Дети Империи. - Олег Измеров

– А перед телекамерами сложнее, чем было перед художниками?

– Художник человек, его видишь, чувствуешь, что он думает… а там неизвестно сколько глаз и что у них там у всех в головах, тоже не видно. Короче, предлагаю – за переход на «ты».

– То-есть, на брудершафт?

– Брудер… Это, что, как в рейхе, что ли?

– Не в рейхе, давно, еще до рейха, до революции, в общем, студенческий обычай. Надо переплести руки локтями…

Нина придвинулась к нему на диване, и он действительно почувствовал жар ее бедра; она ловко переплела свою руку с бокалом с его локтем, и, озорно улыбаясь и глядя ему в глаза, пригубила солнечную жидкость, как будто медленно поцеловала бокал.

Невидимый саксофон из музыкального центра выводил старый фокстрот «My resistance is low». «Обалдеть» – подумал Виктор. «Сцена как по нотам»

Он поставил бокал, встал и подал ей руку; Нина тоже поставила свой и вышла на середину гостиной. Фокс танцевала она легко, привычными движениями, хорошо чувствуя партнера; Виктор даже удивился.

– А говорила, на танцы бегать некогда, – сказал он, когда они снова устроились на диване.

– Потом пришлось учиться. Промоушен все это называется. И речи пришлось самой заново учиться. Хорошо фрезеровщику – он дал полторы нормы, ему машина на перфокартах полторы нормы пробила, против машины никто слова не скажет. А здесь, чтобы пробиваться – по-городскому говорить надо, академически правильно. Как Элизе Дулиттл, вот только осваивать пришлось без Хиггинса… Слушай, бери крабов, они полезные. У меня в холодильнике еще есть.

– Спасибо… И все-таки, Нина, интересно…

– Почему случайно и почему ты? Верно? – Она засмеялась.

– До чего с тобой легко. Ты читаешь мысли.

– Они у тебя на лице написаны… Ты никогда не замечал, насколько легче рассказать о себе, поделиться мыслями с совершенно незнакомым человеком?

– Замечал.

Еще бы не заметить! Столько народу в наше время ради этого лезут на форумы, в чаты, заводят аськи и прочие мессенджеры. Именно чтобы найти совершенно незнакомого человека, которому почему-то рассказывать проще, чем близким или друзьям: не надо думать, что и как сказать, не надо ждать какой-то реакции, просто взять и облегчить душу.

– А еще спрашиваешь. Ну и как это все будут называть в век кибернетики?

– Мы с тобой чатимся в привате.

– Чего-чего?

– Ну это молодежный жаргон такой. Чатится – это от английского «чат», говорить, беседовать, а «в привате» – это отдельно от других, в уединении.

– «Мы с тобой беседуем в уединении»… Как красиво… – мечтательно произнесла Нина и слегка округлила глаза с длинными ресницами. – Совсем как в романах. Я совсем не против чатиться!

По радио зазвучала неторопливая блюзовая мелодия, в ярких свинговых тонах. К своему удивлению, после длинного вступления Виктор узнал в ней обработку «Лили Марлен».

– О! Одна из моих любимых. Дамы приглашают кавалеров! – И она, вскочив, потянула Виктора за собой.

«Дас ист фантастиш. Никогда не думал, что буду танцевать танго под «Лили Марлен», в стиле свинг, с советской ударницей креативного бизнеса.»

– А что это за мелодия? Очень знакомо, кажется, в кино слышал.

– Не в кино. Одна из запрещенных в рейхе песен.

– А-аа… Точно.

– Вроде «Катюши», про девушку, которая солдата ждет. «Даже из могилы, засыпанный землей, найду вернуться силы, чтоб встретиться с тобой. Призрачной тенью сквозь туман я вновь продолжу наш роман…» Хорошая песня. Жалостливая.

«Я шизею в этом зоопарке… Хотя… Мы вообще тащились от всего подряд, не думая о тексте… Ra-Ra-Rasputin, Russia's greatest love machine… Чем Лили Марлен хуже? Не плачь девчонка, пройдут дожди…»

Они уже двигались в квикстепе под оркестрового Sandman'а – видимо, он сейчас был очень популярен. Хм, а приличные знакомства тут примерно по одному образцу… проводить, перекусить, поговорить, потанцевать, интересно, что будет дальше… Хотя, с другой стороны, если ей хочется потанцевать, не на танцплощадку же идти? Там небось одни старшеклассницы и пацаны перед армией.

– Ну вот, а второе – знаешь, я просто вдруг как-то почувствовала, что ты не такой, как все. – продолжила Нина снова уже на диване.

– Это… в каком смысле?

– Как тебе объяснить-то… Ну… Ну вот ущипни меня.

– Зачем?

– Так надо!.. Ай! Ну, нельзя же так буквально! – воскликнула она, потирая бедро. –Ладно, проехали. Понимаешь, ты не такой по привычкам, как держишь себя… это незаметно, но мне чувствуется. Как тебе объяснить… ты какой-то внутри свободный. Наши сразу не решились бы ущипнуть, даже если знают, что без подвоха. Они знают, что два часа – это не знакомство! А ты или не знаешь – но тебе же не десять лет – или тебе все равно.

– Верно. Я всегда выглядел белой вороной Есть такой недостаток.

– Не увиливай. Если бы я не знала, то решила бы, что ты из НАУ. То-есть не совсем из НАУ, а очень долго там жил. Я же часто их в Москве вижу. А говоришь и думаешь, как все наши.

– Откуда ты знаешь, как я думаю? Ах, да… И почему из НАУ, а не из рейха или Японской империи? – и Виктор показал руками косые глаза. Нина засмялась.

– Ты очень веселый, с тобой легко… Пошли, я покажу, как я тебя вижу.

Они вошли в кабинет. Виктор ожидал увидеть там что-то вроде творческой мастерской, но на большом двухтумбовом столе дремали только коленкоровые папки и рогатый телефон коричневой пластмассы; очевидно, здесь творилась прозаическая хозяйственная деятельность фирмы, а весь креатив оставался в мастерской; впрочем, за стеклами шкафов дремали толстые книги по искусству, художественные альбомы и каталоги. Нина включила массивную бронзовую настольную лампу, вынула мягкий карандаш из стаканчика настольного прибора из серого мрамора, вынула чистый лист из одной из папок, и, не воспользовавшись дубовым полумягким креслом с низкой спинкой в виде дуги, а присев на край стола, начала быстро рисовать. Шуршал грифель, и под этот тихий шорох на потолок забралась огромная тень Нины; казалось, вместе с тенью, она полностью ушла в работу, изредка бросая на Виктора молниеносные взгляды.

– Примерно так, – сказала она, закончив, и протянула листок.

Виктор вздрогнул. На рисунке он стоял, опершись рукой на березу, двадцатилетний, с длинными волосами, баками и полоской юношеских усов, в клетчатой расстегнутой ковбойке, завязанной узлом на животе, в старых истертых джинсах с заклепками.

У него дома лежал такой снимок. Это было в стройотряде под Дубровкой. Даже пейзаж сзади, намеченный несколькими карандашными штрихами, был похож. Джинсы, кстати, не фирмовые, а вьетнамские, рабочие.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});