Сага о Вортинге - Орсон Скотт Кард

ее как небесную милость".

— Теперь нам долго не продержаться, — сказал Вике. — Если только дождь не пойдет.

— Знаю, — кивнул Стипок.

Хум разломил хлеб, который сразу рассыпался на желтые крошки, став похожим на песок. Он мрачно улыбнулся и передал блюдо дальше.

— Черпайте хлеб пригоршнями. Также можете проглотить семечко-другое железного дерева — в наших животах столько земли и песка, что оно непременно прорастет.

Дильна кинула горсть крошек в рот:

— Очень вкусно, Хум. Кто в нашей семье повар — так это ты.

— И это плохо. — Хум, набрав полный рот воды, покатал ее, как будто смакуя. Когда же он наконец проглотил ее, то на его лице отразилось сожаление, что ее больше не стало. — Стипок, мне тоже придется уйти. Дети… мы должны что-то предпринять, прежде чем закончится вода, или будет слишком поздно, у них не будет сил идти куда-либо. Солнце и ветер уже иссушили их, они ходят так, будто постоянно думают о смерти. Мы не можем оставаться.

Дильна бросила на него сердитый взгляд:

— Хум, мы пришли сюда с определенной целью и…

— Прости, — перебил ее Хум. — Когда появились мечты об этих самодвижущихся машинах и инструментах, которые будут резать бронзу, как масло, мне казалось, что это именно то, чего мне больше всего не достает в жизни. Когда Язон отослал нас из Небесного Града, чтобы добывать руду, я был только счастлив. Но сейчас настала пора выбирать между будущим мира и будущим моих детей. И я выбираю детей. Мне не будет жизни без Кэммара, Бессы и Даллата. Они сейчас спят, и для меня важнее всего на свете, чтобы завтра утром они проснулись, завтра, послезавтра, послепослезавтра. У тебя, у Викса нет семьи, вы можете решать только за себя. А Дильна — у нее есть мужество, которого нет во мне. Но я отец, и сейчас я думаю только об этом, тем более что в котловане воды осталось всего четыре дюйма.

Стипок подумал о доме Эйвена, гигантским факелом пылающем на вершине холма Нойока, вспомнил, как Хум кричал и кричал до самого утра — его крики разносились от Небесного Града до залива Линкири. Все считали, что его мучает боль от ожогов, он и вправду серьезно обгорел. Но звал он своего отца, именно ненавистного Эйвена молил он о прощении в ту ночь. Поэтому теперь быть отцом значит для него куда больше, чем для Дильны — быть матерью.

— Я знаю, что ты сейчас думаешь, — сказала Дильна. — Думаешь, я не люблю своих детей.

— Ничего подобного, — возразил Стипок.

— Но я люблю их, очень люблю. Я просто не хочу, чтобы они выросли бесполезными, ленивыми, глупыми существами. Я — то, чем я занимаюсь. Я мастер. Что, если они поселятся в таком месте, где мои инструменты станут никому не нужны? Что, если им уже не нужна будет одежда, дома — кем они тогда станут? Я не пойду на юг. Стипок прав.

Вике кивнул:

— Я тоже буду ждать дождей, ждать до последнего. А затем уйду. Но не на юг. Насколько я вижу, пришла пора возвращаться домой.

На его слова они ответили долгим молчанием. Стипок следил за руками, бережно подносящими крошки ко рту, за осторожными глотками из кувшина — он знал, сейчас они вспоминают Небесный Град и лодки на воде.

— Мы могли бы сделать из железного дерева лодку, — предложила Дильна, — и выйти в море. Пускай вода сама донесет нас до дома.

Стипок покачал головой:

— Ниже по течению расположена целая череда водопадов, некоторые аж по пятьсот метров высотой. Даже если мы доберемся до моря, то морскую воду пить не сможем. В ней соль.

— Ну, я не возражаю против чуточки соли.

— В ней столько соли, что с каждым глотком вас будет одолевать все большая жажда. И в конце концов вы умрете.

Хум даже передернулся:

— Это означает, что возвращаться придется пешком.

— Путь неблизкий, — согласился Стипок.

— Давайте лучше надеяться на дождь, — сделал вывод Хум.

Но дождя все не было и не было. Ветра дули с востока, а не с северо-востока; море по-прежнему не хотело отдавать свою воду, а песок стал еще въедливее, чем прежде. Пыль просачивалась в каждую щелку. Когда утром люди просыпались, то обнаруживали на своих телах и постелях слой пыли в несколько миллиметров. Дети задыхались в ней и плакали. После двух дней такой непогоды один из младших близняшек Серрета и Ребо умер.

Они похоронили его в песке, когда ветер ненадолго стих.

На следующее утро мертвое тело лежало у всех на виду, кожу с него содрало несомыми ветром песчинками. Ветер, следуя одной из столь страшных прихотей природы, подкатил тельце ребенка прямо к двери дома его семьи. Серрету пришлось толкать дверь плечом, чтобы отворить ее поутру; его вопль, когда он увидел, что же ему мешало, заставил всех повыскакивать из домов. Забрав тельце у безутешного отца, его попытались сжечь, но ветер то и дело задувал огонь. В конце концов пришлось отнести его в пустыню, в подветренную от деревни сторону, и оставить ветру на забаву.

Тем же вечером точно так же поступили еще с двумя детьми, потом снесли туда же тело Виаен — а еще четыре месяца назад она так радовалась, что ее малыш наконец научился ходить.

Утром Биллин принялся обходить дома, лицо его было закутано тряпкой, чтобы защититься от ветра. Каждый раз он говорил:

— Сегодня я ухожу. Я знаю дорогу. Через три часа я войду в рощу железных деревьев. К закату буду у ручья. Там я буду ждать вас три дня, и тех, кто решит пойти со мной, я проведу через проход. В следующем году мы вернемся, чтобы добывать железо. Но сейчас нам лучше уйти, пока наши дети еще живы.

Час спустя все собрались за домом Биллина и Трии. В руках люди сжимали драгоценные кувшины с водой, укутанные в шкуры, несли или вели детей. Стипок не стал спорить, не стал уговаривать их остаться. И не слушал, когда ему шептали:

— Пойдем с нами. Мы не хотим следовать за Биллином, мы хотим следовать за тобой. Благодаря тебе мы держимся вместе, пойдем с нами.

Но он знал, что в землях, где жизнь легка, нет повода держаться друг друга — сплотить людей там можно либо волшебством, либо религией, тогда как он не обладал ни цинизмом, необходимым для первого, ни верой, достаточной для второго.

— Идите, — сказал он. — Желаю вам удачи.

Ближе к полудню они потянулись в пустыню. Под ноги задувал ветер, стирая следы