Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю - Наталья Лебина

И тем не менее культурно-бытовые нормы большого стиля в сфере досуга как молодых рабочих, так и горожан иных возрастов и социальных слоев носили внешний, наносной характер. Несмотря на стремление власти посредством косвенного регулирования структуры и содержания свободного времени населения сформировать устойчивые нормы и представления об аномалиях, в культурно-бытовом пространстве советской повседневности, и в том числе в сфере приватности, начинали проявляться отличные от официальных каноны поведения.

ЧАСТЬ III. ТРАДИЦИОННЫЕ ОТКЛОНЕНИЯ В НОВОМ ОБЩЕСТВЕ (СПЕЦИФИКА И ПРИНЦИПЫ КОНСТРУИРОВАНИЯ)

Книга о жизни горожан 1920–1930-х годов, вышедшая в 1999 году, начиналась с сюжетов, которые в этом издании я решила расположить в конце повествования. Отчасти этим тактическим маневром я попытаюсь убедить своих критиков, что отнюдь не желание «смаковать» разного рода «теневые стороны» жизни обычных людей в СССР или «свести все многообразие городской жизни к социально ущербным, маргинальным или патологическим проявлениям»835 составляет главный побудительный мотив проведения анализа повседневности в контексте теории девиантности. Вообще у меня создалось впечатление, что мои самые агрессивные оппоненты не удосужились просмотреть даже структуру книги «Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920–1930-е годы» до конца. Иначе им стало бы понятно, что сюжеты «маргинального характера» составляли лишь одну треть всего текста. Теперь у меня есть слабая надежда, что «борцы с очернительством нашего прошлого» наконец поймут, что при всей относительности социальных норм, по которым оцениваются отклонения, существуют формы поведения, всегда негативно характеризуемые с позиций общечеловеческих ценностей. Это преступность, пьянство, суицид, проституция.

В советской историографии часто писали о быстром и безвозвратном искоренении перечисленных выше явлений, квалифицированных как пережитки или родимые пятна капиталистического прошлого. В связи с этим совершенно непонятными становились, с одной стороны, тот пафос, с которым в советском государстве все же велась перманентная борьба с «пережитками», а с другой – размах их рецидива на современном этапе. В весьма сомнительное положение советские историки попали, как представляется, по двум причинам. Во-первых, сведения о количестве алкоголиков, наркоманов, бандитов, насильников, проституток и т.д. до недавнего времени были практически засекречены. Во-вторых, сказывалось и явно слабое внедрение в процесс исторического познания концепции девиантного поведения.

Ныне ситуация заметно изменилась в основном благодаря относительной доступности ряда документов о преступности, пьянстве, проституции и т.д., хотя данные в них достаточно фрагментарны. На сегодняшний день в общей истории повседневности сформировалось направление исторической девиантологии836. Следует отметить смелое начинание ученых из Пензы, которые еще в 2003 году издали под редакцией профессора А.Ю. Саломатина коллективную монографию, где анализировались особенности девиантного поведения в XIX–XX веках837. На начальном этапе появление исследований, посвященных феномену разного рода социальных аномалий в советском обществе, было встречено непониманием в научной и прежде всего академической среде, вообще отличающейся косностью838. Однако ныне совершенно бессмысленно отрицать значимость изучения девиантных проявлений для воссоздания специфики советской повседневности, тем более что вестернизация методологического инструментария коснулась и академических исследователей. Во всяком случае, в монографии заместителя директора Санкт-Петербургского института истории РАН А.Н. Чистикова о партийно-государственной бюрократии 1920-х годов имеется параграф со следующим названием: «Девиантное поведение и судебные привилегии»839, а Е.Ю. Зубкова – известный историк из академической среды – выступила как составитель солидного сборника документов о положении маргиналов в послевоенной России840. Однако в большинстве случаев представители исторической науки по-прежнему опасаются использовать девиантологическую терминологию, имеющую устойчивую западную и российскую традицию. Именно поэтому в новой версии книги о советской повседневности я хочу сосредоточить внимание на тех видах социальных отклонений, которые, в отличие от преступности, формально существуют вне нормативного (правового) поля, но тем не менее фигурируют в пространстве повседневности, в сфере представлений о норме и патологии. Речь пойдет о пьянстве – девиации с выраженными бытовыми характеристиками, но таящей в себе и элементы ухода от действительности. Крайней же формой ретретизма, несомненно, являются наркомания и самоубийство. Им посвящена небольшая по объему, но отдельная глава. Специального рассмотрения, на мой взгляд, заслуживает проституция – социальная аномалия, к которой трудно подобрать антипод. Трезвость является нормой по отношению к пьянству, естественная смерть – к самоубийству. Противопоставить что-то проституции – систематическому вступлению за деньги в случайные половые отношения, не основанные на личной симпатии и привязанности, – сложно, что ставит это отклонение в особое положение и в бытовом, и в правовом поле.

