снарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин

заметил на стене еще один рисунок. Домик на краю поля. Изо ржи смотрят на дом животные. И непонятно, что им надо.

Я вспомнил чучела, забытые в краеведческом музее. И, пока не вернулась Аглая, сочинил сказку.

В одном большом музее жили чучела. Но пришли новые дни, и старые чучела потеряли актуальность: зачем чучела, если есть Интернет, если на любое животное можно посмотреть в любую минуту? В чучельный зал заходило все меньше людей, а дети и вовсе перестали; те, кто не любил животных, пугались когтей и оскаленных ртов с желтыми зубами, те, кто животных любил, не смотрели из жалости. Чучела без человеческого глаза стали портиться, на них налезла шерстееда, внутренние железные кости ослабли, от сырости мертвая кожа размякла и пустила в себя личинок. Чучела стали страшными и некрасивыми, и если раньше от них пахло шерстью и сохранившимся еще звериным духом, то теперь из зала живой природы тянуло гнилью. А в старом лосе поселились шумные мыши.

Позвали старого чучельника, но оказалось, что он давно умер, а нового не назначили, поскольку на эту должность найти желающих оказалось невозможно. Тогда решили в понедельник выставить чучела на задний двор и потихоньку сжечь в старой котельной. Договорились с лесником, который должен был прийти с бензопилой и циркуляркой и распилить их перед тем, как бросить в печь.

Но в последнюю ночь случилось необычное, с юга явилась сухая гроза и долго бродила над городом, чтобы в час ночи клюнуть в крышу музея молнией. И это была не обычная молния, а волшебный космический спрайт, он прожег крышу, попал в старинную люстру и разбежался от нее зелеными иглами, и каждая из этих игл попала в цель. Чучела ожили, сломали двери музея и отправились в лес.

И вот они, уже странно живые, бредут не зная куда, сквозь чащу, им страшно, плохо и больно, и они очень жалеют, что ожили, но ничего вернуть нельзя.

Сказка с бестолковым концом.

— Ограничимся курьером, — сказал я.

Глава 9. Восставший из стекловаты

Мне приснились, конечно же, звери.

Они терпеливо ждали снаружи и робко заглядывали в окна. Я проснулся и понял, что это навсегда, звери под окном окончательно вошли в перечень снов вместе с тесными чердаками, покатыми крышами, плацкартными вагонами, с обмелевшими мертвыми реками, с реками, текущими через тундру, с ночными гаражами, лифтами, в которых всегда подламываются ноги, с косыми деревянными лестницами, с дорогами, с тысячей других мест, которых я не видел в жизни, но безошибочно узнавал в своих снах.

Я лежал на раскладушке рядом с холодным угольным котлом, дожидаясь, когда окончательно рассветет и настырные звери утомятся и попрячутся, и размышляя о том, что мир, который я видел вживую, гораздо меньше мира, который мне снился. Я мог это объяснить — информационная избыточность, ты спишь, мозг не спит, мозг слушает и слышит, работает, поглащая двадцать процентов энергии; ешьте больше рыбы, она ничего не чувствует. Я понимал в своих снах все, кроме книг. Мне снились букинистические магазины, книжные развалы и библиотеки, я мог войти в любой магазин, снять с любой полки любую книгу и начать читать. Страницы мгновенно разворачивались в голове, распускались прекрасными цветами, мне всегда нравился текст и всегда удивляли названия, я читал эти книги и кое-что запоминал, правда, лишь до утра. Я любил свои сны, мечтал в них задержаться, но сейчас мне не нравилось, что сон про зверей заступил в явь.

Далеко на станции загудел тепловоз, звери закрыли глаза и ушли, сегодня по плану Сарычев, природный чучельник, практически некромант. Мы отправимся к Сарычеву, станем просить его вспомнить, а он станет прикидываться, что ничего не помнит, да и что там помнить, заблудились парнишки, напоролись на медведя или росомаху, в тот год их что-то развелось, росомах и рысей, не, вспоминать нечего, зато в коптильне дошел кабанчик, извольте в палаты, гости дорогие, отведать, милости просим отведать…

Слишком много мыслей, особенно с утра, мысли с утра — испорченный день, с утра должен быть хлорофилл.

Я дотянулся до бутылочки и обнаружил, что хлорофилла осталось опасно мало, приемов на пять. Придется заказывать, довезут дня за три, если курьером, то быстрее, а без хлорофилла будет туго. Нет, его можно отчасти заменить пивными дрожжами, или ацидофилином, или ряженкой — пришло время ряженки, но лучше все-таки время хлорофилла; в конце концов ехать к Сарычеву, предварительно не приняв хлорофилл, попросту неразумно, я принял.

И Аглаю надо все-таки позвать. Пусть будет. К тому же она может пригодиться, отвлечет Сарычева. И у нее «Логан», а я ненавижу рулить.

Я поднялся, выглянул из котельной.

Погода благоприятствовала поездке. Еще вчера я не сомневался, что облачность и дождь надолго, а сегодня… солнечно, и Сарычев неотвратим.

Посетил хозяйственный блок, выпил чая. Кепку стоит, пожалуй, спрятать. А то наш Федор решит, что я нарочно ее выставляю, и начнет делать выводы. Я осмотрел котельную. Некуда. Тут некуда спрятать. А в машине небезопасно. Остается таскать с собой.

Таскать с собой глупо…

Оставил кепку на гвозде. Кепка как кепка, да, похожа на ту, но будем смотреть правде в глаза, похожих кепок сто тысяч. В конце концов это заставит Федора нервничать, а он должен нервничать.

Я снова выглянул из котельной и почувствовал, что никуда не хочу. Неприятное ощущение. Я видел перед собой задний двор библиотеки, пустырь, кирпичную стену на дальнем его конце, и мучительно чувствовал, что не стоит выходить. Остаться, провести день в раскладушке возле котла, не шевелиться, несильно заболеть, температура или горло, полежать под одеялом…

Вероятно, возраст. Чем старше ты становишься, тем невыносимее выйти за дверь, приходится сбегать каждый раз.

Договорились с Романом созвониться в десять часов, по мере погоды, погода радовала, Сарычев неизбежен.

Я с тоской принял хлорофилл. И тут же вспомнил, что я его уже принимал, получилось, на сегодня израсходовал двойную порцию, фактически зря потратил. Это обстоятельство расстроило, и я, пока оставалось время, решил прогуляться до аптеки.

Утренний Чагинск ускользал. Он отодвинулся, я еще чувствовал его на перекрестках, но улицы пролетали мимо; я шагал в сторону рынка по Любимова, там, недалеко от пожарной части, в маленькой будке располагалась «Аптека для всех», работавшая круглосуточно. Как ни странно, в аптеке дежурила знакомая дочь Монтесумы или ее сестра-близнец в зеленом.

— Здравствуйте! — дочь обрадовалась посетителю.

— Здравствуйте… — сказал я несколько удивленно.

— Это я, — призналась аптекарша. — Из «Твоей аптеки», два по два работаю, два тут, два там.