Человек меняет кожу - Бруно Ясенский

Синицына сидела, молчаливо втиснувшись в угол. Уже не было надобности притворяться спящей, никто из разговаривающих не обращал на неё внимания. Цифры плавали в воздухе, как огромные инфузории, помахивая хвостиками и завитушками. Синицыной стало скучно. Она попробовала смотреть в окно, но за окном плыли те же гектары вездесущего, неистребимого хлопка.

Ночь пришла внезапная, как туннель. В вагоне загорелось электричество. Никто из разговаривающих этого не заметил. Синицына смежила глаза. Опять, как сутки тому назад, стучали колёса. Она проделывала обратно путь, отмеренный только вчера, – нелепый пробег Сталинабад – Ташкент – Сталинабад. Зачем? Неужели только для того, чтобы возвращаться в одном купе с этим чужим человеком, грызущим, как обезьяна, хлопковые семечки? Какая нелепица! Всё это походило на скверный сон. Три человека, нагнувшись друг к другу, как заговорщики, склоняли на все падежи косматое слово: хлопок. Слово, от которого она бежала когда-то из какого-то далёкого посёлка над большой рекой, бежала сотни километров на грузовике, на пароме, в поезде, волоча за собой длинные неустранимые волокна, чтобы наконец, запутавшись в них, как в постромках, обессилев, дать им потащить себя обратно. Она приоткрыла глаза. Дым секретарского табачка тянулся в воздухе длинными белесыми волокнами, лез в глаза, в рот пушистыми хлопьями хлопка. Чтобы не задохнуться, Синицына открыла дверь и выскользнула в коридор. Трое людей, занятых разговорами, не заметили её ухода. Она пошла вдоль коридора навстречу струе свежего воздуха, врывавшейся с площадки. Из открытых дверей смежных купе мягко, как хлопья, падали слова: люди в смежных купе говорили о хлопке.

Синицына вышла на площадку. По обеим сторонам вагона с грохотом бежала ночь. Поезд, наверстывая дневное опоздание, мчался, удваивая скорость. Поезд торопился отвезти в Таджикистан эшелон людей, которых ждал хлопок. Зачем на этом поезде очутилась она, Синицына? Какой абсурд! Надо просто сойти на первой остановке и ехать обратно в Ташкент, потом дальше… Куда? Опять длинные сутки грохота, духоты, – люди, чайники, станции. Какая разница? Новые зоны. Новый пароль, склоняемый с воодушевлением незнакомыми людьми. Вместо хлопка – хлеб, потом чугун. Какая разница? Всё это уже когда-то было. Кажется, в двадцатом году, во время очередного отступления, в полдороге превратившегося в наступление. Она отбилась тогда от своей части, изнурённая, еле держась на ногах, запуталась в водовороте подвод, фургонов, амуниционных ящиков. Все куда-то торопились, хлестали взмыленных лошадей, кричали друг другу в ухо, заглушая орудийный гул, непонятные косматые слова: названия каких-то деревень и местечек. А она, усталая до изнеможения, путалась среди конских морд с седыми генеральскими бакенбардами из пены, не зная, куда податься. Тогда хотелось одного: спать. Как сейчас. Лечь и спать. Лучше всего сойти. Сойти сейчас, не дожидаясь станции, пока не придут и не позовут. Кто-то, кажется, хлопнул дверью. Быстро, сейчас же…

Внизу, в грохочущем промежутке вагонов, стремительной телеграфной лентой бежал рельс.

«Телеграмма Володе… Смешно…»

Глава вторая

По песчаной насыпи, между рельсов, осторожно шагая через шпалы, мягкой балетной поступью шёл верблюд. Верблюд тащил пять вагонеток, доверху нагруженных песком. Поклажа была тяжёлая, постромки натирали облезлые бока, перекладины шпал назойливо путались под ногами. Верблюд в роли паровоза чувствовал себя непривычно и глупо. Он нёс свою удивлённую морду на изогнутой шее, как огромный вопросительный знак, и по оскорблённому выражению морды было видно, что он воспринимает всё это как неуместную, неостроумную шутку. Он шёл медленно, недоуменно озираясь по сторонам в поисках сородичей или сочувствия, но кругом простиралась голая пустыня, поросшая пресной колючкой. Впереди – длинная дорожка рельсов, позади – грохот колёс, скользящих по железным брусьям. Грохот шёл по пятам неотступно, как надоедливый погонщик.

Следом за необычным поездом шли два комсомольца с лопатами на плечах. Комсомольцы молчали. Зной склеивал губы и глаза. Размеренный гул колёс укачивал ко сну. Ноги скользили по хрустящему, утрамбованному песку, заплетаясь на шпалах.

