Детство и юность Катрин Шаррон - Жорж-Эммануэль Клансье

Прежде всего она посвятила во всю историю свою «коллегу», госпожу Пурпайль, а та доложила дело барыне. Знали бы вы только, какой разразился скандал! Матильда и ее приспешница, мадемуазель Рашель, бросились на колени перед барыней, испрашивая прощение, но молодая барышня была неумолима.

Короче говоря, господа решили прогнать обеих склочниц и…

Тут Фелиси снова сделала паузу, выпятила грудь вперед и обвела присутствующих торжествующим взглядом.

— И, — продолжала она с пафосом, — они готовы принять обратно Кати, но уже на должность компаньонки молодой барышни!

— Компаньонки! — ахнула Катрин.

Теперь все взгляды были устремлены на девочку, которая то краснела, то бледнела.

— Компаньонки, — повторил отец, — неплохая работа…

— Еще бы, — самодовольно фыркнула Фелиси.

Дядюшка Батист и Франсуа молчали. Старик сосредоточенно курил свою папиросу. Франсуа вынул из кармана кусок дерева и стал обстругивать его перочинным ножиком.

— Ей придется жить в доме у хозяев? — спросил отец.

— Разумеется. Уж не хотите ли вы, чтоб компаньонка такой знатной барышни, как мадемуазель Эмильенна, жила в вашей хибаре?

Дядюшка Батист швырнул окурок на землю и громко сплюнул. Катрин со страхом покосилась на него.

— Вы слышали, Шаррон? — спросил старый рабочий. Отец поднял голову, но, вместо того, чтобы повернуться к старику, уставился на Катрин. Он смотрел на нее с явным любопытством, видимо, пытаясь представить себе, как будет выглядеть дочь в ее новой должности.

— Вы слышали, Шаррон? — повторил насмешливо дядюшка Батист. — Ваша дочь не сможет больше жить с вами; ваш дом не годится для компаньонки знатной барышни. Разумеется, ей прикажут не слишком часто навещать вас: компаньонка должна сторониться простых людей, даже если эти люди — ее кровные родственники, особенно если они бедны, плохо одеты и живут в лачуге…

— Но помилуйте!.. — воскликнула, задыхаясь, Фелиси.

Она была так раздражена, что не находила слов. Лицо ее скривилось, она хлопнула себя пухлыми ладонями по коленям и выпалила:

— Мосье Батист, надеюсь, вы не собираетесь помешать моей крестнице выйти в люди?

Старый рабочий хотел было ответить, но Жан Шаррон опередил его:

— Если Кати поступит на эту новую должность, я знаю, что ее отношение к нам не изменится, она не забудет нас, будет наведываться к нам по воскресеньям. Горничная Матильда и дама-компаньонка — вот что меня беспокоит.

Если господа прогонят их, они постараются отомстить Кати, чем-нибудь повредить ей…

— Не беспокойтесь. Я говорю вам: негодницы уберутся восвояси и не посмеют даже пикнуть.

Дядюшка Батист поднялся с лавки и застегнул свою куртку на все пуговицы. Катрин хотелось подбежать к нему, умоляя ничего не говорить. Но она сидела, словно пригвожденная, дрожа всем телом.

— Значит, так, Кати? — спросил старик. — Тебя устраивает оставаться всю жизнь прислугой?

— Быть прислугой ничем не хуже, чем быть рабочим! — отчеканила Фелиси.

— Это как сказать.

— «Как сказать, как сказать»! Думаете, мои соусы стоят меньше, чем те фарфоровые штучки, которые вы делаете на своей фабрике?

— Конечно, стоят! Если бы ваших соусов не было, мои тарелки и блюда нечем было бы заполнить, но, если бы этих блюд и тарелок не было, ваши соусы некуда было бы наливать!

Фелиси расхохоталась своим кудахтающим смехом. Дядюшка Батист улыбнулся и дружески хлопнул крестную по плечу.

«Спасена! Я спасена!» — подумала Катрин. Но радость ее была недолгой.

Крестная еще продолжала смеяться, а лицо у дядюшки Батиста уже снова стало серьезным. Он подождал, пока Фелиси успокоится, и медленно спросил:

— Ну, Кати, что же ты думаешь делать?

— Что за вопрос? — удивилась крестная. — О чем ей еще думать, раз она получила приглашение вернуться на самое первое, самое лучшее место?

— Помолчите-ка, Фелиси!

Старый рабочий сказал это грубо и резко, почти крикнул. Он, по-видимому, тут же пожалел о своей грубости, потому что добавил уже обычным своим галантным тоном:

— Вы же понимаете, что Кати сама должна выбрать…

— Да что тут выбирать-то? — снова изумилась Фелиси.

— Дядюшка Батист добился разрешения господина де ла Рейни, чтобы Кати приняли на фабрику работницей, — объяснил отец.

— Ах, вот в чем дело! Вот в чем дело!

Кивнув головой, Фелиси посмотрела по очереди на Жана Шаррона, на Катрин, на дядюшку Батиста и на Франсуа, потом снова кивнула.

— Ну, как, Кати? — повторил старый рабочий.

Катрин открыла было рот, чтобы ответить, но в горле у нее стоял комок, и она не могла вымолвить ни слова. Да и что говорить? Разве молчание ее не означало: «Не отнимайте у меня мою мечту, когда она наконец становится явью!»

— Понятно, — сказал дядюшка Батист.

