Нормандцы в Сицилии - Джон Норвич

Прибытие Аделаиды произвело впечатление на рыцарей латинского королевства, ибо немногие из западных стран были способны устроить подобный спектакль. Но Балдуинсделал все, что мог, чтобы организовать прием, достойный королевы.

«Король, узнав о прибытии знатной дамы, отправился и порт вместе со всеми князьями своего королевства и члена ми своего двора, великолепно и разнообразно одетыми; он был при всех королевских регалиях, за ним следовали лошади и мулы, покрытые пурпуром и золотом, рядом с ним шли музыканты, дувшие в трубы и игравшие на всевозможных инструментах, чтобы усладить слух. Король встретил принцессу, когда она сошла с судна; весь причал был покрыт краен выми разноцветными коврами, а улицы одеты пурпуром в честь высокородной дамы, которая сама обладала не меньшим богатством».[78]

Через несколько дней свадьба была отпразднована с не меньшей пышностью во дворце Акры и царственная чета проследовала через украшенные по такому случаю города и деревни в Иерусалим. Вскоре, однако, радость уступила место разочарованию. Воины Балдуина не получали платы несколько месяцев. Франкским баронам и рыцарям следовало выдать возмещение за земли, отнятые сарацинами; и ко времени, когда эти и другие огромные долги были выплачены, мало что осталось от огромного приданого Аделаиды. Королева со своей стороны обнаружила, что нормандцы и франки из заморских стран духовно не более близки ей, чем их соплеменники в южной Италии. Но главная проблема заключалась в том, что Балдуин, хотя он и прогнал свою предыдущую жену, формально с ней не разводился. Неожиданно суд общественного мнения обратился против Аделаиды — а также против патриарха Иерусалимского Арнульфа, которого, помимо его всем известной симонии, теперь обвиняли в пособничестве двоеженству.

Какое-то время Балдуин колебался. Адеалида наскучила ему, и он потратил все ее деньги, но связи с Сицилией были для него ценны, и он не решался прогнать жену. Весной 1117 г., однако, он опасно заболел, и Арнульф, который был смещен со своей кафедры, а затем возвращен на нее папой в обмен на обещание добиться изгнания королевы, сумел убедить его, что только этот шаг сможет избавить его от вечного проклятия. Выполнить другое предписание патриарха — вернуть в Иерусалим бывшую законную жену — не представлялось возможным; она радовалась жизни в Константинополе и не собиралась возвращаться. Но судьба Аделаиды была решена. Балдуин, поправившись, остался тверд в своем решении, и несчастная королева, разоренная и униженная, отправилась домой, на Сицилию. Ей никогда особенно не нравился Балдуин, и она едва ли сожалела о том, что меняет суровый быт Палестины, на утонченность и уют Палермо, но нанесенного ей оскорбления ни она, ни ее сын не простили никогда. Аделаида умерла в следующем году, и ее похоронили в кафедральном соборе Патти, где ее надгробие — к сожалению, не то, которое было первоначально, до сих пор можно увидеть.[79] Относительно Рожера другой историк Крестовых походов — Вильгельм Тирский, писавший около 1170 г., — сообщает, что подобное обращение с его матерью «пробудило в нем неугасающую ненависть к королевству Иерусалимскому и его народу». Унижение Аделаиды, при всей его жестокости, было не единственной виной Балдуина; изгнав королеву, он также нарушил обещание, включенное в брачный контракт, — что при отсутствии у них общих детей корона Иерусалима после его смерти перейдет к Рожеру. И когда десятилетием позже король Сицилии впервые показал свою силу в Восточном Средиземноморье, он действовал не только как огорченный сын, мстящий за честь матери, но как обманутый и амбициозный монарх, восставший на узурпаторов своего королевства.

Глава 21

ГОДЫ СТАНОВЛЕНИЯ

О юный сын Али, о маленький лев из святого сада веры, для которого копья составляли живую изгородь! Ты показал свои оскаленные зубы и голубые кончики своих копий. Эти голубоглазые франки воистину не получат от тебя ни одного поцелуя.

Ибн Хамдис из Сиракуз

Удача, которая сопутствовала графине Аделаиде в течение ее регенства — чтобы так потрясающе изменить ей впоследствии, — не оставляла и ее сына в крайне важные первые несколько лет его личного правления. Рожеру было шестнадцать с половиной, когда он принял власть, неопытный правитель разнородного государства, которое, хоть и процветало, всегда таило в себе опасность взрыва. Ему отчаянно требовался мирный, спокойный промежуток, чтобы размять мускулы, почувствовать собственную власть не просто как инструмент для управления, но как неотъемлемую часть своего существа.

