Семья Тибо (Том 1) - Роже Гар

- А ты слышала историю про Фаври и про жену-прелюбодейку?

- Да нет, - воскликнула старуха, поддавшись на приманку. - Рассказывай. И дай-ка мне папиросу, - обеду сегодня конца не будет.

- В один прекрасный день - она уже давным-давно была его любовницей является она к нему с чемоданом: "С меня довольно. Я хочу жить вместе с тобой и так далее". - "Ну а твой муж?" - "Мой муж? Я ему сейчас вот что написала: "Дорогой... Эжен. Моя жизнь круто изменилась и так далее. Я жажду, и я вправе отдать всю свою нежность любящему сердцу и так далее... И такое сердце я обрела и ухожу..."

- Что до сердца, то, по правде говоря...

- Ну это ее дело. Послушай-ка, что было дальше. Мой приятель Фаври струсил, у него на шее женщина, и, что еще хуже, женщина, которая вот-вот получит развод, свободу, потребует, чтобы он женился на ней... И вот его осенила мысль, по его выражению, мысль гениальная. И он пишет мужу: "Сударь, признаюсь вам, что жена ваша оставила супружеский очаг ради меня. С приветом. Фаври".

- Вот здорово, - прошептала Ринетта.

- Да не очень, - возразил Даниэль с недоброй усмешкой. - Увидите сами. Фаври - хитрая бестия - просто-напросто принял меры предосторожности на будущее; он знал, что муж на суде сошлется на это письмо, а законом запрещается любовнику жениться на своей сообщнице. "Знать кодекс - дело хорошее", - замечает он, когда рассказывает об этом похождении.

Ринетта подумала и, наконец поняв, в чем дело, воскликнула:

- Вот подлость!

Даниэль склонился к ней лицом, ее дыхание овеяло ему щеки, губы. Он глубоко вздохнул и полузакрыл глаза.

- Он ее бросил? - осведомилась старуха.

Даниэль не отвечал. Ринетта вскинула на него глаза. Он сидел, так и не поднимая веки, не в силах скрыть желания. Она увидела вблизи его гладкую кожу, жестокий склад губ, вздрагивающие ресницы; и вдруг, словно давно уже ей были ведомы обманчивые тайны этого лица, что-то необоримое, как инстинкт, восстало в ее душе против него.

- Так что же случилось потом с этой женщиной? - допытывалась мамаша Жюжю.

Даниэль овладел собой, но голос его еще слегка дрожал; он ответил:

- Прошел слух, что она покончила с собой. Он же утверждает, что она была больна чахоткой. - Даниэль деланно засмеялся и провел рукой по лбу.

Ринетта сидела прямо, прижавшись к спинке стула, стараясь держаться как можно дальше от Даниэля. Отчего душу ее охватило такой смятение? Охватило сразу, как только она увидела его лицо, улыбку, взгляд. Все в этом красивом юноше ее отталкивало - и его манера склоняться, и его изящные движения, особенно его руки, выразительные руки с длинными пальцами... Никогда в жизни она бы не подумала, что в ней затаилась, так сказать, сидит настороже такая неприязнь к незнакомому человеку.

- Значит, попросту говоря, я кокетка? - вскричала Мария-Жозефа, призывая в свидетели всех сидевших за столом.

Батенкур бесхитростно улыбнулся.

- Да я, право, не виноват. Во французском языке есть только одно слово для обозначения того, что пленительнее всего на свете: стремления нравиться.

- Этого еще не хватало! - выкрикнула г-жа Долорес.

Все обернулись. Но дело касалось мальчугана, он уронил полную ложку мороженого на свою черную курточку, и тетка потащила его к умывальнику.

Жак воспользовался тем, что она ушла, и спросил Поль, радуясь, что поближе с ней познакомится:

- Вы ее знаете?

- Немного знаю.

Говорить ей не хотелось, она вообще не была болтливой, да и вдобавок настроение у нее было невеселое. Но Жак только что с такой чуткостью к ней отнесся. И она продолжала:

- Представьте, ведь она женщина не злая. И к тому же богатая. Она долго жила с одним сочинителем, который все для театров пишет. А после вышла замуж за аптекаря, а тот умер. Она каждый год до сих пор большие доходы получает за его патентованные лекарства. Наверное, знаете, "средство от мозолей Долорес"? Неужели не знаете? Она молодец, ничего не скажешь: у нее в сумочке всегда есть образны на пробу. Средство - прямо блеск, можете убедиться. Сама-то она со странностями. Дома держит с дюжину кошек, тащит их отовсюду. И рыбок разводит, у нее в спальне стоит большой аквариум. Животных обожает. А вот детей не любит. - Поль покачала головой. - Чудная какая-то, - сказала она в заключение.

Ей трудно было дышать, когда она разговаривала. И Жак это заметил. Но все же он старался поддержать беседу. У него мелькнула мысль, что у нее больное сердце, и с губ сорвалось весьма некстати:

- "У сердца есть свои сужденья, неведомые рассудку".

