Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

Возражает.

Удерживает, прижимая, вплавляя в себя до боли, и вырваться не оставляет никаких шансов. Покачивается, как с маленьким ребенком.

— Тш-ш-ш, — он успокаивает, — завтра прилетают Ника с Виком. Погода стала летной, таможня дала добро. Хочешь мы тоже куда-нибудь улетим?

— Хочу, — я сердито подтверждаю, — на край света и немного дальше.

— К звездам?

— Да, к Веге. Видишь ее? — я все же вырываю руку, указываю на самую яркую звезду. — Она в созвездии Лиры.

— Да ну, это Денеб, — Кирилл скептически фыркает.

И головы мы задираем синхронно, разглядываем хмуро черное небо с рассыпанными брильянтами, вспоминаем.

— А я тебе говорю, что это Вега! — я настаиваю и возмущаюсь. — У кого здесь была целый год астрономия?!

- У меня? — Кирилл дразнит и смеется. — Больше похоже на Денеб в созвездии Лебедя.

— Ты ничего не понимаешь в астрономии!

Я поворачиваю к нему голову, говорю убежденно, имею весомые и длинные доводы. Вот только… они рассыпаются на части под твердыми губами, что согревают лучше куртки, зажигают враз кровь, и выдохнуть, слыша в ответ смех, получается лишь односложно:

— Не честно…

— А кто тебе обещал честную игру, лагиза?..

Глава 38

Ника с Виком прилетают в два, а в час звонит Кирилл и сообщает о совещании.

Срочном.

Важном.

Требующим его присутствия в обязательном порядке.

И по дороге в аэропорт, где мы и должны были встретиться, я выслушиваю это молча, кошусь в зеркало на глядящих в окна сусликов. Они разглядывают, стоящий с двух сторон неприступными стенами, хвойный лес.

Ждут обещанный большой-большой сюрприз.

— Даш, я понимаю, как это выглядит со стороны, — Лавров буркает сердито, поскольку получается оправдательно, а оправдываться он не любит.

И посвящать в свои дела тоже.

— Нормально, — я хмыкаю, — мы справимся.

Я справлюсь и познакомиться со всей его семьей в лице сестры и ее мужа смогу сама. На это моего мужества хватит, и обижаться на Кирилла я не стану.

Бессмысленно.

Па пропустил мой выпускной, его официальную часть и мое торжественное награждение, ибо с крыльца роддома его развернули и о сложных родах доложили. Выбор между праздником и чьей-то жизнью был очевидным.

Мама не явилась на знакомство с Лёнькиными родителями, поскольку телеконференцию перенесли на шесть вечера, а Марта Петровна на это же время забронировала столик в ресторане с твердой уверенностью, что нормальные люди в шесть уже не работают.

— Даш…

Кирилл начинает настороженно, и я его со вздохом перебиваю:

— Я не обижаюсь, не злюсь, не воплю и вопить не собираюсь. Цени, Кирилл Александрович, тебе досталась идеальная девушка, которая слово «надо» слышит и понимает с первого раза.

— Самомнение у нее тоже идеальное, — он насмешливо фыркает.

Улыбается, переставая хмуриться.

Стопроцентно, пусть я этого и не вижу.

— А то, — я смеюсь.

И сусликам, что крутят головы и смотрят, вопросительно задрав брови, весело подмигиваю. Не слушаю заходящееся все быстрее в волнении сердце.

Нет.

Я не волнуюсь.

Совсем-совсем.

Я ношусь, вызывая общественное осуждение и порицание, вместе с сусликами по залу прилета, хохочу, кружу монстров, прилипаю к стеклянной стене и, задрав головы, указываю на взмывающий в небесную синь самолет.

— Даша, — Ян дергает меня за край кожанки поверх платья, что выбиралось долго и придирчиво, привлекает внимание, — ну скажи кого мы встречаем?

— Увидишь.

Улыбка выходит загадочной, и суслик губы недовольно кривит:

— Ты это уже говорила.

— Осталось совсем немного, — я прижимаю его к себе.

И даже не вру.

Нужный нам рейс уже приземлился, прибыл вовремя, и в шумный и галдящий на, кажется, всех языках мира пестрый поток людей я всматриваюсь, ищу взглядом.

