Арифметика подлости - Татьяна Туринская

Теперь у нее осталось только счастливое 'вчера'. А впереди — бездна серых, тягучих, как сироп, и безвкусных, как сырой яичный белок, будней. И невозможно в этой бездне жить, ходить, дышать, тонуть. Можно только барахтаться в мерзкой слизи, захлебываться гадостью и отвращением, и снова барахтаться и отплевываться, отплевываться, отплевываться до судного дня. И вот там, на высшем суде, она ответит за свое преступление. За то, что предала подругу, разбила два любящих сердца — ведь знала, что любит Кеба Ольгу. Знала, что на Маринке женился сугубо назло неверной невесте. Ведь ни разу ни перед свадьбой, ни после нее, не сказал 'люблю'. Веснушкам в любви признавался, а Марине ни разу. Значит, не любит. Любил бы — не позволил бы Конаковой разбить их семью.

И на очередное 'Прости' Марина по-прежнему отвечала: 'Ты умер, Кеба. Я смогу без тебя. И ты без меня тоже сможешь'.

***

Три месяца испытательного срока тянулись, как тридцать три года.

Ее оставили в журнале. И ничего не изменилось: нудно потекли очередные тридцать три года. Тоскливых, затянутых. Одиноких.

Но жизнь берет свое. Марину пригласили на свидание.

Впрочем, свиданием это нельзя было назвать. Смешно, но полноценных свиданий в ее жизни до сих пор не было. С Чернышевым — эпистолярный роман. С Арнольдиком и Кебой все произошло не так, как у нормальных людей. Вместо свиданий — одна сплошная постель. Но больше этого не будет. Больше она не прыгнет в койку к первому встречному!

Саша Русниченко, новый редактор — пташка в их коллективе новая, малоизученная. Никто из сотрудников не знал о нем абсолютно ничего, кроме того, что пришел он к ним из 'Вечерних известий'. Дамы отметили его смазливую мордашку: улыбались ему приклеенными улыбками, одна шире другой. Будто лошади на базаре, демонстрировали шикарные искусственные зубки. Однако новенькому почему-то приглянулась Марина.

После родов она так и не смогла вернуться к прежнему весу, о чем ужасно переживала. Пять лишних килограммов доставляли ей столько хлопот, что она без конца изнуряла себя дурными диетами, однако результата ее мучения не приносили. Даже нынешние ее душевные страдания и хроническое отсутствие аппетита никоим образом не сказались на фигуре: видимо, организм посчитал этот вес оптимальным для себя и категорически отказывался реагировать на стрессы.

На самом деле эти лишние килограммы лишь придали ей шарма и очарования. Оказывается, не всем к лицу чрезмерная худоба. В юности она была худой, но при этом бесцветной, незапоминающейся. Теперь же черты лица скруглились, стали мягкими и нежными, и, словно фото в химическом реактиве, проявилась истинная Маринкина красота. Она наконец-то перестала быть серой безликой мышью, о чем мечтала всю жизнь, но сама этого не понимала.

На новичка она даже не взглянула ни разу. То ли из-за мнимой полноты, то ли… Нет. Будь она худой, словно швабра, все равно ни на кого смотреть бы не стала: Кебы в ее жизни уже не будет, а никто другой ей даром не нужен.

По долгу службы Русниченко должен был отслеживать события в шоу-бизнесе. На очередную презентацию очередного альбома очередной звезды он пригласил смутившуюся Марину.

Прессе были отданы два отнюдь не лучших столика. От остальных их отличало разве что неудачное расположение. Зато с сервировкой все было в полном порядке — устроители постарались на славу.

Впрочем, Марина вряд ли расстроилась бы, будь даже стол сервирован единственной бутылкой минералки и стопкой пластиковых стаканчиков. Впервые в жизни ей довелось попасть в такое общество. Раньше ее окружали сплошь Генкины друзья и коллеги, которых интересовала только грубая физическая сила. Тут же едва успевала вертеть головой: надо же, и эта здесь, и та, и тот, и даже вон тот?!

Вокруг были сплошь знакомые лица. Знакомые, конечно же, лишь раскрученными физиономиями. Музыканты, певцы, парочка знаменитых актеров в сопровождении восхитительно длинноногих созданий, скандально известный тележурналист таскал под ручку юного ясноглазого паренька, будто декоративную собачонку. Марина чувствовала, что попала в другой мир. В зазеркалье. Пусть не сказочное, но все-таки.

За столик набилось значительно больше народу, чем было запланировано: пресса халяву любит, и 'просочиться' в зал удалось даже неприглашенным, но опытным представителям заштатных газетенок. Каждому хотелось урвать свой кусок счастья. Хотя бы в виде рюмки водки с крошечным канапе на шпажке.

Русниченко всем своим видом демонстрировал привычность ситуации и даже легкую усталость от всей этой шумихи. Без конца здоровался с кем-то, перебрасывался парой-тройкой фраз, подчеркивая, что все в этом насквозь фальшивом мире ему давно не ново. Вытаскивая из портмоне визитку, сделал неловкое движение, и вот уже на полу перемешались какие-то бумажки, его и чужие визитки, записки, обрывки. Чертыхнувшись, он швырнул бумажник на стол, а сам кинулся подбирать рассыпавшееся добро.

От удара о столик портмоне распахнулось, открыв Марининому взгляду фотографию. Не то чтобы она была слишком любопытна, но попробуй не смотреть на то, что само лезет в глаза. Фото было не слишком свежим — Саша выглядел там несколько иначе, но это явно был он. И не один. К нему прижалась милая молодая женщина, вся в восхитительных рыжих кудряшках, такая счастливая. На руках у женщины — щекастый карапуз.

Сердце заныло: у самой в кошельке лежал семейный снимок, где они втроем, пока еще такие же счастливые… Но почему ей кажутся знакомыми эти рыжие кудряшки? А глаза? Она явно видела эти глаза, и тогда они тоже сверкали счастьем.

Тем временем Русниченко собрал бумажки, и теперь раскладывал их по кучкам: бумажки к бумажкам, визитки к визиткам. Заметив раскрытое портмоне, смутился, быстренько прикрыл, и снова вернулся к визиткам.

Не выдавая смущения, Марина продолжала следить за разворачивающимся на сцене шоу. А мысли упорно крутились вокруг фотографии. Память суетливо подыскивала факты, к которым можно было бы отнести это фото. Кто же она, обладательница кудряшек? Где Марина видела этот счастливый взгляд?

Русниченко проводил ее до самого дома. У подъезда, как водится, полез целоваться. Вместо губ Марина подставила щечку. Отшутилась:

— Сначала я хочу взглянуть на твою руку. Понять, тот ли ты, с кем я могла бы пойти дальше поцелуев у подъезда. Позолоти ручку, дорогой, всю правду расскажу.

Тот снисходительно протянул ей раскрытую ладонь:

— Ну-ну, погадай. Только я в гадания не верю.

— А я и не заставляю. Я не тебе гадаю — себе.

Поводила ногтем по его ладони, покрутила ее под рассеянным светом слабой лампочки: