя рубаха, дополнившись пояском, служила и домашним нарядом. А для выхода на улицу или в поле к ней добавлялась юбка-понева либо сарафан. Он в ту эпоху делался на бретелях и застегивался спереди, поддерживая, но не закрывая грудь. Для парадных случаев, а у состоятельных женщин на каждый день, поверх нижней сорочки надевалась “красная” — красивая, из шелка и других дорогих тканей. С вышивкой и опять с длинными рукавами, собиравшимися на руках в складки, которые удерживались браслетами. Как у женщин, так и у мужчин праздничным дополнением к рубашке служило ожерелье или оплечье. Но ожерельем тогда называли не бусы, а накладной воротник, расшитый жемчугом и узорами.

Женским платьем “на выход” был летник из яркой материи с длинным подолом. Он надевался через голову, а рукава сшивались только до локтя, свисая ниже свободными полотнищами. Поверх сарафана или летника для тепла и красоты носили душегрею — короткую безрукавку, или телогрею — более длинную. Внакидку набрасывали опашни из цветного сукна или парчи. В холодное время года наряжались в шубки. Женская шубка, в отличие от мужской, тоже шилась по типу рубахи и надевалась через голову. Все детали выходного туалета украшались шитьем, позументом, меховой оторочкой, золотыми и серебряными пуговицами.

Домашняя обувь, туфельки без задников, была очень похожа на нынешнюю. А на выход обувались в сапожки или башмаки-чоботы. Иногда их голенища изготовлялись из дорогих расшитых тканей. Причем русские модницы любили ходить на чрезвычайно высоких каблуках, в “четверть локтя”, так что “передняя часть башмака с пальцами ног едва доходит до земли” (Олеарий). Для нынешних девушек это обычно, но в XVII в. иностранцы удивлялись и считали столь высокие каблуки очень неудобными, в Европе таких еще не носили. Поражало зарубежных гостей и увлечение наших дам косметикой — белилами, румянами, подкрашиванием ресниц и бровей. Чем они, кажется, и впрямь злоупотребляли. Ведь по русским понятиям красавице полагалось быть белолицей, румяной и чернобровой. Хотя на вкус и цвет товарищей нет, самим-то русским это нравилось, как и некоторым иностранцам. Кстати, тогдашние европейцы объявляли “варварством” и обычай татарок красить ногти.

Особым вниманием у женщин пользовался головной убор. Незамужние девицы часто оставляли волосы открытыми, прихватывая их обручем, кокошником или простой перевязкой. Прически себе делали очень сложные. Например, сзади длинная коса, а по плечам распущенные завитые волосы. Да еще и косу порой украшали “жемчугом и золотом… а на конец свисающей косы навешивают они кисть из шелковых нитей или переплетеную жемчугом, золотом, серебром, что очень красиво” (Айрман). Замужним дамам ходить “простоволосыми” уже не полагалось. Они убирали прическу под сетку-волосник, а выходя из дому, надевали убрус — платок, закрывающий голову, часть шеи и плеч. Или сплошной твердый убор, кику. Как девицы, так и замужние (поверх убруса) часто носили красивые шапочки из парчи, атласа или бархата с меховой опушкой. А взрослые девушки щеголяли в высоких лисьих шапках-“столбунцах”. Конечно, не обходилось и без серег, бус, колечек, браслетов. “Они по своему обычаю сверх меры украшают себя жемчугом и драгоценностями, которые у них постоянно свисают с ушей на золотых кольцах, также и на пальцах носят драгоценные перстни” (Айрман).

В общем русские костюмы выглядели очень ярко, живописно и разнообразно. А “хорошие манеры” своего времени усваивались с детства. Девушка вырабатывала прямую и стройную осанку, плавную походку, неторопливую речь. “Московская женщина умеет особенным образом представить себя серьезным и приятным поведением… Они являются с очень серьезными лицами, но не недовольными или кислыми, а соединенными с приветливостью; и никогда не увидишь такую даму хохочущей, а еще менее с теми жеманными и смехотворными ужимками, какими женщины наших стран стараются проявить свою светскую приятность. Они не изменяют своего выражения лица то ли дерганьем головы, то ли закусывая губы или закатывая глаза, как это делают немецкие женщины… не носятся, точно блуждающие огоньки, но постоянно сохраняют степенность, и если хотят кого приветствовать или поблагодарить, то при этом выпрямляются изящным образом и медленно прикладывают правую руку на левую грудь к сердцу и сейчас же серьезно и медленно опускают ее… В итоге они производят впечатление благородных личностей” (Айрман). Впрочем, судя по другим источникам, подурачиться и повеселиться русские девицы тоже любили. Но конечно же, не при гостях-иностранцах.

