Гея (1988) - Сергей Абрамов

— Сегодня вы многословны, мой друг. Можно сказать короче. Допустим, формула человеческого сознания а плюс b плюс с. Тогда действие бальзама…

— Но почему так примитивно, почему только "а", "Ь", "с"?

— Бог мой, на самом деле в формуле могут быть сотни величин. Это не меняет сути дела. Так вот, бальзам превращает а в а3, b — становится равным Ь3, с — с8. И так далее. Вы это имели в виду? Бальзам усиливает все качества, утверждаете вы, плохие и хорошие — и какое-нибудь незаметное раньше с, превратившись в с3, может стать опасным. Я правильно вас понял? Не буду сейчас обсуждать вашу догадку. Допустим, она верна. Но объясните: почему надо прерывать опыт? Я не стал ни венецианским купцом, ни венецианским мавром. Бальзам позволяет мне лучше думать — и только.

— Вы приняли бальзам сорок восемь минут назад. Еще четверть часа — и нейтрализатор не подействует.

— Что ж, прекрасно. Поймите, Жерар, у меня бальзам усиливает только мышление.

— Неизвестно. В других обстоятельствах…

— Бог мой, как вы сегодня недогадливы! Вы же видели: сила мышления, будучи увеличена, проявилась даже непроизвольно. Она прорвалась, понимаете? Но только она одна! Согласно вашей гипотезе это редкий, но благоприятный и безопасный случай. Так почему бы нам этим не воспользоваться? Ведь и дальнейшее изучение бальзама пойдет быстрее, если мы будем лучше соображать.

"Смешно, — подумал Десень, я пытаюсь состязаться с ним в логике. Это его стихия. Логика и упрямство… Впрочем, тут сложнее: упрямство, подхлестнутое бальзамом, заставляет служить себе логику. Конечно, все дело в бальзаме! Появился этот самый с3. Иначе Поль увидел бы опасность… Глупое положение. Чтобы прекратить действие бальзама, нужно принять нейтрализатор. А чтобы Поль принял нейтрализатор, должно прекратиться действие бальзама. Заколдованный круг. И как еще заколдованный!.."

— Я ожидал от вас большей решительности, — говорил Миар. — Видимо, путешествия расслабляют волю исследователя. Все эти поездки, прогулки, плавания слишком приятный способ познания… Не принуждаю вас. Но мое право — решать за себя. Если за час я могу узнать то, на что при обычных условиях потребуется десять лет, зачем мне эти десять лет?

— Послушайте, Поль…

— Достаточно, Жерар. Не станем же мы принуждать друг друга. Каждый решает за себя. Так будет разумно и справедливо.

— Справедливо? — переспросил Десень.

Ему вспомнился постоялый двор у переправы через Рио-Гранде.

Однорукий Аумадо кричал тогда о справедливости, а рядом с ним лежали два пистолета, и Десень знал, что заряжен только один из них. Только один… Нелепая идея: то, что удалось с подвыпившим Аумадо, не удастся с Миаром.

Но другого выхода просто нет.

— Пожалуй, вы правы, — тихо сказал Десень. — Я согласен. Пусть будет по-вашему.

Он снял с полки склянку и протянул ее Миару.

— Вот бальзам.

Единственная возможность — сыграть на упрямстве и логике.

Пусть Поль что-то заподозрит; подозрительность — великолепный трамплин для глупости… и ума.

С этого трамплина прыгают одинаково.

— Поверьте, ничего не случится, — миролюбиво произнес Миар, принимая склянку. Он почти напевал. — Ничего не случится, ничего…

В глубине комнаты был полумрак, но Десень видел, какими точными движениями Миар отмерял в мензурке бальзам. "Там совсем темно, — подумал Десень, — что можно заметить в такой темноте?.." Внезапно Миар поставил мензурку на стол и с бутылью в руках направился к окну. Он внимательно всматривался в красную наклейку. Он прямо-таки впился в нее взглядом.

