Обоснованная ревность - Андрей Георгиевич Битов

думал. Именно что он считал себя вне конкуренции… Даже мысль такая ему в голову прийти не могла.

– А что, и твой Лёнечка будет? – сообразил он.

– Они уйдут, уйдут!.. – запальчиво говорила Наташа, обнимая и любя его все больше. – Не могла же я их не позвать… – умоляла она.

Монахов был удовлетворен оказанным предпочтением и поцеловал ее. Из темного коридора он вернулся к освещенному Зябликову, всем своим видом не компрометируя Наташу, то есть каким-то образом обозначая, что ничего у него там в коридоре с ней не было. Хотя, как это можно обозначить?.. и как что-нибудь могло в коридоре быть? – вот что странно, как допущение. Зябликов взглянул на него еще раз, опять производя впечатление ума. Тоже будто не сказав чего-то из того, что Монахов не показал.

– Ну так что, я схожу? – спросил Зябликов.

– Да нет, что вы!.. – стал отговаривать его Монахов, сладостно краснея. – У вас нет причины уходить, – неуверенно сказал он.

– Рубль у меня есть, – сказал Зябликов, снова взглянув.

– А-а… – Монахов был крайне смущен своей проговорчивостью и стал с поспешной готовностью суетливо доставать пять, десять, все деньги. Зябликов секунду помедлил рукою и решительно взял только пять.

…………………………………………………………….….…………

– Ну, что ты, Монахов, делаешь? – говорила Наташа. – Зачем ты ему дал деньги? Вы же перепьетесь, не дотянете до вечера. Ты дурак, Монахов. Зябликов просто мой друг. Он не имеет ко мне отношения. Ну что ты, Монахов!.. Он же сейчас придет… Монахов… Тетя!

Она вырвалась.

Зябликов оказался и впрямь весьма забавным человеком. Монахов таких не встречал. Он был великий путешественник. Он проплыл сибирские реки от истоков до океана, перешел пустыни и тайгу, и все это, кажется, была правда. Он мог прожить полгода один в обществе комаров и сосновых иголок и тогда не пил не только потому, что нечего, но потому, что незачем. Остальную жизнь, включая себя, он знал, кажется, не хуже, чем лес, и презирал, по-видимому, настолько глубоко, что оставался спокоен и снисходителен. Глупость, конечно, его раздражала, потому что ее трудно не заметить и когда ее мало, и когда ее много. В общем, он сильно нравился Монахову, и Монахов старался ему понравиться и проявить ум, постоянно поскальзываясь на своих неточностях. Но это уже не Зябликов прикалывал его неудачные слова взглядом, а сам Монахов в ту же секунду ловил себя на них, выправляя и выруливая – вот благо соседства с умным человеком!.. Короче, они выпивали.

Забегала от кухонных дел Наташа.

– Ну что, готовы?.. – говорила она ласково, перебирая волосы Монахова. Монахов цепенел под лаской, не зная, лестно это ему или лишне в глазах Зябликова. Делал вид, что ничего не происходит такого уж… Рука Наташи остывала, теряла трепет. Монахов чувствовал ее остановившийся взгляд за своей спиной. Вдруг она выходила.

Монахов же в этот момент как раз затеял рассказывать что-то из тех невероятностей, что нарассказал ему отец, из тех, что он слушал так пренебрежительно. Теперь, слегка редактируя, он обнаруживал в этом все больший и даже пронзительный смысл. Черепахи ползли к морю и плакали… птицы брали азимут по плоской Земле… некое последнее чудовище одиноко выживало в не менее последней Англии…

Зябликов же подобные случаи мог обнаружить в своем опыте.

Монахов восхищался. Смеялся от души и чуть дольше, чем от души, преувеличенно колыхаясь. Пусть был Зябликов умнее, зато Монахова любили, поэтому он не чувствовал себя ущемленно, а даже радовался, что будто стал моложе, будто в детство впал, расположившись в тени старшего друга. Зябликов склонялся доверительно, дышал в ухо:

– Наколка есть, понимаешь?

Монахов согласно кивал, не понимая. Он принимал “наколку” с тою же готовностью, с какой заглатывал “краску” – самое плохое вино, которого на его пять рублей Зябликов сумел купить прямо-таки невероятное количество. “Дело совершенно чистое”, – шептал Зябликов. Он знал, где лежит клад. Ему нужен лишь напарник. Напарника найти непросто. Нужен серьезный человек. Получается, что именно Монахов и нужен.

– Единственное, что мне не нравится в тебе… – Монахов насторожился, почему-то тотчас готовый к обиде. – Так это твой трудовой напряг. – Монахов рассмеялся облегченно. – Пусть ты блестящий инженер, что дальше?

Монахов затруднился, что дальше. А дальше – ничего, то же дальше, – вот что сказал Зябликов. А тут сразу – миллион.

Ну что ж, Монахов, пожалуй, согласен.

– По рукам!

Входила Наташа. Монахов был весь в беседе.

– Странно, – сказала она. – Какой ты, оказывается, ребенок.

Монахов насторожился: хорошо это или плохо? Льстят ему или колют?

– Мертвый ребенок, – досказала Наташа.

Колют. Но и это лишь потому, что сами уколоты…

– Слушай сюда, – Зябликов покачнулся сидя. – Еще наколка есть…

– Да не слушай ты его! – рассмеялась Наташа. – Что, курган зовет копать?

Зябликов посмотрел на нее преданно и вцепился ей в руку, целовать.

– Да отстань ты! – незло стряхнула его Наташа.

Зябликов плавно повалился на бок и уже спал. Детская улыбка заголила его лицо.

– Морг, – сказала Наташа. – Что же ты, Монахов?..

– А что? – Монахов приблизительно улыбался.

– Предатель ты, Монахов.

Слегка поссорившийся с Наташей, принявший душ, протрезвевший, Монахов стал мрачен. Зябликов лежал все в той же позе на своей шкуре, и впрямь мертвый. К чему все это? Пахло проколом, поражением, своей пошлостью. Всему этому не стоило противостоять. Нагромоздил… Монахов сидел на кончике стула, отвердев, отрешившись, как бы не касаясь даже воздуха этого чуждого лишнего помещения. После душа он был чист и брезглив.

Наташа носилась взад и вперед, накрывая, и он не смотрел на Наташу.

– Не сердись, – Наташа попробовала его обнять.

– Я не сержусь, – скучно отвечал Монахов.

– Ты меня не любишь, Монахов.

– Нет, отчего же…

– Ты не бойся, ты мне и не говорил ни разу, что любишь. Ты мне ничего не должен.

– Разве не говорил?..

– Пощади, Монахов! Очнись! Вот же я! – тормошила его Наташа. – Я тебя люблю. Ты пришел ко мне. Меня Наташа зовут. Милый…

И она зарылась ему в колени. Монахов посмотрел в последний раз на мертвого Зябликова и зажмурился, поощрительно гладя ее по голове. Замер, постанывая.

И тут, разрывая ему череп, прозвенел звонок.

– О черт! – простонала Наталья, вскакивая.

Хлопнула входная дверь, загудела баском, захохотала тетушка, и кто-то с шорохом птицы пролетел по коридору, задевая стены.

В комнату вошел немыслимый, не пролезающий в дверь букет тюльпанов, и, когда наконец протиснулся, за ним оказалось нелепое толстогубое раскрасневшееся лицо мальчика. Он еле удерживал рассыпающийся букет, а из-под мышки у него к тому же выскальзывала толстая книга.

Злое выражение беспомощно доживало на Наташином лице, точно злости не на чем