Люси. Истоки рода человеческого - Дональд Джохансон

Так, видимо, и обстояло дело с интересующими нас особенностями зубов. В ряду Homo они не подвергались существенному давлению отбора и поэтому мало изменились. Изменение произошло не у Homo, а у австралопитеков. Эти гоминиды пошли своим путем и приспособились к образу жизни, несколько отличному от того, который вели древнейшие представители рода Homo. Именно эта специализация и привела к появлению у австралопитеков более крупных зубов.

Споры и сравнительные исследования отняли у нас все лето. Мы регулярно засиживались за работой далеко за полночь и буквально падали с ног от усталости, но усилия наши не пропали даром: мы пришли, наконец, к согласию по главным пунктам разработанной нами схемы, которая теперь выглядела вполне логичной. Правда, иногда мы еще спорили, но скорее как адвокаты, намеренно бомбардирующие друг друга вопросами, чтобы выявить слабые места в намеченной тактике защиты. В нашем случае мы не нашли никаких изъянов.

— Что дальше? — спросил я Тима.

— Ну, хорошо. Допустим, мы нашли нечто новое, отличное от всего остального и более древнее. Ведь мы в этом абсолютно уверены, не так ли?

— Конечно.

— Тогда мы должны заявить об этом во всеуслышание. Нам нужно выделить новый вид и дать ему название.

— Вид?

— Может быть, ты предлагаешь выделить новый род? — сказал Тим.

— Избави бог. Даже из-за вида поднимется достаточно шума. Я просто подумал, что мы не сможем решить вопрос о названии, пока не соотнесем наш вид с другими гоминидами. Ведь нам еще не все ясно относительно родословного древа. Но все-таки, как мы назовем его — Ноmо… что дальше?

— Странно, мы только что решили, что это не Homo.

— Тогда как ты его назовешь?

— Будь я проклят, если я это знаю. Тут как раз кончилось лето. Мы вымотались до предела. Тиму нужно было ехать в Калифорнию, а я мечтал об одном — забраться куда-нибудь подальше и отоспаться. Мы договорились встретиться в декабре и подумать о названии и родословном древе.

Глава 14

Анализ закончен

Что значит имя?

Роза пахнет розой,

Хоть розой назови ее, хоть нет. [14]

Уильям Шекспир

Классификация не предполагает адекватного отражения филогении, но должна учитывать выводы, касающиеся эволюционного родства.

Джордж Гейлорд Симпсон

Люси можно рассматривать как позднего рамапитека.

Ричард Лики

Считать Люси рамапитеком попросту смехотворно.

Лоринг Брейс

Осенью 1977 года я постепенно привыкал к тем новым идеям о взаимоотношениях гоминид, к которым мы с Тимом пришли в результате проведенного летом анализа. Хотя мы еще не подыскали для наших гоминид подходящего места на генеалогическом древе и не придумали им названия, я был рад, что самое трудное — экспедиции, сбор материала, его сортировка, измерения, сопоставление и выводы — уже позади. Оставалось самое легкое — найти подходящее название. Но, как это ни парадоксально, именно здесь нас ждали неприятности. Описание находок и предположения об их родственных связях никогда не вызывают такой бурной реакции, как появление новых названий.

Если бы мы ограничились добросовестной и точной статьей, где подробно описали бы наши находки, указали, чем они отличаются от всего известного ранее, а затем предложили возможную интерпретацию этих отличий, предоставив другим делать окончательные выводы, то нас, я уверен, ждали бы похвалы за хорошо выполненную работу и мы могли бы ретироваться, не вызвав на себя огонь полемики.

Однако такое решение означало бы отказ от ответственности. Мы знали — или, во всяком случае, имели возможность решить, — где на генеалогической схеме следует поместить наших гоминид. Значит, мы должны были сделать это сами, а не полагаться на тех, кто, хуже нас разбираясь в находках и не изучив их так обстоятельно, как мы, легко мог дать им ошибочное название, которое потом многие годы вводило бы в заблуждение палеоантропологов.

Я не сомневался, что мы сумеем найти место нашим гоминидам. Но для этого нам нужно было придумать для них название. Вот тут-то и разгорится сыр-бор! Со времени Homo habilis, который получил свое имя в 1964 году, не было выделено ни одного нового вида гоминид. В ту осень я часто вспоминал споры вокруг этой находки, повредившие ее репутации, утверждения, что Homo habilis — это незаконный побег на родословном древе человека (в обоснованности выделения этого вида до сих пор сомневаются многие ученые). Я старался предугадать, какой прием уготован нашему детищу.

