Простые слова - Алиса Гордеева

сочувствующих взглядов врачей и вздохов медсестёр.

«Ты глянь, какая молоденькая».

«Слава богу, этот негодяй ничего не успел».

«Вот подонок! Руки бы ему оторвать».

Интересно, узнай они, что опоил меня и избил губернаторский сынок, на чью сторону перебежали бы? Судя по обречённому взгляду отца, не на мою.

Папа ходит за мной как тень, постоянно с кем-то созваниваясь или общаясь в мессенджере. Вид уставший и недовольный. А я боюсь спросить о главном. Жить с верой в чудо куда проще, чем под глыбой суровой реальности.

– Марьяна Игоревна, пойдёмте со мной, – молоденькая сестричка с толстенной русой косой до пояса, едва уловимо касается моей спины, подталкивая к кушетке. – Сейчас, Аристарх Карлович, обработает ссадины, и мы вас отпустим.

– Выглядит жутко, – склоняется надо мной пожилой мужчина в белом халате. – Но на самом деле, ерунда. День-два и краснота спадёт, а если не станете лениться и своевременно будете наносить на место удара мазь, то и следа не останется.

Киваю, натягивая на лицо измученную улыбку. Я устала. Здесь, в больничных стенах, отчего-то особенно остро ощущаются последствия бессонной ночи.

– Вот и все! – потирает ладони старик и шустро возвращается к своему столу.

– Спасибо! – спрыгиваю с кушетки и подхожу к отцу.

– Как быстро будут готовы результаты анализов? – не отрываясь от экрана смартфона, гремит он. Голос глухой. На лице залегли глубокие тени.

– Полагаю, завтра, – смотрит из-под густых бровей врач. – Ближе к вечеру.

– Поздно, – заключает папа и не прощаясь тащит меня за собой к выходу. – Они нужны мне сегодня!

– До свидания, – на бегу виновато пожимаю плечами, сгорая со стыда от отцовского невежества.

Коридоры клиники кажутся бесконечными. Однообразные. Мрачные. Бездушные. Пропитанные человеческой болью и сдобренные щепоткой надежды. Мне приходится в три ноги бежать по ним за отцом, позволяя себе изредка морщить нос от резких больничных запахов или безотрадного вида некоторых пациентов. Глядя на последних, благодарю Бога, что ночь с Булатовым отпечаталась только на моей щеке. Сейчас понимаю: мне несказанно повезло!

Не знаю, как отцу удаётся не заплутать в больничных лабиринтах и в считаные минуты найти выход к парковке. Как малый ребенок, радуюсь ветру и наслаждаюсь возможностью вдохнуть осеннюю прохладу полной грудью. Самое страшное позади, верно? На долю секунды поднимаю голову к небу. Голубому и чистому. И в тысячный раз шепчу «спасибо».

– Марьяна! – рычит отец. – Живее!

Пока я рассыпаюсь в благодарностях, папа успевает дойти до своего авто и даже завести его.

– Сейчас куда? – как можно скорее занимаю место рядом и, закинув медицинские выписки на приборную панель, пристегиваюсь.

– В участок.

– К Саве?

– Нет, – горько усмехается отец, потирая лоб, и выезжает с парковки.

Молчу. Жду, когда папа соизволит мне что-нибудь объяснить, но тщетно. Отец чертовски сосредоточен на дороге и собственных мыслях и совершенно не замечает меня.

– Папа, – от волнения заламываю пальцы на руках. – Его же отпустят? Правда?

И снова смешок. Там, в больнице, мне не показалось: отец чем-то серьёзно расстроен.

– Что-то не так, пап? – не уверена, что готова услышать правду, но не спросить не могу.

– Не отвлекай, Марьяна! – шипит отец, не желая со мной говорить.

– Просто скажи и я заткнусь!

Неужели ему невдомёк, что я тоже волнуюсь, наверно, даже больше, чем кто-либо. Для папы Сава лишь сын погибших друзей, для меня – целый мир!

– Ты мне мешаешь! – цедит старик и в подтверждение своих слов непривычно резко заходит в поворот. Не успеваю схватиться за ремень, как внезапно загоревшийся красный вынуждает отца отчаянно затормозить. И снова меня бросает в сторону.

– Я имею право знать! – требую объяснений, пока алые цифры на светофоре ведут обратный отсчёт. – Что случилось?

– Ты! – разочарованно выдыхает отец. – Ты случилась! Непутёвая! Проблемная! Бестолковая!

– Папа? – испуганно бормочу, ни черта не понимая.

– Что «папа»? – могучий бас заполняет салон, а я всем телом вжимаюсь в кресло, поторапливая секунды бежать быстрее.

– Скажи мне, что я предъявлю Булатову? Это? – в лицо летят бумаги с приборной панели. – Или, может, твою размазанную тушь? Или лёгкое покраснение, которое уже завтра сойдёт на нет. Ни одной существенной травмы! Ни черта!

На миг перестаю дышать. Хмурясь отказываюсь верить в услышанное.

– Ну извини, что я здорова! – сердце уходит в пятки, пока взглядом скольжу по напряжённым чертам отцовского лица. Неужели он говорит серьёзно? – Ты был бы счастлив, если Антон сделал из меня инвалида?

– Не неси чушь, Марьяна! – огрызается он и резво стартует на зелёный. – У Булатовского щенка переломаны кости и череп всё больше напоминает куб. Тебе не кажется, что он заплатил слишком высокую цену за одну только пощёчину?

– Нет! – слёзы наворачиваются на глаза. – По мне, и этого мало!

– А судье, которого интересуют только факты, более чем достаточно, чтобы обеспечить Савелию небо в клеточку!

– Но…, – пытаюсь возразить, но пугающая перспектива голодным псом разрывает сердце на части.

– Нас с этими бумажками даже слушать никто не станет, – сжимая руль, продолжает отец. – Особенно если ещё и анализы твои будут чистыми. Мы слишком долго ехали в больницу, а Сава чересчур жестоко избил этого урода, понимаешь?

Понимаю, но мерзкая горечь лишает голоса. Отворачиваюсь к окну и даю волю слезам. Вот он мой настоящий отец. Расчётливый и бездушный. Другой бы на его месте благодарил Всевышнего, что с дочерью всё нормально, но моему до меня всё так же нет никакого дела.

– Когда будешь разговаривать с прессой, постарайся пустить слезу, – отец словно не замечает, что я и так вся зарёванная. – И вообще, будь поубедительнее. Поняла? Никаких «не помню», ясно?

– Да, – рукавом толстовки смахиваю солёные разводы с щёк.

Мой персональный ад начинается спустя час в кабинете следователя. Рядом отец всё с тем же неприступным выражением лица и адвокат. Из раза в раз я повторяю одно и то же. Там, где не помню, вру! Не из-за отца, а чтобы помочь Саве. Стараюсь быть убедительной и жалкой, но от дотошных расспросов схожу с ума, а под пристальным вниманием следователя теряюсь. Мне