Она призадумалась.

- "Они неведомы рассудку", - поправила она, ударяя пальцами по столу, словно по клавишам. - Иначе стих корявый.

Его тянуло к ней, несмотря ни на что. Однако уже меньше хотелось посвятить ей жизнь. "Стоит мне чуть-чуть проникнуть в душу человека, и я уже готов полюбить его", - подумал он. Ему вспомнилось, как однажды на прогулке он заметил это свое свойство впервые: прошлым летом в лесу Вирофле, куда он отправился вместе с товарищами Антуана и студенткой медицинского факультета, шведкой, которая вдруг оперлась о его руку и стала делиться воспоминаниями о своем детстве.

И тут внезапно до его сознания дошло, что Антуан не пришел. Уже половина десятого!

Вне себя от нервной тревоги, забыв обо всем на свете, он стал трясти Даниэля за плечо:

- Уверяю тебя, что-то случилось!

- Да с кем?

- С Антуаном!

В это время все уже стали подниматься из-за стола. Жак вскочил. Даниэль стоял, держась поближе к Ринетте, и пытался его разуверить.

- Да ты просто спятил! Ведь ты знаешь, как бывает с врачами, задержали у больного...

Но Жака уже и след простыл. Он не мог рассуждать, не мог перебороть страшного предчувствия и сломя голову бросился к гардеробу; ни с кем не попрощавшись, забыв о Поль, ринулся он на улицу. "Я накликал на Антуана беду! - в ужасе твердил он. - Да, я, я... Возмечтал о черном костюме, который увидел на том субъекте, пересекавшем площадь Медичи!.."

Трио музыкантов принялось за вальс. Несколько пар уже кружились в зале бара. Даниэль заметил, как Фаври, выдвинув вперед подбородок, словно что-то вынюхивал и, моргая, уставился на Ринетту. И Даниэль стремительно подошел к ней, опередив его.

- Можно вас пригласить на бостон?

Она видела, что он направляется к ней, не спускала с него враждебного взгляда и, подождав, пока он не отвесит ей легкий поклон, сказала:

- Нет.

Он скрыл удивление, улыбнулся.

- Отчего же нет? - спросил он, подражая ее интонации. И был так уверен в ее согласии, что добавил: - Ну, пойдемте же. - И подошел совсем близко.

Его самоуверенность вывела ее из себя.

- С вами нет! - жестко ответила она.

- Значит, нет? - повторил он. А его черные глаза вызывающе глядели на нее, словно говорили: "Стоит мне захотеть!"

Она отвернулась и, заметив Фаври, который не решался приблизиться, сама подошла к нему, как будто он ее уже пригласил, и молча стала танцевать с ним.

Приехал Людвигсон. Он был в смокинге и, не снимая соломенной шляпы, разговаривал у стойки с тетушкой Пакмель и с Марией-Жозефой, непринужденно играя ее жемчужным ожерельем. Но неприметно для окружающих он зорко осматривал зал: его сонный взгляд из-под тяжелых черепашьих век то и дело нацеливался на что-нибудь или на кого-нибудь и словно наносил удар свинцовой дубинкой.

Мамаша Жюжю сновала среди танцующих в поисках Ринетты. Вот она поймала ее, схватила за локоть:

- Живее. И все делай так, как я тебе говорила.

Даниэль, которого Поль затащила в уголок, слушал молодую женщину, рассеянно улыбаясь. Он видел, что мамаша Жюжю как ни в чем не бывало примкнула к гостям, окружавшим Марию-Жозефу, а Ринетта после танца прошла без провожатых в дальнюю комнату и села к столику. И почти тут же Людвигсон и мамаша Жюжю тоже перешли во второй зал и направились к ней. Людвигсон, особенно в тех случаях, когда замечал, что на него смотрят, держался очень прямо, расправив плечи, совсем как кучер в былые времена; для него не составляло тайны, что природа наделила его бедрами, предназначенными для гурии, и что они покачиваются, как только он ускоряет шаг; поэтому он тщательно следил за своей осанкой. Ринетта протянула ему руку, и он прильнул к этой ручке своими толстыми губами. Когда он склонил голову, Даниэлю бросилось в глаза, что сквозь черные волосы, словно приклеенные к коже и старательно приглаженные, просвечивает чуть скошенный череп. "И все же вид у него внушительный, - подумал Даниэль, - есть в этом левантинском паяце что-то от грузчика, но и от великого визиря тоже".

Людвигсон неторопливо стягивал перчатки, оценивая Ринетту взглядом знатока, затем он сел напротив нее, а мамаша Жюжю уселась рядом с ним. Им уже несли напитки, хотя Людвигсон ничего не заказывал; тут все знали его привычки: он никогда не пил шампанского, а только одно асти, причем не игристое, не замороженное, даже не холодное, а скорее комнатной температуры: "Тепленькое, - говорил он, - как сок плодов, согретых солнцем".