Занимательная Греция - Михаил Гаспаров

Тимолеонт не вернулся в Коринф, а остался в Сиракузах: здесь он не был братоубийцей, здесь он был только тираноборцем. Он старел, окруженный народной любовью и почестями. Когда народное собрание обсуждало особенно важные дела, оно посылало за ним; его привозили, слабого и слепого, на великолепной колеснице, его встречали рукоплесканиями и славословиями, потом рассказывали ему дело, а он, не сходя с колесницы, говорил, что он об этом думает, его шумно благодарили, а затем колесница трогалась обратно. Хоронили его целым городом, а у могилы его выстроили гимнасий для занятий свободной молодежи.

Агафокл, тиран-горшечник

Свободы, завоеванной Тимолеонтом, хватило Сиракузам ровно на двадцать лет. А затем они снова оказались под властью тирана — такого тирана, о котором знать вспоминала с ненавистью, а беднота подчас и добрым словом.

Его звали Агафокл, он был сын гончара и сам гончар. О тиранах полагалось коллекционировать все дурные знамения; так и при рождении Агафокла, говорят, откуда-то стало известно предсказание, что он принесет много бед Сицилии и Карфагену. Отец его торжественно отрекся от новорожденного, унес и положил его умирать в глухом месте, а рабу велел наблюдать. Но младенец чудесным образом не умирал ни день, ни два; раб заснул, и тогда мать тайком унесла младенца и передала своим родственникам. Через семь лет отец случайно увидел мальчика и вздохнул: «Вот и сын бы наш сейчас был такой же!» Тут мать ему открылась, и Агафокл вернулся в родной дом, на страх Сицилии и Карфагену.

Он вырос, стал воином-наемником, дерзким и сильным: никто не мог носить такого тяжелого панциря, как он. Он сделался начальником отряда; правители пытались его убить, но он подставил им вместо себя своего двойника, а сам остался цел. В Сиракузах шла гражданская война, народ боролся со знатью. Его пригласили навести порядок; он окружил войсками здание совета, перерезал и отправил в изгнание несколько тысяч богатых и знатных, а народу обещал передел земли и отмену долгов. Так начинали многие тираны, но первое, что они делали после этого, — окружали себя стражей и чувствовали себя как среди врагов, а Агафокл этого не сделал. Он ходил один среди толпы, был со всеми прост и сам первый подшучивал над своим гончарным ремеслом. «Горшечник, горшечник, когда заплатишь за глину?» — кричали ему со стен города, который ему случилось осаждать. «Вот разживусь на вас и заплачу!» — отозвался Агафокл, взял город и продал жителей в рабство.

На него шли войной карфагеняне. Войска долго стояли друг против друга на равнине близ той крепости, где когда-то Фаларид жег людей в медном быке. Было предсказание: «Много храбрых мужей погибнет на этой равнине», но чьих мужей — было неизвестно, и поэтому обе стороны медлили. А когда сошлись, то победу одержали карфагеняне. У них были пращники, метавшие камни весом в мину; у греков таких не было. Карфагеняне подступили к самым Сиракузам и начали осаду.

И вот здесь произошло нарушение всех правил военного искусства. Вместо того чтобы отбиваться, Агафокл оставил в Сиракузах брата, а сам собрал какое попало войско — он записывал в него даже рабов, желавших освободиться, — чудом прорвался сквозь карфагенский осадный флот и поплыл к берегу Африки. Они высадились в трех переходах от Карфагена и под звуки труб сожгли на берегу свои корабли — чтобы не было соблазна к отступлению. «Это наша жертва Деметре Сицилийской», — говорил Агафокл, показывая на летящий к небу огонь и дым. Греки пошли по лугам, полям и садам, разоряя сытые имения и поднимая на войну африканские племена, ненавидевшие карфагенян. По ночам со стен Карфагена жители видели, как по всем концам долины полыхают их усадьбы. Из Сицилии в Карфаген приходили плачевные вести: осада Сиракуз не удалась, осаждающий вождь получил предсказание: «Сегодня ты будешь обедать в Сиракузах», обрадовался, пошел на приступ, потерпел поражение и обедал в Сиракузах не как победитель, а как пленник.

Четыре года войско Агафокла наводило страх на Африку. И все-таки победа ему не далась. Брать города было все труднее. Под Утику, второй после Карфагена город в Африке, он двинул осадные башни, на которых живой защитой привязаны были карфагенские пленники; это не помогало, карфагеняне били по своим без жалости. Утику он взял, но Карфаген выстоял. Африканцы не поддержали Агафокла: их конные орды стояли зрителями при каждой битве греков с карфагенянами и ждали исхода, чтобы броситься грабить слабейшего. В Сицилии начиналась новая междоусобная война. Войска Агафокла стали роптать, собственный сын его, Архагат, попытался было взять отца под стражу. Тогда Агафокл бросил все — и армию и сына — и бежал в Сицилию, наводить порядок у себя дома.

Неслыханный африканский поход как внезапно начался, так внезапно и кончился. Брошенные войска в ярости прежде всего перерезали брошенных родственников и помощников тирана, а потом рассеялись и перешли на карфагенскую службу. Когда один воин занес меч над Архагатом, сыном Агафокла, тот крикнул: «А что, по-твоему, Агафокл сделает за мою смерть с твоими детьми?» — «Все равно, — ответил убивавший, — мне довольно знать, что мои дети хоть ненадолго переживут детей Агафокла».