— Почему этот конец отклеен? — спросил он. — Посмотрите…

— Не знаю, — быстро ответил Десень.

— Мой бог, Жерар, кажется, вы хотите меня провести!..

— Но…

— Вы поменяли этикетки?

— О чем вы говорите, Поль?

— Ну, конечно! Теперь я понимаю, почему вы уступили… И так охотно дали мне эту бутыль.

— Это бальзам, поверьте, — сказал Десень. Голос его прозвучал, как надо, — очень честно, Миар пожал плечами.

— Я заметил что-то странное в вашем поведении. Не хотелось верить, что вы можете прибегнуть к таким… аргументам.

— Это бальзам, — повторил Десень. И снова его голос прозвучал, как надо.

Буркнув что-то, Миар поставил бутыль на полку.

— Когда вы это сделали? — спросил он. — Неужели еще до опыта?

Он взял другую бутыль, внимательно оглядел синюю наклейку и удовлетворенно усмехнулся.

— Ну вот. Здесь тоже наклеено не так. Я отлично вижу! Быть может, вы руководствовались самыми лучшими побуждениями, но, право, Жерар, вы злоупотребили моим доверием.

"Все-таки есть на этом свете справедливость, — подумал Десень, — даже встреча с Аумадо может чему-нибудь научить… Но как силен с3!"

— Вы ловко проделали это, — продолжал Миар. — Вот только слишком охотно передали мне бутыль с красной наклейкой. Я сразу подумал: почему? И вывод напрашивался сам собой… Ладно. Теперь все ясно, возобновим опыт. Ведь вы не будете мне мешать?

Десень смотрел, как Миар отливает из бутыли с синей наклейкой двойную дозу вязкой темной жидкости. "Что ж, на здоровье! Двойная доза нейтрализатора нисколько не повредит. А потом мы спокойно поговорим. Без этого проклятого с3.

Весь день шкипер до хрипоты ругал Даниэля Китца, всучившего ему амулет из змеиной кожи. Амулет должен был притягивать попутный ветер, но паруса "Рыбки" тяжело висели на реях. Воздух, прокаленный тропическим солнцем, был неподвижен. Шкипер клялся, что выбросит паршивый амулет за борт. Он поносил родственников Китца, потом всех англичан вообще, потом родственников всех англичан, пока не дошел — по какой-то странной ассоциации — до римского папы.

И тогда с оста потянуло ветерком.

— Вот, мсье, — сказал шкипер, показывая Десеню амулет, подвешенный на кожаном шнурке. — С этими штуками всегда так. Потребуйте с них как следует, и они все сделают.

С наступлением темноты ветер окреп. Шкипер настороженно прислушивался к поскрипыванию мачт, но парусов не убирал…

— Даниэль Китц продолжает нам покровительствовать, — сказал Десень. Он и Миар сидели за рубкой, там не было ветра. — Странный человек этот Китц.

Не могу представить, каким бы он стал, приняв бальзам. Из таких людей бальзам должен делать злодеев или святых. Вот оно, непостижимое…

— Может быть, — отозвался Миар. — Очень может быть… Вы знаете, Жерар, я до сих пор не освоился с нашим решением. Логически все правильно, тут не о чем спорить. И все-таки… Смысл науки в том, чтобы открывать людям новое. Но мы, открыв это новое, решили его не оглашать… Я хочу, чтобы вы меня поняли, Жерар. Нет никаких сомнений, что бальзам может оказаться и величайшим благом и величайшим злом. Но ведь это не впервые: порох, например, и добро и зло. В конце концов даже огонь, самое древнейшее открытие, тоже добро-зло. Нет другого пути для прогресса: нужно идти через такие открытия… Подождите, Жерар, я еще не все сказал. Так вот, я чувствую, что бальзам, с его каким-то совершенно особенным добром-злом, отличается и от огня, и от пороха, и от пушек. Но чем? Большей величиной добра-зла?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});