Грант вызывает Москву. - Василий Ардаматский

Выслушав распоряжения Шрагина, Григоренко помолчал, будто запоминая их, и вдруг сказал:

— Хочу у вас спросить… Только не серчайте, может, я чего и не смыслю. Я вот все думаю об этих повешенных. Ведь как ни верти, мы виноваты в их смерти. Или нет?

Тревога похолодила сердце Шрагина. Он понимал, что подобные опасные настроения могут возникнуть. Но он не допускал и мысли, что подобные настроения возникнут в его группе!

Шрагин смотрел на связного и в прищуре его глаз видел не сомнение, а убежденность. Эта его убежденность была тем опаснее, что он носил ее с собой на встречи со всеми товарищами по группе! Нужно было немедленно и не горячась разъяснить ему его заблуждение. А если это не удастся, Григоренко не может оставаться связным…

— Идет война, Григоренко, — спокойно начал Шрагин — представьте себе, что на фронте погибает солдат, а оставшийся в живых думает, что немец убил его товарища потому, что они вместе стреляли в него. Тогда вывод один: бросай оружие, сдавайся в плен врагу или беги с поля боя куда глаза глядят…

Шрагин внимательно наблюдал за Григоренко, который слушал его, опустив глаза и согласно кивая головой, но, как только Шрагин закончил говорить, он резко выпрямился и снова, глядя Шрагина с каким–то ехидным прищуром, сказал:

— Все же какой–то расчет должен быть. Немец вон как рассвирепел, и выходит, что мы тем взрывом и сами себя подорвали.

— Взрыв уничтожил на аэродроме более двадцати самолетов–бомбардировщиков, — продолжал Шрагин. — Сколько наших людей на фронте и в нашем тылу погибли бы от бомб, сброшенных с этих самолетов? Тысячи. А Федорчук их спас. Может, вы считаете, что эти тысячи жизней не стоят наших?

— Это правильно… это правильно… — тихо повторил связной, отрешенно смотря прямо перед собой.

— Мы действовали и будем действовать, — сказал Шрагин. — Я почти каждый день передаю в Москву ценную информацию, Москва знает о каждом нашем шаге. За взрыв на аэродроме Федорчук награжден орденом.

— И остальных Москва тоже знает? — спросил Григоренко.

— Конечно. В первомайском приказе нас отметят, каждого по заслугам.

— Так уж не забудьте там в молитвах своих, — неуклюже пошутил Григоренко.

— Забыть вас я не мог и думал представить к ордену, — не замечая тона Григоренко, серьезно сказал Шрагин.

— А теперь передумали?

— Пока особых оснований к этому не было. Я рад, что вы откровенно рассказали о своих сомнениях. А теперь идемте…

Представителя подполья Бердниченко на явочной квартире не оказалось. Шрагин уже имел возможность убедиться, что Бердниченко очень точный во всем человек. Значит, что–то случилось. Странно вела себя хозяйка квартиры. Она поминутно заглядывала в комнату, где находился Шрагин, точно проверяя, не ушел ли он. Если бы Бердниченко не сказал ему в свое время, что хозяйка вполне надежный человек, он уже давно покинул бы квартиру.

Подойдя к окну, Шрагин в щель между занавесками смотрел на улицу. Сумерки сгустились, и Григоренко, который должен стоять на перекрестке, уже не было видно. Вдруг на другой стороне улицы Шрагин увидел человека. Это был не Григоренко. Человек медленно шел по тротуару, смотря на дом, в котором находился Шрагин.

Шрагин решил выждать несколько минут и уходить. На всякий случай проверил, нет ли в его карманах чего–нибудь, что может его изобличить или вызвать подозрение. Он вышел в переднюю и стал надевать пальто. В это время в дверь осторожно постучали. Из кухни вышла встревоженная хозяйка, она вопросительно смотрела на Шрагина.

— Открывайте, — шепнул он и стал у самой двери за шкаф.

Хозяйка приоткрыла дверь на цепочку.

— Вам кого? — сердито спросила она.

Хриплый мужской голос произнес явочный пароль. Хозяйка сняла цепочку и открыла дверь.

— Здравствуйте… Анна Петровна, кажется… — негромко сказал вошедший человек и, осмотревшись, спросил: — Кто–нибудь есть?

Хозяйка молчала. Очевидно, этот человек был ей не известен, и она не знала, что ответить. Шрагин вышел из–за шкафа.

— А кто вам нужен?

Человек внимательно оглядел Шрагина и сказал:

— Очевидно, вы… Мне описал вас товарищ Бердниченко. Я Зворыкин.

Шрагин не раз слышал эту фамилию от самого Бердниченко и знал, что этот человек из актива подполья.

— Где он сам? — спросил Шрагин.

— Анна Петровна, куда нам с товарищем пройти? — не отвечая, обратился к хозяйке Зворыкин.

Она молча указала на дверь в комнату.

— Ваша охрана работает топорно, — устало сказал Зворыкин, садясь к столу. — Пока я понял, что за парень топает за мной как тень, я опоздал сюда к сроку.

— У него свои обязанности, — сухо заметил Шрагин и повторил свой вопрос: — Где Бердниченко?

— Он временно покинул город. У нас два провала: вчера взяты наши подпольщики Кулешов и Хоромский.

— Случайно?

— Кулешов, вроде, случайно. Был по делу на вокзале, а там облава. А вот Хоромского взяли дома. Бердниченко просил передать, что, по его мнению, и вам своих людей лучше временно вывести из города.

— Куда?

— Ориентир — деревня Смакино, а там — учитель Павел Михайлович. Он связан с партизанами и переправит ваших людей куда надо.

— Что еще? — спросил Шрагин.

— Все.

Шрагин встал.

— У вас связь с Бердниченко сохраняется?

— Будет через месяц, не раньше.

— Здесь замените его вы?

— Да.

— Возможность печатать листовки еще есть?

— Что толку — некому сочинять текст!

— Сейчас я напишу.

Шрагин сел к столу и с ходу написал листовку.

«Дорогие товарищи! — писал он быстро и без поправок. — Борьба нашего народа с заклятым врагом становится все более упорной. Москва показала героический пример, а за ней идет наш великий Ленинград, беззаветный Севастополь. В.общем строю борьбы стоит и наш город, наносящий врагу свои смелые удары.

Объявленный Гитлером блицкриг провалился. Это вызвало у врагов звериный страх и звериное бешенство. Объятые страхом за свою шкуру, они надеются кровью залить огонь народной ненависти. Их цель — запугать советского человека, заставить его быть покорным рабом без родины. Не выйдет! Даже перед лицом смерти советские люди показывают высокий героизм и преданность Родине. Когда вешали двадцать заложников, на площади раздался громкий голос одного из них: «Всех не перевешаете! Смерть оккупантам!»

Этот грозный голос слышали руководившие казнью гитлеровский генерал Штромм и его сатрапы вроде Релинка. На их лицах был страх! Бойтесь, палачи! Мы всех вас знаем по именам, и вам никуда не спрятаться от расплаты!

Дорогие товарищи! Ответим на террор еще большей ненавистью к врагу! Наше дело правое! Мы победим!

Смерть немецким оккупантам!

Центр».