ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

пытался урегулировать свои доходы с Волынских городов и зймков, эти гордые

покорники верховной вла-

.

237

сти давали королю чувствовать свое революционное происхождение, и не

удостоивали сановитых ревизоров даже такого внимания, чтобы предъявить документы

на свое полноиравство. В течение многих дет на владениях князя Василия накопилась

весьма значительная сумма недоимки подымного налога. Озлясь на него за

противодействия церковной унии, Сигизмунд III потребовал от него недоимки весьма

строго; но строгое требование осталось мертвою буквою.

Повелевая Волынью на бумаге, короли на деле должны были терпеть удельную

независимость волынских князей, окруженных служилыми, князьями, панами,

боярами, вольными людьми, и грозивших удесятерить свою гвардию. В лице своих

магнатов, Волынь долго противилась окончательному соединению Великого Княжества

Литовского с Польской Короною, но и после Люблинской политической унии

тамошние князья фактически оставались независимыми владыками своего края, то-

есть владели им не по польскому праву, а по старорусскому обычаю. Правда,

воинственность потомства Олегов, Святославов, Изяславов уступила место заботам

имущественным, но она сохранилась в той шляхто-боярской и бояро-мещанской массе,

которая служила прежде панам-дукам в их борьбе с оиолчениями королевскими, а

потом нападала па них самих под бунчуками Косииского и Наливайка. По старой

памяти, имена крупных волынских князей всё еще могли сделаться кличем для

вооруженной оппозиции правительству, и правительство боялось их нопрежнему.

Скрепляя связь между разноплеменными частями Польши, короли „попусккии

пбпускъ“ вельможным дукам до такой степени, что их владения увеличивались JBO

много крат на счет государственных, церковных, шляхетских и мещанских имуществ

различными путями, а местная власть их над волынянами получала характер власти

монархической.

Но эти буйтуры Королевской Земли были обязаны своим богатством и значением не

столько знатности своего рода, не столько своему влиянию на короля и потачкам

верховной власти со стороны нанских дкзорбгтанций, сколько уменью править

разбойным элементом, образовавшимся на Волыни издревле в среде низшей шляхты,

бояр, мещан и так называемых оффициально ив силу привычки вольных людей,

начинавших уже принимать повсюду имя Козаков, по самому промыслу своему

вольных.

Под покровительством можновладников, на Волыни совершалась всевозможные

насилия панов над панами, мещан над ме-

238

.

щанами, попов над попами, монахов над монахами, при помощи готового ко всяким

услугам козачества, и происходившая отсюда неурядица не только не вредила их

экономическим интересам, напротив, увеличивала богатства их с быстротой

прогрессивною.

Грубость века и неопределенность понятий о нраве сильного над слабым давали

волынским князьям и великим панам возможность уклоняться от нравственной и

юридической ответственно сти за творимые вокруг них беззакония. Короли относились

к некоторым из них с особенным уважением, если не страхом, так что они оставались

не только без суда, но даже и-без упрека, в таких случаях, когда другие были лишаемы

чести и покровительства законов. Наши волынские демагоги-князья были подсудны

королям •юридически, но фактически не были.

Что касается самого общества, то волынские дуки, не смотря на все свои

магнатские экзорбитанции, вовсе не представлялись ему притеснителями. Опи часто

слыли даже благотворительными вельможами, покровителями науки и древней русской

веры. Обиженные вопияли громко против своих тиранов и грабителей, из которых

многие были приближенными лицами этих баронов. Но голоса, обвинявшие на Волыни

сильных земли, заглушались хором бесчисленных сообщников их в пользовании

„нетруженным хлебомъ". Да и не было в те времена панов, которые могли бы служить

первенствующим волынским магнатам живым укором в их самоправстве. От своих

собратий отличались они только загребистою лапой в дележе общей панской добычи.

Все другие паны действовали в том же духе, каждый по мере своего гражданского

бессовестия, по мере своей магнатской безнаказанности, хитрости, корыстолюбия. И

этимто способом поддерживалась на Волыни та вольная воля, от которой. Волынская

Земля получила свое название. Богатство и убожество, свобода и порабощение, веселое

буйство и мрачное уныние были здесь перемешаны резко, точно в турецкой азиятчине.