ГЛАВА 1. ПЬЯНСТВО

«Всякое мирское дело (на Руси. – Н.Л.) непременно начиналось пиром или попойкой, и поэтому в социальной жизни народа напитки имели огромное значение», – писал в 1868 году известный русский историк и литератор И.Г. Прыжов841. Эти слова знатока российской ментальности и повседневности могут навести на мысль о том, что потребление алкоголя является отнюдь не патологией, а скорее нормой жизни.

Спиртные напитки в семиотическом контексте, равно как и формы борьбы с алкоголизмом, составляют неотъемлемую часть культурно-антропологического процесса. Алкоголь нередко является частью обрядности, сопровождающей переходы от одной формы жизни к другой – свадебные торжества, вступление в мужские союзы, поминки на похоронах и т.д., а также входит в христианский обычай причастия. Отрицание значимости спиртных напитков для того и иного ритуала нарушает его знаковую завершенность и меняет, а нередко и принижает его смысл, что неизбежно ведет к подвижкам в ментальности населения. Неудивительно, что идеологические структуры часто манипулируют отношением народа к выпивке, прекрасно осознавая ее кодовое содержание. В культурологическом ключе полное отрицание алкогольных напитков можно рассматривать как своеобразный способ нарушения так называемой адаптивной нормы. Она отражает допустимые пределы изменений, при которых целостность той или иной системы, в том числе и структуры ментальности, не нарушается. В каком-то смысле абсолютно трезвеннический образ жизни можно считать явлением аномальным.

Это утверждение имеет право на существование и потому, что властные структуры, как правило, заинтересованы в изготовлении и продаже алкоголя, который при режиме государственной винной монополии является важным источником пополнения национального бюджета. Трезвенники, сами того не ведая, способны пробить брешь в государственных ресурсах. Одновременно алкоголики, исправно и активно покупающие водку, вина, пиво и т.д., – физически неполноценные люди и малоценные работники – составляют общественный балласт. Кроме того, эта группа создает массу проблем для собственных семей, наиболее склонна к правонарушениям, что тоже не позволяет назвать ее поведение общественной нормой.

Таким образом, с государственно-экономической, социально-культурной и бытовой позиций девиантами являются как алкоголики, так и абсолютные трезвенники. В данном случае нормой в советском обществе следует назвать образ жизни умеренно пьющего человека. Эти люди в достаточной мере пополняли государственную казну, время от времени приобретая спиртные напитки, были в своих бытовых практиках адекватны историко-культурным традициям и благодаря умеренности в потреблении спиртного являлись полноценными работниками, законопослушными гражданами, способными к тому же выполнять свои репродуктивные функции. Но для сохранения стабильности этой нормы тем не менее требовались значительные усилия как властных структур, так и отдельных личностей. Государству было необходимо соблюсти меру в производстве и реализации спиртосодержащей продукции. В личностном же аспекте важна стратегия выживания, ценностные установки, уровень психологического здоровья. Не менее актуально для укрепления нормы и отношение к аномалии. Трезвеннический образ жизни, хотя и может считаться отклонением, не представляет серьезной социальной опасности и не требует, в отличие от алкоголизма, особого отношения государства. Важную роль играют формы социального контроля, опирающиеся на систему нормализующих суждений власти. Историческая традиция свидетельствует, что в российском обществе на протяжении многих веков неизменно отрицательное отношение к пьянице, настороженное – к абсолютному трезвеннику и позитивное – к умеренно пьющему. Значительно более противоречива политика государства в области производства и потребления спиртного. Неудивительно, что в русской истории многие социальные катаклизмы оказывались связанными с вопросом об отношении к спиртному.