Это меня беспокоило. Будучи несколько лет руководителем экспедиции, я получил свою долю мелких укусов по разным малозначительным поводам и хорошо понимал, что мышиная возня может перерасти в открытую войну, если дело коснется принципиального вопроса. Я знал, как убеждения могут развести людей в разные стороны, как легко нажить врагов, как осторожны финансирующие организации и как иссякает струйка денежных субсидий, не выдержав затянувшихся дискуссий. Я хотел, чтобы мне дали возможность завершить лабораторные исследования, и мечтал только об одном: поскорее вернуться в Эфиопию, найти там новые окаменелости, а потом, может быть, извлечь из них какую-то информацию. Но я уже был не волен в своих поступках. Мы с Тимом произвели на свет детище. Сумеем ли мы, как подобает приличным родителям, дать ему достойное имя и ввести в благовоспитанное антропологическое общество?

В ту осень я испытывал нечто вроде послеродового психоза. Временами мне казалось, что наш анализ раздут, как мыльный пузырь; что будет неплохо, если кто-нибудь проколет его и он лопнет, предоставив нам удобный повод пойти на попятную. Разумеется, никто этого не сделал, и мне оставалось только настраивать себя на то, что в скором будущем придется потратить немало сил и времени на статью, в которой все должно быть неуязвимо для критики. Потом нам предстоит защищать ее, и на это тоже уйдет много энергии, а там подоспеют новые статьи и споры, споры до бесконечности.

А вдруг окажется, что мы не правы?

Мы встретились с Тимом в декабре. Ему тоже было над чем поразмыслить. Как и меня, его несколько страшила перспектива поколебать наше родословное древо, добавив туда новый вид. Он испытывал особую неловкость оттого, что готовил диссертацию под руководством Лоринга Брейса из Мичиганского университета — давнего приверженца «теории одного вида». Брейс на протяжении многих лет утверждал, что эволюционная линия шла прямо от австралопитека к Homo erectus, и начисто отвергал существование Homo habilis. Тим защитил диссертацию. Мог ли он теперь, считаясь учеником Брейса, осложнить дело введением еще одного вида в генеалогическую схему, которая, по мнению его учителя, была и без того перегружена?

«Теория одного вида» (слева), которой придерживаются Брейс и другие, признает только одну ветвь у древа гоминид и существование только одной разновидности гоминид в каждый данный момент. В последние годы Брейс допускает отделение ветви A. robustus, поскольку этот вид слишком не похож на Homo, чтобы быть включенным в основную линию. Достоинство этой схемы — ее простота. «Объединитель» Брейс не считает Homo habilis достоверным видом и объединяет его с А. afticanus. Схема в середине отражает взгляды Джона Робинсона и представляет собой попытку разрешить затруднительное противоречие, связанное с тем, что у массивных типов были более «примитивные» коренные зубы, чем у грацильных, хотя грацильные, судя по данным из южноафриканских пещер, древнее. Робинсон помещает A. robustus в правильные временные рамки (от 2,0 до 1,0 млн. лет назад) и предполагает, что у него был лишь общий предок с грацильным A. africanus. Схема справа, наиболее принятая в 60-х и 70-х годах, отражает растущее убеждение, что A. africanus был предком и A. robustus, и Н. habilis. Здесь признается, что увеличение моляров — характерная черта австралопитеков, но не Homo, и в то же время предполагается, что у A. africanus эта тенденция хотя и заметна, но еще не столь выражена, чтобы исключить его из числа предков человека.

В таком нерешительном настроении Тим приехал в Кливленд. Но когда мы встретились, все сомнения мгновенно исчезли. Мы подумали об огромном объеме проделанной работы; вновь воспроизвели в уме ключевые моменты анализа и не нашли в нем никаких ошибок. Напомнили себе о своем необыкновенном везении. В самом деле, разве мало значило одно то, что человеку, собравшему первую в мире коллекцию костей гоминид древностью в три миллиона лет, довелось сотрудничать с тем, кто занимался официальным описанием находок из второй такой коллекции? Разве можно было предположить, что эти двое — единственные люди, обладавшие достаточными знаниями для проведения компетентного совместного анализа, — вообще встретятся и займутся им? А разве велики были шансы, что у них найдется время для этого анализа, что они придут к выводу о единстве двух коллекций, а затем приступят к более глубоким обобщениям — о месте всех этих находок в истории гоминид? И сделают это раньше, чем кто-либо другой! Подобное не часто происходит с молодыми, никому не известными палеоантропологами, едва ступившими на путь профессиональной карьеры. Но с нами все случилось именно так. Нам представилась редчайшая возможность внести вклад в развитие палеоантропологии, и мы чувствовали себя в состоянии сделать это.