Войди в каждый дом (книга 2) - Елизар Мальцев

В последний вечер, в сумерки, зашла Черкашина и принесла записку двоюродному брату, жившему в Москве.

—  Не виделись мы с братаном несколько лет — сколько раз звал в гости, а я все никак не соберусь.— Она прошлась по избе, задымила папиросой.— Поможет ли чем, не знаю, но приютить у себя должен, или он мне не родня! Так и скажите ему в случае чего.— Она наморщила смуглый лоб, словно силилась вспомнить, что еще хотела сказать им на прощанье.— Не мне, мужики, учить вас уму-разуму — дело само покажет, но помните, не в чужой город едете, а в свою столицу, и стучитесь во все двери, как в свои!..

И уже к ночи снова заскочила Авдотья, положила на стол лист бумаги, густо усеянный закорючками подписей.

—  Уломала, да не всех! — Она печально вздохнула.— Деньги дают все, а подписываться некоторые боятся. Но все ж вон сколько фамилий проставили — гляди.

Егор глядел во все глаза, и губы его растягивала улыбка.

—  Здорово! Я так, по совести, не ожидал, что почти вся Черемшанка подпишется! Ты пойми, если человек поставил тут свое имя, его через колено не сломаешь!

Оказалось, что легче было собрать деньги и подписи, чем уговорить Корнея. Уперся мужик, и ни в какую: «Чего я там забыл, в Москве? Кто там нас ждет? Да и зряшная эта затея!» И только когда его стала совестить родная семья, он сдался:

—  Ладно, пусть будет по-вашему, но наперед знайте, что ничего мы не выходим!

Когда стемнело, они вскинули заплечные мешки, куда положили харч и по смене белья, по обычаю, присели на лавку перед дальней дорогой и, обняв родных и близких, шагнули через порог...

Москва открылась под вечер, в зареве огней, гомоне, звоне. Поезд медленно полз вдоль перрона, мимо пестро и ярко одетой толпы, подмывающе-радостно на весь вагон гремел марш, пассажиры нетерпеливо лезли к выходу, забивали узкий проход чемоданами, узлами, корзинами. Было что-то торжественное в этом прибытии в столицу, праздничное настроение, как ветер, обвевало всех, даже дети притихли на руках, полуоткрыв рты, широко распахнув удивленные глаза...

Егора и Корнея вместе со всеми вынесло на перрон, потом на шумную привокзальную площадь, бросило в суету не знающего тишины города. Егор был не робкого десятка человек —и в войну до самого Берлина дошел, и немало повидал за свою жизнь, но тут будто сжался весь, замкнулся, и только диковатые глаза его все время были настороже, чтобы ничего не пропустить зря, не оплошать. Но держался он все равно смелее, чем Корней, который хотя и прожил несколько лет в городе, но совсем потерялся среди сутолоки и гама. Людей было много — в глазах рябило, а никому до него нет дела, один он, как щепка, брошенная в бурный поток, и несет его неведомо куда. Хорошо, что отправились в такой путь вдвоем...

Подчиняясь торопливой толпе, спустились в сверкающее огнями метро, здесь, как в светлом и просторном доме, вроде было потише, они огляделись, расспросили, как им добраться по нужному адресу. Оказалось, попали удачно — родственник Черкашиной жил в одном из переулков на Таганке, и туда можно было доехать на метро. Корней повеселел, смелее поглядывал по сторонам, но все же чувствовал, хотя и не признавался в этом Егору, что его удручает не только суета и толкотня, но и собственная одежда. Надел как будто лучшее, что у него было, пиджак совсем новый, несколько раз надеванный, брюки ношеные, но добротные, сапоги так надраивал, что они и теперь еще блестели, отражали свет. И все же городские выделялись — были одеты, может, не богаче их, но красивее... Когда выбрались из метро и шагали уже по улице, прямо под ноги кинулась белая кудлатая собачонка, словно комок шерсти, и залилась, как звонок. Егор сердито цыкнул на нее, но собачонка не откатывалась, а лаяла, дергая тонким, как у змеи, язычком, пока ее не оттащил в сторону туго натянутый ремешок. Корней приметил, что лаяла она только на

них. Вроде не из-за чего было расстраиваться, но у Корнея от встречи с этой паршивой собачонкой остался нехороший осадок на душе. Подправил настроение милиционер, к которому они обратились. Он высунулся из прозрачного стакана, где находился на посту, и растолковал им, как найти нужный переулок, да так подробно, что они больше уже никого не спрашивали.

