Царская Русь - Дмитрий Иванович Иловайский

пленных казанских царей: маленький Утемиш-Гирей получил имя Александра, а Едигер-Махмет назван Симеоном. Последнему государь подарил двор в Москве, приставив к нему особого боярина и целый штат чиновников для почетной службы{33}.

* * *

Зимою 1553 года Иоанн жестоко заболел горячкою, или «огневою болезнию», как называет ее летопись. Состояние больного было настолько опасно, что царский дьяк Иван Михайлов Висковатый напомнил ему о духовном завещании. Немедленно написали духовную, по которой государь назначал себе преемником своего сына — младенца Димитрия. Для большей крепости этого распоряжения решено было привести бояр и других ближних людей к присяге на верность царевичу Димитрию. Но тут вдруг возникла сильная распря: часть бояр присягнула, а именно, князья Иван Федорович Мстиславский, Владимир Воротынский и Димитрий Палецкий, Иван Шереметев, Михаил Морозов, Даниил Романович и Василий Михайлович Захарьины-Юрьевы, Алексей Адашев и некоторые другие; большинство же бояр, имея во главе князей Ивана Михайловича Шуйского, Петра Щенятева, Ивана Турунтая, Пронского и Семена Ростовского, отказывалось присягать на службу «пеленичному» царевичу. К этой противной стороне пристал и окольничий Петр Адашев, отец Алексея, который высказал прямо и причину отказа: «Тебе государю и сыну твоему царевичу Димитрию крест целуем, а Захарьиным нам Данилу с братьею не служити; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владети нами Захарьиным Данилу с братией; а мы уж от бояр до твоего возрасту беды видали многие».

Следовательно, малолетство нового царя, повторение боярщины и правление Захарьиных — вот что страшило большинство самих же бояр. Напрасно больной царь увещевал ослушников, говоря, что они будут служить сыну его, а не Захарьиным, и укоряя их в том, что они, вопреки присяге, ищут себе другого государя. Действительно, ослушники, выражавшие желание служить взрослому государю, а не младенцу, имели в виду двоюродного царского брата Владимира Андреевича (о родном брате царском Юрии не было и речи по его малоумию). Сам князь Владимир Андреевич также отказывался от присяги и, очевидно, питал честолюбивый замысел. Мало того: в это именно время он и мать его Ефросинья (урожденная Хованская) собирали у себя своих детей боярских и раздавали им деньги. Вследствие того верные бояре начали беречься князя Владимира и перестали пускать его к государю. Тут выступил вперед известный благовещенский священник Сильвестр, издавна находившийся у князя Владимира и его матери в особой любви и приязни; он начал упрекать бояр за то, что они не допускают князя до государя, уверяя в его доброхотстве. Целые два дня во дворце происходили шумные споры и перебранка между той и другой стороною. Больной царь призвал верных бояр и через силу говорил им, увещевая стоять крепко за своего сына, не дать его извести неверным боярам и в случае нужды бежать с ними в чужую землю.

— А вы, Захарьины, — прибавил он, обращаясь к шурьям, — чего испугались? Али чаете, бояре вас пощадят? Вы от бояр первые мертвецы будете, и вы бы за сына моего, да за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали.

Услыхав такие «жестокие слова» государя, все бояре «поустрашилися», перестали, наконец, прекословить и пошли в переднюю избу для принесения присяги. А прежде они не шли туда и отговаривались тем, что их заставляют целовать крест не в присутствии государя.

Крест держал дьяк Иван Висковатый, а у креста стоял князь Владимир Воротынский.

— Твой отец, да и ты после великого князя Василия первый изменник, а приводишь ко кресту, — сказал князю Воротынскому князь Турунтай-Пронский.

— Я изменник, — отвечал Воротынский, — а тебя привожу к крестному целованию, чтобы ты служил государю нашему и сыну его; ты прямой человек, а креста не целуешь и служить им не хочешь.

Князь Пронский смутился от этих слов и поспешил присягнуть. Заставили также присягнуть и князя Владимира Андреевича, грозя иначе не выпустить его из дворца.

Потрясение, испытанное Иоанном в эти два дня, может быть, дало благодательный толчок его нервному организму. Как бы то ни было, он вскоре оправился и встал с одра болезни. По всей вероятности, радость, причиненная выздоровлением, превысила скорбное чувство, возбужденное упомянутою распрею и ослушанием многих бояр: царь на первое время никого из них не подверг опале. Но нет сомнения, что у него осталось горькое воспоминание об этом случае, и в его впечатлительной душе зародилось чувство подозрительности к окружавшим его. В сущности, опасения бояр ввиду преемника-младенца были естественны после того, что государство претерпело в малолетство самого Иоанна; а между тем наследование престола в прямой линии помимо старшего в роде еще не успело сделаться настолько исконным государственным обычаем, чтобы о нем не могло возникнуть и вопроса в подобном исключительном случае. Иоанн, может быть, и сам отчасти сознавал эти смягчающие обстоятельства. Тем не менее первая тень на его отношения к главным своим советникам и любимцам была наброшена. Хотя Алексей Адашев сам присягнул без спора, но отец его очутился в числе явных противников присяги. Сильвестр также ничего не говорил против присяги, но он слишком неосторожно вступился за Владимира Андреевича, явившегося в эту минуту претендентом на престол. По всей вероятности, наиболее вредное влияние этот случай оказал на расположение супруги царя Анастасии к его советникам; так как означенная боярская распря направлена была против ее сына, ее самой и ее родни, то весьма естественно, что после того между нею и царскими советниками возникли холодные отношения, которые в свою очередь, конечно, подействовали на самого государя.

Едва ли не первым поводом к разногласию между Иоанном и его советниками послужила поездка по монастырям, которую он предпринял вскоре после своего выздоровления вследствие данного им обета. В то время некоторые дела государственные, особенно мятежи в Казанской земле, требовали усиленного внимания и деятельности со стороны государя, и советники его, очевидно, не одобряли этой поездки, но Иоанн, едва сам оправившийся от болезни, поехал и взял с собою не только супругу, но и маленького сына Димитрия (в мае 1553 г.). Прежде всего он направился в Троицкую лавру. Здесь в то время пребывал знаменитый старец Максим Грек. Он претерпел долгое и тяжкое заключение в тверском Отроче монастыре, но после кончины Василия III его участь была облегчена и его перевели на покой в Троицкую лавру (где он потом и скончался в 1556 г.). Иоанн беседовал с Максимом о своем обращении к заступничеству св. Кирилла Белозерского во время болезни и о своем обете ехать в его монастырь в случае выздоровления. Старец, согласно с советниками царскими, говорил, что было бы лучше и угоднее Богу, если бы