В Сицилии Агафокл застал такое отчаянное положение, что готов был отказаться от тиранической власти. Бывалые друзья его уняли: «От тиранической власти живыми не уходят». Он заключил мир с карфагенянами, соглашение с соперниками, восстановил мир, стал восстанавливать власть. Здесь застала его смерть. Говорили, будто родной внук, сын погибшего Архагата, отравил Агафокла, подложив ему отравленную зубочистку. Яд ее разъедал десны и вызывал такие мучения, что Агафокл будто бы приказал сжечь себя заживо на погребальном костре.

Свирель Феокрита

Пока Сицилию разрывали на части тираны и тираноборцы, об этой же самой Сицилии сочинялись безмятежные и нежные стихи. В этих стихах Сицилия оказывалась сказочным краем вечного золотого покоя, где живут кроткие пастухи, пасут блеющие стада, любят своих пастушек и состязаются в игре на свирели и в простодушных песнях о своей жизни и своей любви. Эти быстро входившие в моду стихи назывались «идиллии» — «картинки»; они очень нравились горожанам, давно расставшимся с настоящим сельским трудом, но не переставшим говорить, как они любят мирную сельскую жизнь на лоне природы. Потом поэты стали поселять своих пастушков не в Сицилии, а в Аркадии, но первый поэт-идиллик писал о Сицилии, потому что сам был из Сицилии. Его звали Феокрит; он родился в Сиракузах как раз при Агафокле, а жил потом далеко, в египетской Александрии.

У Пушкина Евгений Онегин, когда хотел пооригинальничать, «бранил Гомера, Феокрита», которых все знали со школьной скамьи, и разговаривал о науке политической экономии, которую не знал никто. Гомера знаем и мы, с него начиналась классическая греческая поэзия; познакомимся же и с Феокритом, на котором она, можно сказать, кончается.

Встретились Дафнис с Меналком, коровий пастух и овечий:Оба они белокуры, по возрасту оба — подростки,Оба играть мастера на свирели и в пенье искусны.Первым, на Дафниса глянув, Меналк к нему так обратился:«Сторож мычащих коров, не сразиться ли, Дафнис, нам в пенье?Стоит мне захотеть — и я мигом тебя одолею».Дафнис на это в ответ обратил к нему слово такое:«Пастырь мохнатых овец, ты мастер, Меналк, на свирели,Но хоть из кожи ты лезь, не видать тебе в пенье победы».Меналк. Хочешь помериться силой? Согласен ли выставить ставку?Дафнис. Смериться силой готов и выставить ставку согласен.Меналк. Ставлю мою свирель: хороша, с девятью голосами,Вся белоснежным воском покрыта от верха до низа.Дафнис. И у меня есть свирель, и моя с девятью голосами,Сам я ее вырезал, — погляди, еще палец не зажил.Меналк. Кто же нам будет судьей? И послушает кто наши песни?Дафнис. А позовем вон того пастуха от козьего стада!Мальчики кликнули громко. Пастух подошел, услыхавши.Мальчики начали песни — пастух был над ними судьею.Меналк. Нимфы рек и долин, у которых я пел на свирели!Если вам нравились песни мои, то послушайте просьбу:Дайте овечкам моим вы сытную травку; но еслиДафнис пригонит коров, то пускай и они попасутся.Дафнис. Всюду весна, и повсюду стада, и повсюду теснятсяНаши телята к коровам, сосут материнское вымя.Милая девушка мимо прошла; а как скрылась из виду,Даже быки загрустили, а я, их пастух, — и подавно.Меналк. Я не хочу ни угодий Пелопа, ни золота Креза,Я не хочу побеждать бегунов, быстроногих как ветер.Песни хотел бы я петь над морем, с красавицей рядом,Глядя за стадом моим на приморском лугу сицилийском.Дафнис. Гибнут деревья от стужи, от засухи гибнут потоки,Птице погибель — силки, а зверю — капканы и сети.Гибель мужчине — от нежной красавицы. Зевс, наш родитель!Ведь не один я влюблен: ты и сам был к красавицам нежен.Меналк. Добрый волк, пощади моих коз, не трогай козлятокИ не кусай меня. Я мал, но о многих забочусь.Ты же, рыжий мой пес, разоспался больно уж крепко:Это не дело — так спать, коли мне помогать ты назначен.Дафнис. Раз чернобровая девушка, видя, как гнал я теляток,Мне закричала вдогонку, смеясь: «Красавец, красавец!»Я ж ни словечка в ответ, ни насмешки в ответ на насмешку:В землю потупив глаза, пошел я своею дорогой.Меналк. Овцы, щиплите смелей зеленую свежую травку:Прежде чем кончите вы, подрасти успеет другая. Живо!Паситесь, паситесь, наполните вымя полнее:Пусть будут сыты ягнята; остаток заквасим в кувшинах.Дафнис. Сладко мне слышать мычанье коров и дыхание телок,Сладко мне летом дремать близ потока под небом открытым.Желуди — дуба краса, для яблони плод — украшенье,Матка гордится теленком, пастух же — своими стадами.Кончили мальчики песни, и так козопас им промолвил:«Сладко ты, Дафнис, поешь, на диво твой голос приятен,Радостней пенье твое, чем мед из пчелиного сота.Вот — получи же свирель. Добился ты в пенье победы.Если б меня, козопаса, ты мог научить этим песням —Я бы за это тебе подарил и козу и подойник».Дафнис так рад был победе, что громко в ладоши захлопал,В воздух подпрыгнул, как юный олень, завидевший матку.И отвернулся Меналк, печально и грустно поникнув:Плакал он так, как будто невеста пред скорою свадьбой.Первым меж всех пастухов с той поры стал славиться Дафнис;Скоро, совсем молодым, он женился на нимфе Наиде.

Стойкие стоики