И такой мирный период ему был дарован. Великий исход за море увлек за собой наиболее буйных из его континентальных вассалов и умерил накал политических страстей в южной Италии. Сицилии Крестовый поход принес только большее изобилие, и остров стал теперь богаче, чем когда-либо в истории. Еще до Крестового похода объем ле-вантинской торговли — с такими городами, как Триполи, Александрия и Антиохия, а также с Константинополем неуклонно увеличивался, а нормандское завоевание юга сделало впервые за несколько столетий Мессинский пролив безопасным для христианских судов. Для итальянских торговых республик западного побережья это имело огромное значение; мы знаем, например, что в сентябре 1116 г. Рожер передал участок земли в Мессине генуэзскому консулу для строительства странноприимного дома, и, скорее всего, Пиза, Неаполь, Амальфи и другие города также получили свои участки. В таких условиях греки и сицилийские арабы — два народа, у которых коммерческий дух особенно развит, — не доставляли беспокойств; они были слишкомзаняты тем, чтобы делать деньги. И таким образом молодой граф мог расположиться удобно на своем троне, благодаря Бога за бесценный дар Крестового похода, от которого он, не будучи участником, в конечном счете получил наибольшую выгоду.

Эта новая вспышка военной и коммерческой активности в Средиземноморье воспламенила воображение Рожера и пробудила его честолюбие. Он знал, что не обладает военными дарованиями своего отца, а тем более дяди. Обучение военному делу и воинские забавы, которые занимали такое важное место в воспитании других юных нормандских рыцарей, не были в достаточной мере представлены в программе его собственного, руководимого женщиной образования. Этот факт только укрепил изначально присущую ему склонность к дипломатии, а не к войне, проявлявшуюся всю жизнь. Но нынешняя Сицилия совершенно не походила на ту «тихую заводь», какой она являлась полвека назад, когда началось ее завоевание. Ее экономический расцвет был молниеносным и ярким; Палермо, который и раньше имел облик преуспевающей столицы, теперь стал оживленным, как никогда, Мессина и Сиракузы резко выросли и разбогатели, остров вдруг сделался центром заново расширившегося и быстро развивающегося латинского мира. Рожер твердо решил, что его собственное политическое влияние должно расти в той же пропорции и что он, как некогда Роберт Гвискар, заставит государей Европы — и Азии и Африки тоже — с ним считаться.

В качестве первого шага следовало обратить богатство в могущество, а могущество для островного государства значило только одно — непобедимый флот. Сицилийский флот являлся существенной силой уже во времена Гвискара. Рожер I сохранил его, увеличил и успешно использовал в Сиракузах, на Мальте и в других местах, но только Рожер II сделал его тем, чем он стал. С этого времени и до заката нормандского господства на острове народ и флот былиедины и неразделимы, так что едва ли возможно вообразить одно без другого. Флот обеспечивал процветание Сицилии в мирные времена, являлся ее щитом и мечом в периоды войны, и в грядущие годы возможная поддержка или угроза с его стороны заставляли многие чужеземные державы задуматься.

Так же как флот представлял собой нечто большее, чем флот, его адмиралы были не просто адмиралы. Первоначально, как мы говорили, слово «ammiratus» никак не соотносилось с морем; оно представляло собой латинизованную форму арабского титула эмир и после смены графской резиденции стало применяться в основном к эмиру Палермо. В начале правления графа Рожера I эмир Палермо (с 1072 г. этот пост традиционно занимал грек-христианин) был только местным правителем. Он обладал большими полномочиями, поскольку в его ведении находились все сферы жизни города, который теперь, вероятно, заменил Кордову в качестве самого большого мусульманского центра в Европе, но его власть ограничивалась узкими географическими рамками. Однако со временем, а особенно в период регентства Аделаиды, его влияние настолько возросло, что распространилось на все владения графа в Сицилии и Калабрии. Перемещение графского двора в Палермо являлось первой и наиболее очевидной причиной этих изменений, но немалую роль здесь сыграли также характер и способности самого эмира. В то время эту должность занимал грек-христианин по имени Христодулос, известный из мусульманских хроник как Абдул Рахман аль-Назрани. Эти два имени, очевидно, связаны — греческое значит «раб Христа», а арабское «раб Всемилостивого», «христианин», — и таким образом он мог быть обращенным арабом или даже, как предполагает Амари, членом одного из изначально христианских, но надолго отступивших от веры семейств, которые теперь вернулись к своей исконной религии. Так или иначе Христодулос, по-видимому, был выдающейся личностью своего времени; он получил последовательно титулы protonobilissimus (наиблагороднейший) и protonotary (наимудрейший) — новшества, свидетельствующие о том, что нормандцы сознательно следовали византийским образцам, — а вскоре стали главой совета. В качестве такового он стал ответственным за строительство флота — после чего, как естественное расширение обязанностей, ему было поручено верховное командование. Вероятно, его таланты лежали скорее в области административной деятельности, нежели военного искусства, и, как мы вскоре увидим, он ничем не отличился в той единственной морской операции, которая описана в дошедших до нас источниках; этим, по-видимому, объясняется тот факт, что примерно с 1123 г. он постепенно отходит на второй план, уступив место своему более способному и решительному преемнику, Георгию из Антиохии.