Крест на моей ладони - Влада Воронова

— Я тихонько вышел в фойе, — сказал Джакомо, — купил в киоске большой конверт, положил в него диплом и записку в три строчки. Может быть, формулировка была излишне резкой… Но я устал притворяться и угождать, надоело вечно выбирать слова, которые наконец-то покажутся моей родне хоть сколько-нибудь приятными. — Джакомо криво улыбнулся. — Я нашёл уборщика и спросил, хочет ли он немного подработать. Тот согласился отдать конверт отцу. А я ушёл. Полгода перебивался случайными заработками, жил в ночлежках — мне ничего по-настоящему не хотелось, ничего не интересовало. Так, болтался по жизни, как кусок сами знаете чего по волнам. Потом попал в Ремнию, но и здесь всё продолжалось по-прежнему… Отец оказался прав — я действительно прирождённый никчемушник.

— Нет! — Миденвен обеими ладонями крепко сжал Джакомо руку. — Нет. Ты лучший из всех людей, которых я знаю. Самый лучший.

Джакомо высвободил руку, встал.

— Для таких суждений ты знаешь слишком немногих.

— Что ты написал родителям? — спросила я.

— Они знают, что я жив. И всегда знали. Но им плевать.

— А дом у тебя откуда?

— Традиционный семейный подарок на совершеннолетие. Девочкам всегда дарили бриллиантовые серьги, а сыновьям — маленький холостяцкий домик или квартиру. Но до сих пор я там не жил ни разу, только хранил кое-что из вещей. Для меня это всегда был склад, а не дом.

Джакомо резко мотнул головой, стряхивая воспоминая.

— Идём, — сказал он нам. — Опаздывать на встречу с клиентом нельзя.

Миденвен торопливо кивнул. Верхушки ушей у хелефайи обвисли, тревожно подрагивают, давние боль и обида Джакомо близки ему как собственные. Но мочки приподнялись, в глубине души Миденвен его неладам с родителями только обрадовался.

Я удивилась. Привязанность хелефайи к Джакомо всегда казалась мне искренней и чистой, такой, что не оставляет места для злорадства. Но не зря говорят, что любая людская душа — потёмки. В том числе и хелефайская.

* * *

Мишель де Фокон — высокий красавец с очень светлой, но не бледной кожей, и бархатистыми серыми глазами, импозантно одет по последней ремнийской моде — налил Миденвену и Джакомо по чашке кофе. Сервиз старинный, примерно восемнадцатого столетия, стенки у чашечек тонкие, как бумага. Секретарь поставил на стол плетёнку с печеньем.

— Съешьте хотя бы одну штучку, — сказал Фокон Джакомо. — Тогда ваша кровь станет для жителей квартала запретной вдвойне.

Джакомо торопливо схватил печенюшку, но тут же с недоверием глянул на Фокона и спросил:

— Почему?

Вампир объяснил соответствующий пункт Алого закона.

Джакомо хотел было положить печенье в рот, но отдёрнул руку.

— Повелитель Мишель, — медленно сказал он, — ведь тогда получается, что вампиры не могут брать кровь тех человеков, которые сами будут рады стать донорами — друзей, родственников, собратьев по оружию?

— Да, — ответил Фокон.

— Но это глупо! Зачем ходить на Охоту, когда полно тех, кто сам хочет поделиться с вами Жизнью?

— Это закон крови. Как и все изначальные правила, его устанавливали не Источники жизни и, тем более, не вампиры.

От изумления и без того огромные глаза Миденвена распахнулись едва ли не во всё лицо, растерянно дёрнулись верхушки ушей.

— Такого не может быть! — воскликнул он. — Нет. Повелитель Мишель, словохранители вас обманули, когда рассказывали об истории вашего народа! Это не закон крови. Ведь изначальные правила установили Предрешатели. Они мудры и добры. Всесовершеннейшие не могли сделать такой запрет законом. Наказанием — да, возможно. Но только не законом! Великие Учителя иногда бывают слишком строги со своими детьми, но это всего лишь наказание, а не правило. Его можно отменить. Если ваш народ попросит Сотворителей о прощении, они обязательно отменят этот запрет. Вас простят и освободят!

Фокон досадливо вздохнул.

— Виальниен-шен, в триста пятьдесят семь лет нельзя быть таким… наивным. Вы прекрасно знаете, что вампиры были сотворены вместе со своей Жаждой. А если так, то одновременно были и сотворены законы для её регулирования.

Миденвен теребил прядь волос. Пальцы дрожали. Уши обвисли, а в глазах блестели слёзы. От истинного облика Тройственной Триады их первосотворенец увидел лишь краешек, но даже такая малость оказалась сильнейшим потрясением.

— Если позволите, повелитель Мишель, — сказала я, — мы пойдём. Все детали обговорены, к работе синьор Сальватори приступает завтра. Не будем больше отнимать ваше время.

