Дневники голодной акулы - Стивен Холл

Я снова и снова перелистывал страницы, но следующие три отрывка были столь же непонятны, так что я вернулся к фотографии Рэндл. Какого черта она здесь делает? Что это означает? Ее лицо улыбалось мне миллионом крошечных точек растровой печати. Я захлопнул книгу. Что это значит? Я скажу тебе, что это значит, Эрик. То же, что и всегда. Это — еще одна забытая история, еще один пересохший ручей. Оборванная нить памяти.

Но потом я кое-что заметил. Мое внимание привлекло нечто на обложке книги, нечто столь незначительное, что его присутствия почти не ощущалось. Я слегка наклонил книгу в одну сторону, затем в другую, перемещая отблеск лампочки по глянцевой поверхности. Скопление выпуклых отметин, крохотных бугорков, словно бы на задней обложке было что-то выдавлено шрифтом Брайля.[46] Я знал, что означают подобные отметины. Сняв суперобложку, я действительно обнаружил на внутренней ее поверхности строчки аккуратного рукописного текста:

Мы помним не только о прошлом, но и о будущем. Пятьдесят процентов памяти посвящены не тому, что уже произошло, но тому, чему предстоит произойти. Свидания, встречи, изменчивые планы, надежды и мечты, составляющие жизнь любого человека, — мы помним о том, что сделали, и о том, что хотим сделать. Миг «настоящего» является до определенной степени «острым лезвием», на котором мы балансируем. Прошлое и будущее представляют собой области твоего разума, а разум может меняться.

Эрик Сандерсон

Я не отрывал взгляда от этих слов. Должно быть, он написал их, прежде чем отправиться на поиски людовициана, так что это превращало их… Во что? В формулировку его задачи? Чем бы слова эти ни были, он, казалось, не хотел, чтобы кто-то обнаружил их после его ухода. Зачем было писать их на супере этой книги? Разве только… Разве только он знал, что я узнаю имя доктора Рэндл и… Не он ли отправил меня к ней? Заставил меня провести с ней целый год, выслушивая ее теории, лишь затем, чтобы когда я наконец добрался сюда, то снял бы с полки именно эту книгу и нашел бы это послание? Но если это так, то зачем? Что это могло означать? Мне вспомнилось что-то из писем Эрика Сандерсона, того периода, когда концептуальная акула уже съела большую его часть: «Я, кажется, верю, что могу изменить то, что случилось, все переделать, предотвратить, каким-то образом спасти ее жизнь даже теперь, когда ее уже нет в живых».

Я вернулся к тексту на суперобложке. — Господи, Эрик? — прошептал я. — Что же ты хочешь мне сказать?

* * *

— Что же ты хочешь мне сказать?

Я перевернул вверх дном всю комнату. Наполнил воздух пылью, выкидывая на кровать футболки, трусы и носки из шкафа, сбрасывая туда же книги с полки.

— Что я должен понять? Давай, я уже готов к отгадкам! — Я распахнул шкаф и побросал в кучу на пол джинсы, теплые куртки, вытряхнул ботинки из коробок. — Черт тебя подери, ты мог бы просто обо всем мне рассказать. Я заслуживаю того, чтобы знать, почему это со мной случилось, разве нет? Почему ты превратил меня в эту чертову пустышку, в эту машину, к которой люди не могут испытывать элементарных человеческих чувств и просто…

Используют.

«Вот как Скаут. Она использовала тебя, Эрик».

— Ч-черт! Черт, черт, черт! — Я выбросил из шкафа последнюю одежду, выворачивая вешалки, вытряхнул из коробок пары башмаков и пакеты с тренировочными костюмами, свернутыми джемперами и старыми рубашками, добавив все это к куче на полу, которую стал пинать, крича: — Ты идиот, Сандерсон! Ты — слабоумный эгоист!

Какой-то целлофановый пакет зацепился за мою ногу, я его стряхнул и изо всех сил запустил им в стену. После удара он лопнул, рассыпав носки. Бум! Бах, шлеп, шлеп, шлеп!

Я осел на колени. «Идиот!»

Мои воспаленные глаза были устремлены в одну точку, ничего не видя.

Тикали и уходили в никуда минуты, и я обнял себя за плечи, согревая ладони.

Мои воспаленные глаза были устремлены в одну точку.

В одном из пластиковых пакетов на верху этой груды одежды находилась коробка, вероятно из-под обуви. Я пробил в ней вмятину, и крышка загнулась кверху. Внутри коробки было нечто похожее на аккуратно уложенное белое полотнище.

Я моргнул.

Вытер глаза.

Моя рука протянулась вперед.

Я взял смятую коробку и медленно, рассеянно вынул ее из разорванного пакета. Три прямоугольных предмета внутри ее были тщательно, очень тщательно обернуты мягкой белой тканью. Несколько секунд я пристально смотрел на них, затем поднял коробку и поставил ее на письменный стол.

Вытащив из своего рюкзака бутылку с водой, я сделал несколько глотков, затем набрал воды в ладонь и плеснул себе в глаза и лицо, вытершись краем своей футболки.

Провел мокрой пятерней по голове.

«Ладно.

Давай-ка посмотрим».

Я вынул из коробки первый предмет. Он был тонким, почти настолько же тонким и легким, как конверт, чем он и оказался. Развернув белую ткань, я обнаружил пакет для фотографий: один из тех ярких глянцевых пакетов из плотной бумаги, в которых в фотоателье выдают клиентам отпечатки и негативы. Первое фото изображало девушку, впрыгивающую на спину парню, — оба они смеялись. Ниже печатными буквами значилось «Кодак», а правее — «36 кадров». Я поднял клапан и заглянул внутрь, а потом, просто чтобы увериться, перевернул пакет и потряс. Ничего. Ни фотографий, ни негативов. Пакет был совершенно пуст. Я вертел его и так и сяк, проверяя, не ускользнуло ли от меня что-то важное, как это едва не произошло с книгой Рэндл, но нет, это был всего лишь пустой пакет для фотографий. Пустой пакет для фотографий, обернутый и хранимый как реликвия.

Почему?

Возможно, ответ все еще находился в коробке.

Во втором предмете, толстом, тяжелом и твердом, я сразу распознал книгу. Однако же к тому, какого рода окажется эта книга, я готов не был.

Доктор Виктор Хелстром, «Энциклопедия редких рыб». На вид этой книге было лет шестьдесят, а может, и больше. Книга в твердом переплете, с надорванной и выцветшей оранжевой суперобложкой, с рисунком тушью, изображающим уродливую глубоководную рыбу.

Молниеносно явилось воспоминание о книге мистера Никто и о скользком, извивающемся люксофаге-светоглоте, прятавшемся внутри. Панически дернувшись, я едва не спихнул «Редких рыб» со стола.

Но это была комната Эрика Сандерсона Первого, и книга тоже принадлежала Эрику Сандерсону. Я смотрел на книгу, и лед в моей голове понемногу оттаивал.

«Давай, Эрик. Возьми ее!»

Я притянул книгу обратно к себе и осторожно ее раскрыл. Страницы были пожелтевшими, грязными на краях и пропахшими табачным дымом. Я перелистал длинное вступление и добрался до страницы с содержанием. Автор, этот самый Виктор Хелстром, разделил своих «Редких рыб» на разделы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});