Чаша Грааля. Софиология страдания - Отец Сергий (Булгаков)

Давид, Исайя, Соломон, Иеремия, Даниил. Посему да не овладеет нами малодушие и как бы оставленность Божественной Πремудростью.

Софийность есть начало Богочеловеческое, Божественно-тварное. Тварное естество живёт в нём всей своей силой, хотя, будучи прозрачно и проницаемо Божественным, становится его откровением даже в тех случаях, когда оно ему как будто противится. Оно никогда и ни при каких обстоятельствах не может угасить внутреннего своего света, который и во тьме светит и не может быть объят этой тьмою. В ряде событий, развивающихся с естественной необходимостью, проявляются судьбы Божии, открываются Божественные возможности.

Софийность никогда не прерывается и не гаснет в естестве истории. Нет в нём слоёв или событий, которые были бы совершенно пусты её откровения или же, наоборот, были бы всецело им одним исполнены (кроме прямого Божественного откровения, содержания книг священных, которое, впрочем, также облечено историческими покровами). Генеалогия Христа состоит из царей и царств очень различного, даже противоположного характера, и однако она насквозь пронизана богорождающим началом. До известной степени от нас зависит постигать это содержание откровения и в ужасах и бедствиях, осуществлять его в себе и служить ему.

Посему в час испытаний да будут чресла наши препоясаны и светильники горящи. В нас да не дрогнет наша вера в Божественную Софию, открывающуюся в мире, и да не омрачится наш взор для её видения. Напротив, новые исторические потрясения да ведут нас к новому постижению истины. Плод духовный, который рождается через них, есть новое явление Христа для нас и новое явление Божией Матери – воплощённой и воплощающей Премудрости Божией. Это есть возможный и желанный итог войны в её софийности, которым имеет быть преодолена и упразднена её звериность. И только ли в войне одной проявляется это звериное начало, и чуждо ли ему благополучие мира, погружённого в ограниченную земную чувственность? Или же иногда лучше разбить эту ограниченность и преодолеть погружённость? Мы не смеем дерзновенно призывать трагедию, но ещё менее мы можем её отрицать, когда она послана. То, что от нас требуется, это – встретить трагические судьбы с софийной верой и достоинством. И тогда солнце не затмится, но взойдёт в душах наших, и совершится то дело истории, которое хочет от нас Бог.

ПРИМЕЧАНИЕ

Со-умирание со Христом является некоторой самоочевидностью как обнаружение личной связи с Ним отдельного человека. Но эта связь со-умирания осуществляется для всего человечества, не только в личной судьбе, но и всеобщей. Поэтому невольно рождается недоумение, как же совместимо это личное и общее со-умирание со Христом, которое столь существенно для человеческой жизни. Этот абстрактный вопрос получает конкретное выражение в таких событиях, как, например, эпидемия и в особенности война с её повальным взаимоистреблением. Может ли оно совместиться с личным со-умиранием со Христом? Однако этот вопрос не требует и не допускает ответа. В самом деле, его трудность состоит ли в количестве умирающих, которые поэтому могут оказаться несовместимыми, так сказать, с этим со-умиранием со Христом, как будто оно осуществимо только в случаях единичной смерти? Но это есть нелепое и наивное представление. Всё человечество умирает со Христом и во Христе, хотя по-разному и в разном смысле, и в этом нет и не может быть никакого исключения, ибо таковое тем самым исключалось бы и из самого человечества. Ещё можно себя спрашивать, как могут во Христе и в со-умирании с Ним вмещаться эти многие и разные образы умирания, как одновременно, так и разновременно. Но это также есть вопрос недоуменный. Для человечества Христова нет границ, оно вмещает в себя все его образы, а в частности и все образы умирания, как количественно, так и качественно. Если для нас массовые убийства на поле сражения исполнены особливо потрясающего ужаса, как нарочитое и исключительное проявление смерти с её торжеством, то в порядке интенсивного, так сказать, со-умирания нет этой разницы. Христос в равной мере со-умирает с человечеством в каждом человеке. Отсюда получается парадоксальный вывод о том, что смерть на войне не является смертнее всякой другой смерти. Она может иметь для себя лишь различные духовные оттенки в соответствии с состоянием воюющего человечества, в жизни, а постольку и в смерти. Итак, Христос одинаково со-умирает – нераздельно и неслиянно с каждым отдельным человеком и со всем человечеством.

Беседы о божественной литургии[154]

1. Где же Бог?

Где же Бог? Так вопрошает себя ныне человеческий разум и совесть перед лицом совершающегося в мире.

Если Бог есть, то как Им попускается это? Если Он любовь, то как же Он не сжалится над родом человеческим?

Если Он всемогущ, то почему Он этого не упраздняет властью Своей?

Если премудр, то почему не укажет исхода из того тупика, в который забрело человечество?

Мы остаёмся одиноки в ужасе жизни без Бога. И нет ответа на наши вопросы безответные, как будто и Его нет или же нечего на них и Ему ответить. Если же Он есть, то остаётся, подобно Иову, состязаться с Богом о мире Его, который как будто является страшной ошибкой Творца, или же такое его состояние свидетельствует и об Его бессилии. Так мы совопросничаем злорадно и безнадёжно, в сознании какого-то своего на то права и своей правоты. Однако же спросим себя, почему мы только теперь, перед лицом всех этих ужасов войны и всей лжи в мире, забеспокоились о бытии Божьем, так что стали о нём вопрошать? Почему мы оставались равнодушны к Нему, пока жизнь наша катилась по ровной дороге, без опасных толчков и ухабов? Были ли тогда мы столь близки к Богу, что не могли и рождаться в нас нынешние недоуменные вопрошания, и всё казалось понятнее в мире, нежели теперь? Или, напротив, тогда-то мы по-настоящему забывали о Боге, просто не думали о своём к Нему отношении, пребывали в беззаботном и несознательном безбожии?

Да, именно так это и было для многих из нас, – если только не для всех, по крайней мере в известные времена жизни. А потому не стали ли мы именно теперь больше по крайней мере думать, вспоминать о Нём? Перед нами властно встали эти вопросы о мире, о нашей жизни, о добре и зле, обо всём, о чём мятётся ныне душа наша, мучается и изнемогает. В уши наши как будто ворвался звон с высоты. Мы мечемся, внемля этому звону, ещё не понимая, куда и к чему он зовёт, о чём говорит. Однако всё же уже ищем понять этот зов.