— Печенье-то съешьте, синьор Сальватори, — сказал Фокон.

— Нет, — твёрдо ответил Джакомо.

— Вы боитесь нас. А это станет надёжной защитой.

— Нет. Такая защита мне не нужна. А страх… Как-нибудь справлюсь и с ним.

— Если Виальниен-шену угодно, то он может сопровождать вас и по праву телохранителя взять с собой любое оружие.

Джакомо отрицательно покачал головой.

— С этим я должен справится только сам.

Миденвен обиженно дёрнул верхушками ушей, но ничего не сказал. Джакомо попрощался с Фоконом.

На основицу мы тоже возвращались пешком.

— В воскресенье отец приезжает в город, — сказал Миденвен. — Он хочет посмотреть большой мир. Для начала хотя бы дом, где я живу, пройтись по улице. Она ведь тихая и старомодная, особых трудностей быть не должно. Только я с таксистами связываться не хочу. Джакомо, ты не мог бы встретить нас у щели? Аренду машины я оплачу.

— Конечно.

— Да ты не волнуйся, — Миденвен взял Джакомо под руку, улыбнулся. — Мой отец совсем не такой, как все те Перворождённые, которых ты видел. Он другой. Отец работает в бесплатной больнице для бедных в приграничье, это десятикилометровая нейтральная зона вокруг входа в нычку. В больницу приходят разные люди — человеки, эстрансанги, стихийники… Отец одинаково приветлив со всеми. По-настоящему приветлив, искренне. Для него все люди одинаковые, а всё это деление на ступени и касты он всегда презирал и презирает. Прежде я стыдился его простоты, в Виальниене такое поведение очень многим не нравится. Теперь понимаю, насколько прав отец и неправы все остальные.

Миденвен быстро взглянул на Джакомо и сказал:

— Ты ни о чём не беспокойся, вы очень легко сумеете поладить.

Суть затеи ушастого интригана стала понятна до полной однозначности. Под наскоро выдуманным предлогом я отправила Джакомо в мелочную лавку за покупками.

— Даже и не пытайся, — сказала я Миденвену. — У него есть собственная семья. В своих отношениях с отцом Джакомо сумеет разобраться и без твоей помощи. У тебя нет права разрывать его семейные узы.

Миденвен упрямо и зло растопырил уши.

— Все узы давно разорваны. Его старик сам отказался от сына! А мой отец будет только рад, если Джакомо войдёт в нашу семью, станет моим братом и его сыном. Отец никогда его не обидит так, как обидел тот недоумок. Никогда не предаст, как предал он.

— Вы всё уже обсудили и решили?

— Да, — кивнул Миденвен. — Я обо всём написал отцу ещё до суда, когда вы с Каварли летали в Прагу. Эльфы частенько выходят на основицу, я передал с ними письмо в Виальниен. Отец ответил в тот же день. Он сомневался, что Джакомо захочет принять мой вассалитет. И предложил другое решение. Я не знаю, как отец догадался, что у него нет семьи. Но теперь Джакомо будет настоящим ар-Даллиганом, моим братом. Больше никто и никогда не назовёт его обезьяньим отродьем. Отец хотел приехать сразу после суда, но тогда я не осмеливался думать о Джакомо как о друге и брате. Мне потребовалось время, чтобы понять — для таких людей, как он, все эти вассально-сюзеренские традиции и глупы, и невозможны.

— Ты любишь его? — спросила я.

— А вы как думаете, Нина?

— И что будет, если кто-нибудь уведёт Джакомо прочь, заставит забыть о тебе, назвать чужим?

— Нет. Нет! — Миденвен побледнел резко и сильно, уши застыли в неподвижности. — Нет!!!

— Что, больно стало? (Хелефайя кивнул). А ведь точно такую же боль ты собрался причинить его родителям.

— И мать, и отец Сальватори давно отказались от сына!

— Это они тебе сами сказали? А может, ещё и скрепили отказ изначальной клятвой?

Миденвен ответил лишь быстрым злым взглядом.

— Вот и не лезь в его личную жизнь, — сказала я. — Сейчас ты ничем не лучше Сальватори-старшего, который пытался распоряжаться сыном как вещью. Ведь он тоже любит его, и был уверен, что делает всё исключительно на благо Джакомо. Но только сам Джакомо может и должен решать, что будет ему благом, а что — злом. От родителей он сбежал, потому что их любовь и забота превратилась в удавку. Дейлирин, ты хочешь, чтобы Джакомо ушёл и от тебя?

Хелефайя испуганно помотал головой.

— Нет. Всё, что у меня есть, это отец и Джакомо. Потерять одного из них всё равно, что лишиться половины сердца. Ещё не смерть, но уже и не жизнь.