Еще одной характерной чертой русских была их крайняя чистоплотность. В баню ходили через 2 — 3 дня. Это отметили практически все иноземцы — в качестве экзотики. Ведь, как уже указывалось, жители большинства западных стран в ту эпоху почти не мылись. Существовали даже “научные” теории, будто купание вредит здоровью и вызывает ряд опасных заболеваний. А Флетчер сетует — как же, мол, русские женщины не дорожат красотой, поскольку регулярное мытье “портит цвет лица”! На берегу реки в каждом городе всегда стояла шеренга “государевых” бань. Хотя зимой ими пользовались в основном приезжие и беднота — уважающие себя хозяева имели собственные бани. Но в жаркое сухое время их топить запрещали во избежание пожаров, и владельцам тоже приходилось ходить в общественные. Стоило это очень дешево — допустим, в Великом Устюге годовой сбор от бань составлял около 40 руб. (1 % от сбора с кабаков).

Оценки этого русского обычая диаметрально разнятся в зависимости от национальности авторов. Так, в Скандинавии и Прибалтике париться тоже умели и любили. И швед Айрман, приглашенный в “мыльню” вельможи, с восторгом описывает регулируемые окошки для выпуска пара, поливание на каменку воды, настоенной на целебных травах. И то, что “на лавки для потения подкладывают длинные мягкие травы в мешке из тонкого полотна”, а пол, устилают мелко нарезанной и раздавленной хвоей, отчего в бане делался особый дух. Понравился ему и обычай обдаваться после парной холодной водой или валяться в снегу. “В общем ни в одной почти стране не найдешь, чтобы так умели мыться, как в этой Москве”.

Но большинство чужеземцев, судя по их описаниям, ходили по баням только чтобы поглазеть на голых баб. Потому что заведения для обоих полов были едиными. Правда, мылись и раздевались по отдельности — и предбанник, и парная разгораживались надвое бревнами. Но сени между ними были общими, ходили через них мужчины и женщины, и “только некоторые держали спереди березовый веник до тех пор, пока не усаживались на место”. И на улицу дверь была общая. А через нее парящиеся бегали за водой, летом прыгали в реку, а зимой в прорубь или валялись в снегу. “Когда они совершенно покраснеют и ослабнут от жары, до того, что не могут больше вынести в бане, то и женщины, и мужчины голые выбегают, окачиваются холодной водой или валяются в снегу и трут им, точно мылом, свою кожу, а потом они бегут в горячую баню” (Олеарий).

А завершались такие описания выводами о крайней безнравственности русских. Например, сотрудники голландского посольства, специально катавшиеся по льду, абы полюбоваться на людей, бегавших из бань к прорубям, возмущались: “Они вели себя крайне бесстыдно при нашем проезде” (Койэтт). Хотя спрашивается — кто же на самом деле вел себя бесстыдно, тот, кто пришел помыться или лезет подглядывать? Просто русские ханжескими комплексами не страдали и жили по принципу “что естественно, то не безобразно”. Уж наверное, каким-то добрым молодцам и красным девицам нравилась возможность “не нарочно” сверкнуть своим телом, но ничем неприличным это не считалось. Как не считалось неприличным и проживание большой семьи в общей избе — что ж там, супруги всю зиму воздержанием себя изводили? Ничего зазорного не было и в том, когда молодайка при своих домашних или односельчанах выпростает грудь покормить младенца. А вот если замужняя баба, перед тем бегавшая по бане в полном естестве, пойдет домой, не спрятав волосы под головной убор, это было действительно неприлично — она не обозначила своего семейного положения, подает повод для соблазна.