Дом был старый, кирпичный, на шесть этажей, у каждого подъезда горела лампочка под козырьком, так что они живо отыскали и этаж и квартиру, где проживал брат Чер-кашиной. Сначала очутились в длинном, скупо освещенном и неуютном коридоре, по обе стороны шли двери, одна дверь была раскрыта настежь, из проема падала яркая полоса света, неслись женские голоса. Оттуда выкатилась на трехколесном велосипеде кудрявая белокурая девочка, звякнула звоночком: «Вы к кому?» — и тут же, не слезая с машины, завертела педалями, и Егор с Корнеем двинулись следом за ней. «Вот здесь!» — сказала девочка и поехала дальше. За дверью, около которой они стояли, гудели рассерженные голоса — похоже, там крупно ссорились. Егор и Корней переглянулись — стучать или подождать? Однако торчать у чужой двери тоже было неудобно, и Егор решительно, но с должным уважением, не очень сильно три раза ударил сжатым кулаком.

—   Да! Да! — недовольно отозвались из глубины квартиры.

В крохотной прихожей их никто не встретил, и опять вышла неприятная заминка. А сердитый мужской голос выговаривал:

—   Деньги еще сама не научилась зарабатывать, а счету им не знаешь!.. Это ж надо — последний рубль на такси прокатывать!

 Егор дал знать о себе ненатуральным кашлем, и тогда, раздвинув рукой занавеси, в дверях показался тучный рыжеволосый мужчина в шлепанцах на босу ногу. В его пухлые, по-женски округлые плечи врезались темные подтяжки, на нем были форменные брюки — широкие, черные, отороченные синим кантом.

Вглядевшись, они с трудом узнали в этом огрузневшем человеке того шустрого и конопатого мальчишку, что носился с ними в детские годы по Черемшанке.

—   Неужели ж это ты, Егор, и ты, Корнюша? Да вы чего там стоите? Раздевайтесь и проходите!..

—   Выходит, мы, Сема,— усмехаясь, ответил Дымша-ков.— Удивляешься, что поизносились?

—   Ах ты боже мой! Нюся! Люба! — Он кинулся обратно в комнату.— Смотрите, кто к нам нагрянул! Наши, че-ремшанские!

Егор и Корней вступили в просторную комнату с высоким белым потолком, золотистым абажуром над круглым столом, лаково поблескивающей мебелью, мягким диваном с разноцветными вышитыми подушечками, покосились на свои сапоги.

—   Будьте как дома! — Хозяин кивнул в сторону дочери, стоявшей у окна, спиной к гостям.— Вот мое чадо! Кончила десятилетку, в институт не прошла, шатается где попало, да еще претензии предъявляет — одень ее с ног до головы по-модному! Будто отец кует деньги-то!..

—   Папа, перестань! — не оборачиваясь, сказала дочь.— Постыдился бы при посторонних...

—   Какие же они посторонние? Мы вместе собак гоняли по деревне! — с вызывающей гордостью ответил отец.

«Тут и без нашего гостеванья своих забот по горло!» — тоскливо подумал Корней и присел на краешек дивана. А Егор уже по-свойски расхаживал по комнате, разглядывал картинки на стенах, без спроса взял книгу с этажерки и стал листать ее. Из второй комнаты выплыла хозяйка — полная женщина в пестром халате, румянощекая, с густо накрашенными губами. «Не иначе как чепурилась, красоту наводила,— отметил про себя Корней.— Немолодая, а туда же!»

— Земляки Семена? Будем знакомы! — Женщина энергично пожала мужикам руки.— Очень приятно! Сейчас организуем чаек! Люба, перестань дуться. Сбегай-ка в магазин. А ты, отец, помоги накрыть на стол...

Тут и Егор положил на место книгу и начал раздвигать во всю длину стол, сходил с хозяйкой на кухню, принес никелированный чайник, зеркально отразился в нем — строгий, услужливый, готовый исполнить любую просьбу властной женщины.

«Быстро прижился,— удивляясь расторопности зятя, думал Корней.— С таким не пропадешь. Ему лишь зацепиться, а там не отдерешь!» Сам же он все время чувствовал себя неловко, связанно, на хозяйку поглядывал с неодобрением — не любил баб, которые командуют в доме. Но, судя по всему, хозяин не замечал простиравшейся над ним власти и охотно во всем подчинялся жене. Перекинув через плечо полотенце, он доставал из буфета чашки и блюдца, любовно перетирал их и расставлял на белой скатерти.

Не прошло и получаса, как они сидели вокруг заставленного снедью стола, выпили по рюмке красного вина, и брат Черкашиной уже наседал с расспросами: ну, как там сестра, как колхоз, много ли получили на трудодень? Егор отвечал неспешно, степенно и вдумчиво, не торопился разом выложить все деревенские новости и пока почему-то помалкивал о том, зачем они прикатили в столицу, словно ждал, когда его спросят об этом. И дождался.

—   А какие дела у вас в Москве? — не вытерпела хозяйка.

Ее интерес можно было истолковать и так — мол, долго ли земляки намереваются прожить у них, но Егор, прежде чем ответить ей, напустил на себя невесть какую таинственность, ровно сомневался, говорить ли хозяевам все начистоту. Это было так непохоже на зятя, привыкшего обычно идти напрямки, рубить наотмашь, что Корней растерялся: чего он хитрит, чего выгадывает?