Это была зловещая помесь: от неё произошли те смуты, которые начались на

Волыни при бессовестнейшем из Острожских, прозванном у сплетников было

святопамятным, и через полстолетия покрыли большую часть польскоруеской

территории кровавыми развалинами. Но, с притуплением чувства справедливости у

высшего и у низших сословий, вернее сказать—состояний, притуплялось в

Королевской Земле и чувство опасности от повсеместной порчи нраот Между тем она-

то, а не Крёсы, как думает польская историография, была „Ахиллесовой пятою" в

составе Речи Посполито#.

.

239

Даже такие православники, как Адам Еисель при всей своей заботливости о судьбе

Польши смотрели на князя Василия и подобных ему обладателей Шляхетской Украины

Волыни, прежде всего, как на защитников Христианской Земли от разлива

мусульманщины. В виду больших расходов на постоянную борьбу с Татарами и

великих опасностей украинного быта, им казались извинительными панские

экзорбитанции; а во что были способны превратиться орудия панских экзорбитанций,

низшая шляхта, бояре, мещане и козаки вместе с попами, не уступавшими в грубом

эгоизме ниодному сословию, и полудикими, готовыми на все пагубное мужиками,—

предвидеть это было тогда рано. Это увидели только в то время, когда пособить беде

было уже невозможно.

Магнатские завистники и недоброжелатели, мелкопоместные и безземельные

шляхтичи, не только не хотели помогать своим патронам в отражении козацких

набегов, но еще и сами нападали по козацки на панские отряды, занятые партизанскою

войною с кривоносовцами. Еисель собственными глазами видел толпы волынских

шляхтичей, и притом „siuџalych", которые ходили заодно^ с козаками на разбойный

промысел, под предводительством своего же брата, шляхтича, и от которых ему

приходилось оборонять свои возы. „Они даже бились не так, как бьются козаки" (писал

он к Оссолинскому). „Те обыкновенно стреляют из самопалов, а эти нападали на наши

отряды в поле рукопашным боемъ". Для несчастного панского общества вернулись

времена Еосинского и Наливайка. Вернулись для него и те Баториевские времена, когда

не только украинская шляхта, но и пары старосты делали козакам „раунда adminicula".

Оно видело в страпщом развитии зло, нарожденное собственным бесправием, и не

знало, чем и как помочь себе.

Вот в каком водовороте, или черторые очутился Еисель с отважным, но

сравнительно ничтожным полком своим. Добравшись кой-как до своей Гощи, нашел он

в гощинских „пусткахъ" несколько сот бражничавших опустошителей. Гультаи

приветствовали хозяина стрельбой из самопалов, и не обратили никакого внимания на

объявление, что это пришли коммиссары с мирными предложениями. Напротив,

напали на Еиселевых жолнеров с такой завзятостью, что пришлось положить почти

всех пьяниц трупом, при чём с йанской стороны убит храбрый воин, шляхтич .Июля

изпод хоругви Александра Еонецпольского, еще один шляхтич Березинский (оба

Малорусса) и несколько человек челяди.

240

*

В Гощу пришли к Киселю измышленные вести, что когда Кривонос, он же и

Перебийнос, вернулся в Украину, Хмельницкий приковал его цепью за шею к пушке,

заполоненную Кривоносом шляхту выпустил на волю, и более сотни его

„разбойниковъ* приказал своим Татарам обезглавить. Кисель всему этому верил, и

хвалился коронному канцлеру, очевидно, понимавшему Козаков не лучше его самого.

Он верил и тому, что хан остановил своя полки и дожидается его прибытия. Хвалясь

всем этим Оссолинскому, он усердно просил панов удерживать свои войска от всяких

подъездов, чтоб они не раздражали Хмельницкого.

Миролюбивым панам, после этого, только и оставалось, что держать тайные рады

против полководца, который один был способен отстоять их панованье.

В позднейшем письме к Оссолинскому Кисель опять просил „не портить его

переговоров такими подъездами*, и окончил письмо уверением, что Кривонос был