Шли час, может три – ничто, кроме шпал, не позволяло определить пройденного пространства. Они пробовали считать шпалы, но сбились в счёте, внезапно наскочив на последнюю вагонетку. Верблюд остановился у рыжих холмов, подкативших справа к полотну. Комсомольцы тронули верблюда черенками лопат и криком пытались заставить его продолжать путь. Верблюд рванул, протащил вагонетки ещё десяток шагов и остановился. Комсомольцы вдвоём принялись толкать вагонетки сзади, но не могли сдвинуть их с места. Верблюд, поджав ноги, опустился на полотно, равнодушный к понуканиям и побоям. Его иронические глаза, казалось, говорили, что шутки хороши в меру, что в паровозы он не нанимался и что тащить дальше весь этот громыхающий багаж никакими силами его не заставишь.

Комсомольцы присели на насыпи. Задержка грозила сорвать на целый день работы по прокладке узкоколейки. Груз для верблюда был чересчур велик. Посоветовавшись, они решили отцепить последнюю вагонетку. Верблюд равнодушно лежал между рельсов и не думал подыматься.

Выбившись из сил, они вторично присели держать совет. Младший, Урунов, предлагал отцепить переднюю вагонетку и катить её вручную. До места работ, однако, оставалось не меньше десяти километров, и доставка одной вагонетки не спасала положения. С пристани должны были скоро выйти четыре верблюда с рельсами. Старший комсомолец, Зулеинов, предлагал дожидаться их прихода и пару верблюдов, сняв с них рельсы, запрячь в вагонетки. На этом и порешили.

Они сидели долго под оглушительным солнцем, раздосадованно отплёвываясь и с ненавистью поглядывая на коварное животное, огромной ящерицей вытянувшееся между рельсов. Звуки таджикской речи заставили их обернуться. Из-за холма показались четыре бородатых всадника на ослах. Впереди ехал старик в белой чалме. Увидев пересекавшее им путь полотно узкоколейки и неподвижные вагонетки, всадники остановились, потом, кольнув осликов в холку острыми, как шило, деревянными палочками, подъехали к комсомольцам.

– Салям алейкум!

– Алейкум салям! – поднялись комсомольцы.

– Поезд сломался? – насмешливо спросил крайний всадник с рыжей бородой, в серой афганской чалме.

– Сломался, – кивнул Зулеинов, делая вид, что не улавливает насмешки. – Попить есть?

Большеглазый парень с чёрной порослью на лице молча отстегнул большую тыкву и протянул Зулеинову. Зулеинов отпил и передал товарищу.

– Зачем железную тропинку провели? – спросил опять рыжий. – Чтобы верблюдам было ходить удобнее?

– Верблюд тёмный, не понимает. Не хочет ходить по их тропинке, – закудахтал мелким смешком третий, чернобородый полван[32] с волосатой грудью, просвечивавшей в прорезь халата.

– Железную дорогу строим, – спокойно ответил Зулеинов. – В Исталинободе видел? Такая же, только поменьше.

– Дехкан на ней возить будете? – полюбопытствовал рыжий.

– Нет, груз будем возить на строительство: бетон, бензин, машины.

– А зачем верблюда запрягли? – осклабился чёрный.

– Паровоз ещё не готов, потому на верблюдах возим. Поедешь через недельку, увидишь, как сама машина вагоны по рельсам тащит, и не столько, а в три раза больше.

Всадники покачали головами.

Рыжий слез с осла и привязал его к задней вагонетке. Остальные последовали его примеру. Рыжий вытащил из хурджума большую лепёшку и протянул Зулеинову. Комсомольцы отломали по куску. Присев на насыпь, некоторое время все молча жевали.

– Зачем против своих, мусульман идёте? Бесчестному делу помогаете? – спросил вдруг строго старик.

Зулеинов вытер руки о халат.

– В каком же это бесчестном деле помогаем? Разве бесчестное дело воду на дехканскую землю пустить?

– Лжёшь! Воду с дехканских полей отвести хотите, чтобы с голоду все подохли! Чужая земля вам нужна! Чужие бараны спать не дают! Вахш хотите загородить и поля высушить по всему Джиликулю! – стучал палкой старик. – Бога не боитесь! Дети мусульман, с кафирами[33] против своих идёте. Тьфу! Тьфу! Тьфу!

– Разве они знают, куда их ведут? – огладил бороду рыжий. – Спроси барана, куда его пастух гонит. Русский сказал: вино пей, можно! С русскими женщинами спи, можно! Вот и побежали, как жеребцы. Родному отцу глотку перегрызут и к его баранам тропинку покажут.

– Ты, старик, головы людям не морочь, – поднялся Зулеинов. – Кто это собирается осушать поля по всему Джиликулю? Зачем же это, объясни-ка?

– Ты, может, и не знаешь, – глуп ещё и щенок, и не всё тебе знать полагается. А русские знают. И мы знаем. Землю у дехкан отнять силой боитесь, потому нет такого закона. Вот и порешили: давай загородим Вахш, вода уйдёт на пустыню, а их поля высохнут, бараны захиреют. Тут и сами свои кишлаки оставят: бери всё голыми руками. В каком деле помогаете? Разум вам затмило с тех пор, как от бога отвернулись! Бойтесь гнева божия!