Магические изыскания Альмагии Эшлинг - Юлия Лялина

было почти незаметным. В Бонегии предпочтение отдавалось таким паркам и садам, где пригляд садовников создавал иллюзию отсутствия пригляда. Словно всё росло, зеленело, цвело, текло как бы само собой. Пусть в чужеземье мода диктовала укрощение природы и расчерчивание её по линейке, бонегийцы из века в век предпочитали естественную красоту и упорно не поддавались иностранным веяниям. В нарядах – да; в украшениях, танцах, интерьерах – возможно; в ландшафтах – ни за что!

Милли ещё не успела досказать Альме про выверенную унылость сидрийских парков (оказалось, ей довелось бывать в Сидрии! И видеть море…), как вдруг всплеснула руками и перебила сама себя:

– Ах, так вот оно что!

И заметив недоумение подруги, пояснила:

– Кажется, я догадалась, отчего Илой нынче выказал странное недоверие к королевскому парку: минувшим летом его угораздило тут заплутать! Да, да! Мы с Неосандрасом отправились прокатиться на лодке и условились встретиться с Илоем через час близ Павильона Печальной Принцессы. И что бы ты думала? Ни через час, ни через полтора его там не было. Мы уж хотели отправиться на поиски – и тут он, наконец, вышел к нам, причём с совсем иной стороны. По его словам, перепутал направление… Крайне на него непохоже!

– Быть может… – Альма слегка покраснела, – …барон Гардфлод хотел дать вам возможность подольше побыть наедине?

Милли удивлённо моргнула:

– Хм? Навряд ли. Брат, несомненно, очень добр – однако в подобной любезности с его стороны не было бы никакого смысла. Вероятнее, он кого-то встретил и потому задержался. Хотя с чего тогда ему выглядеть столь удивлённым?.. Чудно, право слово!

Альма посмотрела по сторонам, гадая, мог ли задумчиво-сонный барон Гардфлод и впрямь сбиться с пути в этом большом и слегка похожем на лес, но всё же светлом и созданном для необременительных прогулок парке.

Милли последовала её примеру, тоже призадумалась. А затем весело тряхнула головой:

– Не бойся, уж мы с тобой не заблудимся! Кстати, об Илое…

Сестра, нежно любившая брата, продолжила занимать спутницу рассказами о нём. Например, про то, как барон Гардфлод, несмотря на его почти всегдашнее согласие с господином Толмиросом, наотрез отказался составить ему компанию в новомодной забаве – кулачных боях. Нелепое занятие в нелепом месте и в нелепом виде! Чего только стоили абсурдные рукавицы; а поначалу участники бились вовсе без них, разбивая в кровь собственные руки и чужие лица. Причём не абы где, а в театре, приспособив его сцену для турниров.

Милли, обычно поддерживавшая жениха и не стеснявшаяся спорить с братом, на сей раз оказалась всецело на стороне барона Гардфлода. Пусть господин Толмирос пытался убедить их, что это полезная любому мужчине проверка собственных сил, брат и сестра Гардфлоды единодушно сочли, что подобное времяпрепровождение отдаёт дикарством и дурным вкусом. «А что если тебя задушат? Либо сломают тебе руку или ногу?» – ахала Милли. «Позволение проводить удушающие приёмы не означает, что соперника разрешено душить до смерти», – возражал господин Толмирос. Впрочем, возражал не очень уверенно: быть может, ненамеренное убийство противника и не встретило бы одобрения со стороны бойцов и зрителей, зато на переломы конечностей запрета не было.

Словом, день, когда господин Толмирос предложил барону Гардфлоду вместе присоединиться к сообществу боевитых господ, стал для него днём сокрушительного поражения. Большая редкость! Господин Толмирос был умён, господин Толмирос был талантлив, господин Толмирос был блистателен, господин Толмирос ненавидел проигрывать – и не проигрывал почти никогда. Но тут, ценя мнение друга и невесты, пошёл на попятную.

Так за нескучной беседой о том о сём подруги миновали Круглый пруд, углубились под сень деревьев. И подошли к распутью. Одна тропинка, как воодушевлённо сообщила Милли, вела к святилищу; другая – к розарию.

– Что тебе больше по вку… – вопрос прервался.

И лёгкие шаги Милли прервались тоже, она запнулась и замерла, словно врезалась в невидимую стену. Или словно была механической куклой, у которой кончился завод.

Альма заглянула подруге в лицо – и едва не отшатнулась. Рот Милли так и остался приоткрыт, глаза остекленело смотрели перед собой – но ничего не видели.

– Милли… Милли! Что с тобой?!

Альма панически огляделась, ища помощи, ища хоть что-нибудь способное исправить ситуацию. И оторопела.

Ветер не просто стих – сам воздух замер. Так же, как замерла пичуга, вспорхнувшая с ветки, но теперь висевшая между небом и землёй, будто впаянная в смолу.

Пойманная в ловушку.

Взгляд Альмы метнулся обратно к развилке, к двум тропам… Нет, не двум. Их стало три.

Третья тропа была темнее, дичее, словно пролегала не через парк, а через лес. И по этой тропе кто-то приближался.

Ах, нет, не «кто-то». Вполне знакомый господин придворный – притворный! – маг. Фатамор. Глаза бы на него не смотрели!

Вон он, нужный момент! Вот шанс, который Альма упустила на балу. Вот возможность уличить Фатамора в преступлении – или в преступлениях – и потребовать назад похищенный колокольчик, и узнать о судьбе исчезнувшего лакея, и…

Ни звука не сорвалось с её сомкнутых губ. Она так и стояла, не шелохнувшись, не нарушив молчания. Заворожённо наблюдая, как Фатамор подходит всё ближе и ближе. Одетый в чёрное, с волосами цвета паутины. Паук.

Он галантно поклонился. Она присела в реверансе – всё так же молча, почти против воли… Но не принуждённая чужой волей.

«Манеры – защита и оружие благородной госпожи», – поучала Альму в детстве гувернантка госпожа Эстиминда. Сейчас Альма предпочла бы, чтобы вместо этикета её обучали фехтованию.

– Рад встрече с вами, госпожа Эшлинг. Чудесный нынче день, не правда ли? – светски начал беседу Фатамор.

– Действительно, на редкость тёплый для середины осени… Что вы сделали с моей подругой?! – гнев всё же прорвался сквозь барьеры учтивости. И страха.

По губам Фатамора скользнула тонкая улыбка. Или нет. Моргнув, Альма увидела, что его лицо безупречно серьёзно:

– Не тревожьтесь о достопочтенной госпоже Гардфлод, с ней всё хорошо, в чём вы сами убедитесь сразу по завершении нашей беседы. Видите ли, я хотел переговорить с вами приватно…

– А лакей – Кюнас, да? Вам ведь известно о его исчезновении? – после преодоления преград молчания и вежливости было уже невозможно умолкнуть, вопросы были подобны бурной реке, разрушившей плотину.

Фатамор перестал скрывать усмешку, и лицо его, не юное, не старое, вовсе не имевшее возраста, сделалось ещё меньше похоже на человеческое:

– Зачем вы спрашиваете, если всё равно не поверите ни единому моему слову?

– А вашим словам можно верить?

– Что если только им и можно?

Альма почувствовала, что этот обмен вопросами ведёт куда-то не туда, что у него есть двойное дно – однако додумать мысль не успела. Фатамор сбил её с мысли и с толку:

– Даю слово, я буду абсолютно честен с вами… До тех пор, пока вы будете абсолютно честны со мной, – он протянул ей ладонь. – По рукам? –