Сын башмачника. Андерсен - Александр Трофимов

Андерсен смотрел на всё это как на спектакль. Статисты ворвались в дом, оттуда послышались женские крики, но вскоре всё смолкло.

Чем ближе к центру города он продвигался, тем возбуждённее были люди. Точно утлый чёлн, Андерсен с трудом пересёк бурную улицу-море и вышел на Новую Королевскую площадь.

Он обратил внимание на удивительное здание и почувствовал — это был театр. Юный поэт не ошибся — перед ним находился старый театр Эйгтведа. Ему так хотелось оказаться за его стенами, среди театрального света и шума.

   — Сразу видно, что молодой человек только что приехал в Копенгаген.

   — О, как вы догадались?

   — У вас открыт рот от восторга, и лицо ваше мне совсем незнакомо.

   — А вы многих знаете здесь?

   — О да, — поклонился незнакомец.

   — А не играете ли вы сами в театре? — восторженно спросил молодой поэт.

   — Бог не удостоил, — с громадным чувством самоуважения отвечал таинственный незнакомец.

   — А не поможете ли вы мне туда попасть?

   — С огромным удовольствием. — И как по мановению волшебной палочки замечательный человек вынул из недр своей одежды билет.

Андерсен смотрел на него, как на пропуск в рай. Его восторгу не было предела. Он ликовал.

   — О, спасибо, спасибо, спасибо, — говорил он, принимая щедрый подарок, — Я так благодарен вам.

   — Не стоит благодарности. — Широкие глаза незнакомца с печальным интересом утонули в мыслях Андерсена.

   — Нет, это великолепный подарок!

   — Подарок? — Лицо незнакомца насупилось и даже покрылось пятнами. — С какой стати я должен делать вам подарки?

   — Но ведь вот он, подарок! — Андерсен повертел в руках билет в театр.

   — Вы смеётесь надо мной? — угрожающе спросил барышник.

   — Ничуть!

   — А не еврей ли ты случайно? — хищно поинтересовался даритель.

   — Нет, что вы.

   — Ты будешь платить за билет?

   — За что? — недоумевал новый столичный житель.

   — Вот за этот билет, что у тебя в руке, орангутанг несчастный.

   — С чего вы взяли, что я орангутанг?

   — С того, что у тебя руки длиннее туловища, небось, легко такими руками девкам под юбки лазить!

   — Как вы смеете!

   — Давай деньги за билет!

   — Но почему? Разве это не подарок?

   — Ах ты, долговязый олух, ты вздумал меня дурить, получай же. — И он потянулся своим весёлым кулаком к грустному лицу поэта.

Но Андерсену явно не улыбалась такая перспектива, он бросился бежать, оставив драгоценный билет на мостовой.

Долго блуждая по возбуждённому городу, он отыскал свой постоялый двор и бедно поужинал. После первой прогулки аппетит у него был огромный, но нужно беречь деньги, иначе он умрёт с голоду. Он с лёгкостью представил себя мёртвым и заплакал. Слёзы всегда помогали ему облегчить Душу.

Театр не снился ему этой ночью, ему вообще ничего не снилось — он так устал, что даже сны не могли прорваться сквозь крепостную стену усталости. Ночью его кусали клопы, ничего не знавшие о театре.

Кроме театра, не было места в Копенгагене, куда бы стремился Андерсен, поэтому, пробудившись и почувствовав себя хорошо отдохнувшим, он направился по знакомому маршруту. Улицы шумели по-прежнему, и было чувство, что никто в городе совсем не ложился спать. Письмо Иверсена всё ещё жгло его коричневый сюртук. Его мысли были заняты предстоящей встречей с госпожой Шалль. На Бредгаде он представился прекрасной женщине, не имевшей понятия ни об Андерсене, ни об Иверсене. Андерсен полагал, что всё обстоит иначе.

   — Ну, хорошо, хорошо, — отмахнулась она от назойливого мужлана, что вы подготовили?

   — Я был бы счастлив, если бы такая прекрасная танцовщица согласилась послушать сцену из «Сандрильоны».

Она благосклонно кивнула, это подвигло его на продолжение тирады:

   — Ведь вы так прекрасно выступили в этом замечательном водевиле.

«Мужлан, мужлан», — подумала про себя госпожа Шалль, мечтая избавиться от странного гостя.

   — Когда-то в Оденсе я и сам играл в этой пьесе, — великодушно впустил он её в закрома своей памяти, — и, кажется, имел успех!

Госпожа Шалль привычно улыбнулась, она много видела на своём веку чудаков: одним больше, одним меньше...

Он, разумеется, не знал мелодии. Знание текста было столь же неглубоким... Но вёл себя, будто он, по крайней мере, написал текст. А потом стал импровизировать, будто и музыка принадлежала ему, да так надоела, что ему приходится со скуки придумать что-нибудь свеженькое.

   — Если вы позволите, я сниму сапоги, чтобы они не мешали. Эти сапоги — моя гордость, они совсем новые, — волнение заставляло его говорить очень много, когда он говорил, то успокаивался.

   — Снимите, снимите, — благожелательно сказала хозяйка, — но больше ничего снимать не надо.

Андерсен вежливо поклонился — ни дать ни взять театральный гений. От волнения и ноги его, и язык потеряли якорь.

Сапогам в углу было довольно скучно, им тоже хотелось потанцевать. Они обиделись на хозяина за такую ссылку. Уж они бы показали этой танцовщице такие па!

   — Если не возражаете, я использую свою шляпу вместо тамбурина.

   — Я не против, — отвечала скучнеющая на глазах актриса. — Танец Андерсена родился в Оденсе, а не в Копенгагене или, на худой конец, в Париже, — сказала знаменитая актриса.

   — Я не бывал прежде в Париже, — гордо сказал провинциал, — всё это я вдохновенно изобразил здесь благодаря вашему присутствию. Говорят, что у меня есть талант импровизатора.

   — Кто говорит? — Госпожа Шалль вопросительно подняла бровь.

   — Многие, — без ложного стыда ответил юный соискатель славы.

   — Я вижу также, что ваш текст родился не в Копенгагене. — Ирония усилилась, чувствуя свою безнаказанность.

Но вдохновение Андерсена не пропускало чёрных лучей этой иронии. Даже наоборот, оно превращало эти лучи в свет радости: провинциализм имеет и множество положительных сторон, о которых не догадываются, пока их не потеряют.

Когда Андерсен танцевал и декламировал, он был на облаке счастья, как только кончил — произошёл перепад настроений, и он почувствовал, что прекрасное его пение кончилось, а танец исчез, как исчезает с крыльев бабочки пыльца...

И взрослеющий мальчик заплакал. Увидев его слёзы, заплакали и обидчивые сапоги, и огромная, как зонт, шляпа.

   — Я готов быть у вас на побегушках, только не забудьте обо мне, научите меня вашему великому искусству. Я чувствую, что быстро научусь всему, что вы знаете, что знают другие. Ведь в романах написано: если хочешь чего-то сильно и молишься, то всего добьёшься.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});