Шифр Данте - Вазим Хан

душе сидеть в кабинете. Он руководил выдающимися операциями. В одной из них, операции «Гриф», на его людях была форма союзников, и позже Скорцени судили за нарушение Гаагских конвенций 1907 года, но оправдали.

– Как я уже сказала, все это не помогает понять, чем его или Брунера мог заинтересовать манускрипт Данте.

– Вы правы. Честно говоря, я не представляю, зачем им нужна копия «Божественной комедии», пусть даже очень древняя. Я только хочу сказать, что, раз здесь был Брунер, дальнейшее расследование может привести нас и к Скорцени. Скорцени в бегах. В отличие от большинства представителей нацистского командования, его никогда не обвиняли в особенных зверствах, и нет свидетельств того, что он принимал участие в массовых убийствах, но все-таки, если нам удастся обнаружить его берлогу, это будет большой успех.

Персис не разделяла воодушевления Линдли, но понимала, почему он так возбужден. Человеку вроде него помощь в поимке такого известного военного преступника, как Отто Скорцени, сулила неплохую награду.

Видимо, почувствовав ее настроение, Линдли слегка успокоился. Он сложил бумаги в папку и протянул ее Персис. Она положила туда же бумаги о Брунере и сунула папку под мышку:

– Спасибо за помощь.

– Не стоит. Я потерял на войне близких друзей. Я считаю, хороший нацист – это мертвый нацист.

42

Обычно холодный душ помогал Персис разложить все по полочкам. Но на этот раз, когда она села ужинать с отцом, ее мысли все еще будто тонули в болотной трясине.

Чем больше она узнавала по ходу расследования, тем больше возникало вопросов. Линдли подтвердил, что Ингрэм действительно был нацистом, но это никак не проясняло его интерес к «Комедии» Данте. У нее по-прежнему было несколько подозреваемых, каждый из которых потенциально мог быть замешан в похищении манускрипта.

Франко Бельцони.

Энрико Мариконти.

Эрин Локхарт.

Сэм посмотрел на нее через стол:

– Я тебе надоел?

Персис виновато подняла на него глаза. Она пропустила его последнюю гневную тираду, на этот раз о монахинях-кармелитках.

Эти монахини, уединившиеся в монастыре площадью в три акра на западной окраине города, редко покидали свое жилище. За долгие годы они стали постоянными клиентами книжного магазина Вадиа, заказывая не только религиозную литературу, но и другие книги. Сэма приводила в ярость их привычка торговаться. Монахини стремились за все платить благословениями, а от них отцу Персис толку было немного. Сейчас он рассказывал об их последнем преступлении. Сестра Клара, настоятельница монастыря, попросила Сэма достать раннее издание «Грозового перевала», а получив книгу, заявила, что у нее слишком потрепанная обложка, и отказалась платить.

– Почему бы тебе им ее не подарить?

Сэм посмотрел на Персис так, будто она предложила ему отдать свое легкое. Она выдержала его взгляд, и наконец Сэм опустил глаза.

– Это дело принципа, – пробормотал он. – То, что они монахини, не значит, что они святее папы Римского.

Персис встала и, предоставив отцу бурчать в одиночестве, спустилась в магазин.

Там она нашла на одной из полок книгу о нацистской Германии, которая попалась ей месяц назад.

Персис села на диван в дальнем углу магазина и стала перелистывать страницы.

На них сухо излагались факты становления Гитлера и национал-социализма в период между войнами и перечислялись ключевые сражения Второй мировой. Об ужасах концлагерей и массовых убийствах не было ни слова.

Персис захлопнула книгу и подняла глаза к потолку.

По трещине медленно ползла муха.

Персис встала, подошла к стойке у входа и взяла телефон.

По голосу Блэкфинча казалось, что он пьян – он был слишком радостный, слишком веселый.

– Персис! Чем могу помочь?

Она замялась, вдруг потеряв уверенность в себе, но потом заговорила:

– Когда мы впервые встретились, ты сказал, что изучал братские могилы. После войны.

Пауза. Наверное, он не ожидал, что она обратится к нему по такому вопросу после того, как она сегодня от него убежала.

– Да. Я работал в миссии Министерства обороны, мы раскапывали такие могилы по всей Европе. Им был нужен криминалист. А что?

Персис казалось, что слова выходят у нее изо рта сами по себе.

Она рассказала о том, кем на самом деле был Джеймс Ингрэм, об айнзацгруппах, которые должны были подавлять местное население на территориях, захваченных немецкой армией, и о массовых убийствах.

– Ты следила за Нюрнбергским процессом?

Персис вспомнила обложки газет, отдельные кадры в «Пате-журнале». Слишком много всего происходило тогда в ее собственной стране: последние годы движения за независимость, ужасы Раздела, убийство Ганди, неспокойное начало правления Неру. У нее просто не было времени на подлинный интерес.

– На Нюрнбергском процессе люди впервые были привлечены к суду за преступления против человечности, – начал Блэкфинч. – Польский юрист Рафаэль Лемкин ввел для описания гитлеровского «Окончательного решения» – массового уничтожения евреев нацистами – термин «геноцид». Это сочетание греческого «генос» – «народ» и латинского «цид» – «убийство». – Он помолчал. – Нацисты ответственны за такие страшные преступления, которых никто еще не совершал. Я до сих пор не могу осознать то, что они делали. Никогда не верил словам «я просто выполнял приказ». Не могу представить себе ситуацию, в которой порядочный человек может выполнять такие приказы.

Персис не была так в этом уверена. Она своими глазами наблюдала беспорядки во время Раздела и видела, как быстро люди становятся меньше похожими на людей и больше – на монстров. Тогда волна немыслимой жестокости унесла два миллиона жизней, и не было ни одного уголка Индии, которого бы она не коснулась.

Пока Блэкфинч говорил, Персис стала листать папку Линдли, но быстро остановилась. Ее внимание привлекла фотография, прикрепленная к делу Маттиаса Брунера.

Группа заключенных копала землю. Позади них стоял немецкий солдат, он расслабленно курил сигарету и болтал с товарищем. Тот улыбался, будто кто-то из них только что пошутил. Персис осознала, что оба они понимали, что совсем скоро им предстоит хладнокровно убить этих мужчин, женщин и детей. Они стояли и шутили, а их жертвы рядом рыли себе могилы. Во всем этом не было ничего торжественного – просто рутина, и она заслуживала не больше внимания, чем сигаретный дым.

Там были и другие фотографии.

Те же заключенные на коленях перед расстрельной командой. Нацист позади молодой женщины с пистолетом у ее затылка. Невозможно было разглядеть выражение ее лица.

И, наконец, яма и в ней гора трупов, напоминающих тряпичные куклы.

Персис почувствовала, как внутри нее сжался темный комок ужаса и отвращения. Как люди могут так поступать? Какая мораль может оправдать это бездумное зло? А они… почему они ничего не сделали? Почему жертвы не пытались сопротивляться? Неужели