Темно-русые, как у брата, волосы, спадающим каскадом до поясницы, серые глаза и плутовскую улыбку, что озаряет часто моськи сусликов. Подвижное даже на фотографиях, на которых я только и видела Нику, лицо. Полные чуть изогнутые губы и шрам черточкой над ними справа от качелей в детстве.

В своем воображении я прорисовываю Нику до мелочей, знаю ее и не ожидаю, что суслики, расцепляя наши пальцы и вырывая ладошки, с оглушительным: «Мама!» понесутся к совсем другой женщине.

Светлые волосы, выгоревшие, ультракороткие.

Смуглая кожа.

И никаких щек.

Я узнаю ее по лукавой улыбке и серым глазам на худом изможденном лице. Они, глаза, расширяются, вспыхивают, и сусликов Ника подхватывает на лету, опускается на колени и покрывает их лица быстрыми поцелуями, отстраняет, разглядывает жадно и снова к себе притягивает, сжимая.

Она что-то говорит им, шепчет, и смотреть на бегущие дорожки слез неудобно.

Слишком личное.

Чужое.

И я отворачиваюсь, ищу такси, уткнувшись в телефон и… и неправильное чувство ревности пытаюсь задавить. Кажется, за этот месяц я слишком привыкла к монстрам, к тому, что они хоть и бесящие, неугомонные и раздражающие, но наши.

Мои.

Ника и Вика.

Все, книжек по вечерам не будет, а утром не будет танцев Даши вокруг ванной и часовых чисток зубов монстров, что — я уверена — успевали под мои вопли постичь нирвану, иначе откуда в них было б столько медлительности и невозмутимости на выходе.

— Даша?

Кто-то осторожно касается плеча, и оборачиваюсь я быстро, запрокидываю голову, чтобы увидеть худое и узкое тоже загоревшее сверх всех приличий лицо. Сверкание в лучах солнца стекол очков, еще более заостренные скулы и длинный нос.

Суслики на отца не похожи и все же похожи.

— Я — Вик, — он улыбается открыто, какой-то беззащитной улыбкой, что против воли требует улыбнуться в ответ, и жилистую руку, перехватывая костыли, протягивает.

— Наш папа! — Ян высовывается из-за его ноги, произносит с невозможной гордостью, и, глядя в его лучистые от счастья глаза, я выдыхаю.

Перестаю ревновать, и руку крепко пожимаю, улыбаюсь искренне, подошедшей с болтающей Яной на руках, Нике.

Улыбаюсь чуть смущенно.

И все же теряюсь.

Мы вообще на «ты» или «вы»?

Как мне с ними общаться?

Бравировать перед Лавровым, однако, было куда легче.

— Мой братец все та же вечно занятая дубина, — Ника начинает первая и с неожиданного, и руку, как и ее муж, протягивает, — я — Ника.

— Даша.

— Кирилл или Кир?

Сбивающий с толку вопрос звучит непонятной проверкой, каверзным вопросом экзаменатора на повышение оценки. И сердце тревожно замирает, не дает ответить сходу.

Я уверена в своем выборе, ответе на сто, но… он кажется слишком простым и от него зависит слишком многое, чтобы сказать сразу, поэтому в знакомую насмешку серых глаз вглядываюсь, досчитываю до пяти и все же отвечаю:

— Кирилл.

— Мы подружимся, — Ника говорит уверенно.

Не оставляет сомнений под смех Вика.

Ему же вторят суслики, требуют внимание, говорят взахлеб, перескакивают, призывают меня в свидетели всех архиважных событий, закидывают вопросами родителей. И посреди шумного и суетливого зала время теряется, улетают с очередным самолетом за стеклом смущение и неуверенность, приземляется лёгкость.

Ощущение, что знакомы мы давно.

И не надо выверять каждую сказанную фразу.

Они — свои, и лишь приехавшее такси напоминает о себе и времени вибрацией телефона, вызывает сожаление. Расстройство мировых масштабов сусликов, что уговаривают меня поехать к ним. Я еще не видела их домика, тарзанки и кукольного дома Яны.

И мне обязательно надо все это увидеть и непременно сегодня.

Ника их поддерживает, но в ее глазах, припыленная дюнами, усталость далекого жаркого города чужой страны. И я отказываюсь, качаю головой и от машины отступаю.

— Ты вредная, как братец! — Ника говорит в сердцах.

— Я сама по себе вредная, — я возражаю с улыбкой и второму подъехавшему такси, что избавляет от дебатов с не менее вредной Никой, радуюсь.