Он вдруг показался Катрин очень старым и усталым. Ссутулившись и засунув руки в карманы куртки, он помолчал немного, потом поднял голову и сказал свистящим шепотом:

— Ну, теперь все кончено! Я больше никого не смогу рекомендовать господину де ла Рейни. Да, не смогу больше!

Катрин бросила испуганный взгляд на Франсуа. Дядюшка Батист явно намекал, что ему уже не удастся замолвить словечко за своего любимца, как он обещал раньше. Катрин думала, что брат возмутится, выйдет из себя: сколько лет он ждал, когда наконец выздоровеет и с помощью дядюшки Батиста поступит учеником-формовщиком на фарфоровую фабрику. И вот теперь из-за того, что его сестра выбрала себе ту дорогу, о которой она тоже много лет втайне мечтала, брат ее лишается всякой надежды, лишается будущего. Дядюшка Батист ясно дал понять… Франсуа сейчас закричит — Катрин была уверена в этом; ей казалось, что она уже слышит его полный гнева и мольбы крик, и он раздирал ей сердце.

Но где найти силы, чтобы отказаться от собственного счастья? Счастья, которое неизбежно обернется несчастьем для ее родного брата?

Подавленная этими мучительными мыслями, Катрин продолжала молчать. Но сильнее стыда, сильнее печали, сильнее горечи пробивалась из самых глубин ее души неудержимая радость перед ослепительным будущим, близким, словно спелый плод, к которому стоит только протянуть руку…

Нет, Франсуа не крикнул. Он лишь обернулся и, указывая рукой в глубину кухни, где спали Клотильда и Туанон, глухо сказал:

— Когда Кати переедет жить к Дезаррижам, девчонок придется-таки отдать в приют.

Франсуа не крикнул. Это ей, Катрин, пришлось стиснуть до боли кулаки, чтобы удержаться от рыданий. Неужели люди только и делают, что мешают друг другу жить? И Эмильенна, и Франсуа, и дядюшка Батист, и Фелиси, и даже сестренки! Перед глазами Катрин возникла унылая черная вереница сироток, выходящих парами из дверей храма святого Лу под охраной двух монахинь в черных рясах и высоких белых чепцах…

— Я пойду работать на фабрику, дядюшка Батист.

Еле заметная улыбка скользнула по лицу Франсуа, белевшему в полумраке.

Фелиси же, услышав слова крестницы, едва не задохнулась от ярости. Несмотря на все усилия дядюшки Батиста, тщетно пытавшегося успокоить и задобрить ее, разгневанная толстуха не захотела ничего слушать и, вскочив со скамейки, удалилась мелкими шажками.

— Фелиси! Послушайте, Фелиси! — растерянно умолял ее Жан Шаррон.

Уже отойдя от дома, почти неразличимая в сгустившихся сумерках, крестная сердито крикнула:

— Пусть мадемуазель Катрин или ее папенька соблаговолят, по крайней мере, известить Дезаррижей о своем решении. И пусть черти утащат меня в ад, если я впредь хоть что-нибудь для вас сделаю!

— Это верно! — говорил, вздыхая, Жан Шаррон. — Крестная сказала это в сердцах, но она, разумеется, права: надо предупредить твоих хозяев, Кати.

Завтра вечером, после работы, я зайду к ним и все объясню.

Еще одну ночь Катрин провела без сна. На рассвете, услышав, что отец встал и одевается, она проворно соскочила с кровати.

— Спи спокойно, дочка, я сам приготовлю себе похлебку.

— Я хотела сказать вам, папа: не ходите к Дезаррижам. Я сама зайду к ним.

Отец, еще полусонный, почесал голову и принялся отрезать от каравая толстые ломти серого хлеба. Складывая нож, он ответил:

— Как хочешь, Кати. Я думал, тебе это будет неприятно, но раз ты сама так решила, ну что ж… Ты объяснишь им, в чем дело, скажешь барыне, что очень хотела бы, да не можешь, потому что без тебя некому будет присмотреть за Клотильдой и Туанон. Думаю, она поймет тебя.

Госпожа Дезарриж и в самом деле хорошо поняла Катрин, во всяком случае сделала вид, что понимает, когда девочка слабым голосом попыталась объяснить ей свой отказ. По правде говоря, идея уволить даму-компаньонку и заменить ее Катрин совсем не улыбалась знатной даме. Вся эта сумасбродная затея принадлежала, разумеется, не ей, а Эмильенне, не дававшей матери покоя до тех пор, пока та не согласилась, сделав вид, что в восторге от подобной замены. Что касается самой Эмильенны, то она не поняла ничего, вернее, даже не захотела понять того, что творилось в душе Катрин, и усмотрела в ее отказе лишь наглость и неблагодарность. Она молча проводила девочку до лестничной площадки. Прежде чем начать спускаться, Катрин остановилась и обернулась к барышне. Ей хотелось найти какие-то особенно задушевные слова, чтобы грустная минута прощания, несмотря на всю ее горечь, еще ярче осветила их дружбу, чтобы воспоминание об этой минуте осталось в ее памяти таким же светлым, как воспоминание о промелькнувшем счастье. Но как найти нужные слова, как произнести их? Слезы пришли раньше слов; они уже поднимались из самой глубины, подступали к горлу, навертывались на глаза. Опустив голову, Катрин стала медленно спускаться по натертым ступенькам. Внизу она остановилась и снова обернулась. И тогда Эмильенна, перегнувшись через перила так, что длинные локоны свесились по обе стороны ее бледного лица, и, указывая пальцем на Катрин, скривила рот в злобной гримасе и выкрикнула: