Двенадцать поэтов 1812 года - Дмитрий Шеваров

Понятно, что знакомство с таким популярным в обществе человеком, флигель-адъютантом императора и боевым полковником, было весьма лестным для молодых литераторов. Как относились они к его поэтическим трудам, сказать сегодня невозможно, но очень жаль, что немногие серьезные стихи Марина тогда оставались неизвестны для широкого круга читателей.

Как, например, вот эти, написанные в канун еще относительно мирного 1811 года:

Год кончился — но все ль напастиПройдут с его последним днем?Престанут ли держать нас страстиПод тягостным своим ярмом?Исправятся ль народов нравы,Прервутся ли войны; кровавы,Грабеж, убийство, плач и стон?Дождемся ль мы Астреи царства,И на развалинах коварстваВоздвигнет ли свой правда трон?Ах! нет, друзья, и мы напрасноТолкаться будем к счастью в дверь.Веков с начала солнце красноСияло, точно как теперь…

В 1811 году Марину тридцать пять лет. Свой день рождения, 18 января, он, как и Новый год, отметил стихами. Нельзя сказать, что написание стихов к собственному дню рождения — проявление какого-то особенного себялюбия. Нет, это была некая внутренняя поверка, часть необходимой душевной работы мыслящего человека. Жуковский (родившийся также в январе) писал стихи к своим дням рождения на протяжении многих лет.

В послании самому себе Марин невольно подводит итоги увиденного, выстраданного и пережитого:

…Чтоб знать вернее, что есть свет.Бродил довольно по России,Шатался и в края чужие,Ученых многих вопрошал,Занявшись прозой и стихами,Искал я правды с мудрецами,Но труд и время потерял.………………………………Я тайну знать хотел природы,Для нас ли мир сей сотворен,Даны ль во власть нам тварей роды,Для нас ли сонм планет вожжен.Иль мира цепи преогромной,Подобно твари всей бессловной,Мы составляем лишь звено?Но я мой труд терял напрасно.И признаюся беспристрастно,Что среди света мне темно.

Так от рождения полвекаВ напрасных поисках прошло,Не мог познать я человека,Не знаю, свет — добро иль зло.Куда мой взор ни обращаю,Везде сомнения встречаюИ к истине теряю след.Корабль руля и мачт лишенной,Среди пучины разъяренной,Так к неизвестности плывет…

Глава третья

Так друг наш — с нами разлучаясь,И славою войны прельщаясь,Нас вспомнит в дальней стороне.Средь пуль, бомб, ядер и картечи,Среди смертей, среди увечийЕсть чувство дружбы на войне.

С. Марин. На отъезд флигель-адъютанта в армию

Марин в «Войне и мире». — Грек Гераков. — Братья Кайсаровы. — Письмо Оленину. — Письмо Давыдову. — Пуля Аустерлица

В канун 1812 года Сергей Марин — едва ли не единственный русский поэт, для которого круг военной элиты был таким же родным, как и круг литераторов. «Гвардейский речетворец» (выражение Ю. М. Лотмана) Марин создал игровой язык привилегированного офицерства. Это не грубый армейский жаргон, а именно причудливая словесная игра, ироничное смешение не одного, а нескольких языков: русского, французского, реже — немецкого. Стихи Марина расходились как самиздат, чаще всего — посредством писем и домашних альбомов.

Остроумные и бойкие сатиры Марина были популярны в армейском кругу с конца 1790-х годов. Очевидно, именно в ту пору они пришлись по душе Кутузову. Можно легко представить, как Михаил Илларионович умело вправлял цитаты из Марина даже в самый серьезный и глубокомысленный разговор, разряжая тем самым обстановку, а иногда и усыпляя бдительность собеседника.

Лев Николаевич Толстой упоминает Сергея Марина в одной из глав «Войны и мира» (т. 3, ч. 2, гл. 22) — там, где описывается встреча Пьера с Кутузовым на Бородинском поле перед самым сражением:

«Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.

Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.

— Как, как, как стихи-то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: „Будешь в корпусе учитель…“ Скажи, скажи, — заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов».

В первые годы XIX века Гавриил Васильевич Гераков, грек родом из Пелопоннеса, был объектом для шуток не только Сергея Марина. Молодые стихотворцы (в основном это были кадеты или сослуживцы Марина по Преображенскому полку) просто изводили доброго грека своими эпиграммами.

Гераков терпеливо сносил шутки, а возможно, даже был доволен такой популярностью среди молодежи. Гавриил Васильевич преподавал историю в 1-м Петербургском кадетском корпусе. Из-за маленького роста его было еле видно за кафедрой, но преподавал он, по отзывам его бывших учеников, великолепно.

Причинами насмешек была не столько неказистость Геракова (кстати, примерно такого же роста был Денис Давыдов), а его простодушные сочинения. Одни лишь названия его произведений много могут сказать о их крайней наивности: «Для добрых», «Слава женского пола», «Твердость духа русских», «Вечера молодого грека», «Совет молодым офицерам», «И мои мысли по истреблении армий бонапартьевых мудрым князем Голенищевым-Кутузовым-Смоленским с русскими»…

Строки Марина, о которых вспоминает Кутузов в «Войне и мире», звучат так:

Будешь, будешь, сочинитель,Век писать ты будешь вздор,Будешь в Корпусе учитель,А потом будешь майор…

У этих виршей был еще один вариант:

Будешь, будешь, сочинитель,И читателей тиран,Будешь в Корпусе учитель,Будешь вечно капитан…

Какой из этих вариантов читал Андрей Кайсаров фельдмаршалу? Думаю, что в реальности — ни того ни другого. Андрей Сергеевич был, конечно, великим знатоком поэзии, и не только отечественной. Он и сам с удовольствием сочинял шуточные послания. Но при этом от грубоватого творчества офицера-преображенца он был определенно далек. Для цитирования маринских эпиграмм профессор Дерптского университета Кайсаров был совершенно неподходящим человеком — слишком тонок, изящен и аристократичен.

Другое дело — его младший брат Паисий. Дежурный генерал армии, руководитель канцелярии Кутузова, Паисий Сергеевич Кайсаров был профессиональным военным, прекрасно знал многих офицеров Преображенского полка. Марин не мог быть для него пустым звуком.

И мне кажется, Кутузову не было никакой нужды подзывать к себе такого интеллектуала, как профессор Кайсаров. Главнокомандующий хорошо представлял себе сферу его эрудиции. А стихи Марина фельдмаршалу скорее бы подсказал любой из офицеров. Мало того: нетрудно было найти и самого автора, ведь полковник Марин пребывал в должности дежурного генерала 2-й Западной армии.

* * *

После Бородинского сражения и гибели Багратиона, в сентябре 1812 года, в Тарутинском лагере, 1-я и 2-я Западные армии были объединены в Главную армию. Полковник Сергей Марин пока еще числился в прежней должности дежурного генерала. В это время он уже ощутил первые приступы смертельной болезни…

2 октября из Тарутинского лагеря Сергей Никифорович пишет Алексею Николаевичу Оленину большое письмо о положении армии и ходе боевых действий.

С Олениным Марин, очевидно, познакомился еще в тот период, когда будущий директор Императорской публичной библиотеки был офицером-артиллеристом. Позднее Марин не раз гостил в доме Алексея Николаевича, где и почувствовал себя профессиональным литератором.

Сохранилось послание Елизавете Марковне Олениной, присланное Мариным ко дню ее рождения.

Из мест, где всё теперь в движеньи,Где от безделья все шумят,Готовы, где всяк час в сраженьиБез робости колоть, стрелять;Где целый день твердят о бое,Но всякий мыслит о покое,Не могут Петербург забыть,Марин, оставя все походы,Шеренги, отделенья, взводы,Желает с вами говорить.Другим он петь войну оставит,Веселья нет в людей стрелять.Он именинницу поздравитИ будет счастья ей желать.Хочу, чтоб жизнь ее продлилась,Плясала, пела, веселилась,Чтоб был ее покоен дух.А чтобы было ей не скучно,Была б с друзьями неразлучно,Чтоб был здоров ее супруг.

Очевидно, что письмо Оленину переправлялось из Тарутинского лагеря с надежной секретной почтой, поскольку в нем множество закрытых для посторонних сведений: от численности тех или иных наших подразделений до мест их дислокации.